В ХХ столетии экономический ландшафт планеты драматичным образом преобразился. В результате стремительной экспансии производительных сил - на волнах инноватики, научно-технической революции - заметно изменилось соотношение между производством и маркетингом, ибо основной головной болью экономики, в конце концов, оказалось не производство, а платежеспособный спрос.

При этом процесс ценообразования постепенно уходил от жесткой связи с себестоимостью продукта, ориентируясь, скорее, на возможности и желание потребителя. Что в свою очередь потребовало введения агрессивных форм подачи продукта, долгосрочной ценовой политики, слияния потребительских свойств с меняющейся модой (увеличивая оборот и одновременно легализуя дискриминационные цены) - формируя, таким образом, широкий спектр искусственных/престижных потребностей, взращивая и питая безбрежную телесность "общества потребления".

Особенностью прошлого века было также развитие диверсифицированных деструктивных технологий и, прежде всего, в этом ряду - феномена высокотехнологичных войн...

Кроме того, к концу столетия - при явном росте внимания к нововведениям, информационным и интеллектуальным технологиям - стало обнаруживаться парадоксальное на первый взгляд торможение научно-технического прогресса, особенно заметное в сфере радикальных изобретений и открытий. А также очевидное доминирование оптимизационной и социогуманитарной инноватики. Последствия этого неоднозначного процесса проявились со временем в дефицитности объемных сфер приложения капитала.

Подобное комплексное и динамичное изменение социоэкономической среды предопределило усилия корпораций по преадаптации - поиску перспективных ниш деятельности, оригинальных предметных полей, что позволяло (на какое-то время) запускать квазимонопольный характер ценообразования.

И, одновременно, - очерчивало в сознании потребителей определенный сегмент реальности, устойчиво связывая его с тем или иным брендом.

Глобальная трансформация

Приблизительно на рубеже семидесятых годов ХХ века человечество ощутило резкое учащение пульса перемен и попыталось найти для проклюнувшейся реальности соответствующий ярлык: постиндустриальное или информационное общество, конец истории, новое варварство, столкновение цивилизаций, глобализация...

В калейдоскопе Нового мира, наряду с привычными структурами повседневности, проступает феноменология, связанная с заметно иным жизненным целеполаганием, с гораздо более высоким уровнем информационно-коммуникационных возможностей, с системной модификацией социальной и экономической среды обитания.

Все это, конечно же, влияло на организацию корпоративной деятельности, на ее актуальные формы и механизмы управления.

Стремительно развивались стратегии гибкого, полисемантичного контроля/управления рынком. И параллельно росло значение капитализации как своего рода экономистичного "момента истины" - интегрального показателя положения дел, значимого в данное время и в данном месте (just in time price).

Капитализация - складывающийся метаязык универсального рынка, приспосабливаемый для дешифровки и чтения любых антропологических текстов. Она, конечно же, оставалась связанной с текущей прибыльностью, рентабельностью предприятий. И в определенной степени с их физическими активами, основными фондами, бухгалтерской стоимостью и текущей финансовой отчетностью (стоимостью по прибыли).

Однако в новых условиях все более заметную роль стали играть нематериальные и темпоральные активы, дисконтная геометрия чистых денежных потоков (free cash flow to equity), доступ к "длинным деньгам", комплексный расчет рисков, информация/знание per se и ad hoc, совокупные качества персонала, корпоративная аура, позиционирование на рынке, желательно, на глобальном. И в обществе в целом.

К восьмидесятым годам наметившееся расхождение между рыночной капитализацией и стоимостью физических активов предприятий становится очевидным, причем, как в постиндустриальной сфере, так и в традиционных областях хозяйства. Правда, отклоняясь при этом в разные стороны. Что выразилось, в частности, в таком показателе, как "коэффициент Тобина" (отношение рыночной стоимости к цене замещения реальных активов).

В девяностые годы разрыв стремительно увеличивается. В некоторых случаях он становится даже не кратным, а порядковым. Многие представления о структуре и характере экономического космоса изменились за это десятилетие, что, в конце концов, и было зафиксировано в определении "новая экономика".

Пристальный интерес вызывает, фактически, любой - в том числе и самый экзотичный - источник существенного роста совокупной рыночной стоимости, который удается опознать (формализовать).

Заметно выросло значение нематериальных/"невидимых" факторов/активов:

человеческого капитала - и, прежде всего, суммы контрактов ведущих сотрудников корпорации;

интеллектуальной собственности - и, прежде всего, центрального бренда корпорации;

качества цифровых массивов - и, прежде всего, уникальной/эксклюзивной информации;

суммы компетенций - и, прежде всего, умения управлять невидимыми ресурсами;

корпоративной культуры в целом.

Возросла также роль стратегических перспектив, - то есть все чаще учитывалось не столько текущее, сколько ожидаемое состояние дел, степень влиятельности и включенность в значимые коалиции (не обязательно чисто экономические), признание и авторитет, лидерство на рынке, творческий подход, способность кардинально пересмотреть ситуацию, устойчивость по отношению к текущим и будущим рискам.

Подобное, быть может, не вполне явное в своем принципиальном различии изменение иерархии ценностей, можно образно сравнить с соотношением мутационного фактора и механизма естественного отбора в процессе эволюции. Первый создает качественные прорывы, второй - обеспечивает планомерное освоение открывающихся ниш.

Так в преображенной хозяйственной среде начал распространятся особый тип гибкой, полисемантичной культуры, тесно связанный с постиндустриальным укладом и сетевой культурой в целом.

Новые, амбициозные корпорации в центр своей активности ставят некую нематериальную цель (модель), серьезно понятую миссию, идею специфического типа развития. Если угодно - собственное, оригинальное прочтение топологии реальности и горизонтов бытия. По заданной шкале меряются затем прочие виды корпоративной деятельности, концентрируясь вокруг смыслового центра, выстраивая сопрягающиеся с ним конфигурации, цепочки, ассоциации, группы...

Решение же ряда частных рабочих схем - а порой и производства в целом - передается сопредельному организационному рою на условиях аутсорсинга.

В идеале действия подобного макрокорпоративного агломерата нацелены на оптимальное сочетание интенсивной поисковой активности с системностью экстенсивных, пакетных действий в избранном направлении.

Амбициозная корпорация склонна применять особые, "матричные" технологии, организующие, топологизирующие среду, создающие желательные для стратегических целей коллизии и ситуации.

Ориентация корпорации на максимально гибкие организационные схемы хорошо защищает ее даже в случае весьма серьезных потрясений. Она вполне способна пожертвовать частью ради сохранения целого (идеального замысла), тем более что пути достижения цели в крупных корпорациях формируются по сценарному принципу, заранее предполагая - и планируя - определенные потери, что, отчасти, напоминает ситуацию целенаправленной жертвы в шахматной игре.

Подобный тип организационной культуры позволяет оперативно осуществлять системные действия в широком диапазоне и в реальном времени, синхронно решая комплексные задачи, выстраивая полифоничные системно-модульные схемы.

Все это или, по крайней мере, многое делалось, конечно, и раньше, однако масштаб, оперативность действий были совершенно иными.

Глобальный, кумулятивный эффект достигается за счет освоения современных управленческих, программных, технических и технологических инструментов. Иначе говоря, полномасштабная реализация подобного феномена (и характерных для него организационных схем) оказались возможны лишь на основе постиндустриального уклада.

Однако, пожалуй, главный отличительный признак амбициозной корпорации - целенаправленное расширение пределов собственной компетенции, синтетический подход к человеческой деятельности, совмещение экономических, политических, культурных и идеологических задач "в одном флаконе", что позволяет решать каждую из них в отдельности гораздо эффективнее за счет достигаемого синергетического эффекта.

В сущности, речь идет уже не о хозяйственной активности, а о становлении новой системы управления. Порой о решениях, касающихся стратегий развития человечества, а также о властных импульсах, формирующих сам контекст принятия подобных решений.

Амбициозная корпорация в своих различных модификациях это скорее социо-гуманитарное, нежели экономическое образование, причудливо объединяющее вектора разных направлений человеческой деятельности. А также представителей элиты, все чаще действующих вне привычных структур власти и во вполне транснациональном контексте.

Здесь, кстати, само понятие "корпорация" приобретает прежний, основательно подзабытый смысловой оттенок.