"Кто я - тварь дрожащая, или право имею?.."

Ф.М.Достоевский. "Преступление и наказание"

Индивид или действие?

Большинство существующих трактовок терроризма в основе своей суть психологистические или антропологические: они явно или неявно определяют террор как то, что делают террористы; как если бы террорист (человек) был субстанцией, а террор - его атрибутом, эманацией sui generis. Засилье и часто явная неадекватность (если не бредовость) "теорий" подобного рода (особенно психоаналитических) порождают сильное искушение сделать радикально иной ход: "перевернуть" отношение индивид/действие и утверждать, что не террористы порождают террор, но, наоборот, террор, его возможность и эффективность, рекрутируют и формируют террористов. То есть, исходно и субстанциально существует тело террора, а люди (будущие террористы) лишь вовлекаются в него, как бы поглощаются им в качестве своего рода материала. Вообще говоря, это почти тривиально. Разве современная цивилизация в целом не достигла такого состояния, когда уже не потребности диктуют поиск и открытие возможностей своего удовлетворения, но, напротив, новые возможности формируют под себя потребности?

Однако, и первый подход, субстанциализирующий террориста - не совсем ложь, и второй, делающий примерно то же самое с террористическим действием - не вполне истина. Ведь это что же получается: сам террорист есть своего рода жертва тела террора?..

Но если каждый из подходов содержит всего лишь часть истины, то, быть может, их следует применять совместно, комплементарно друг другу?.. В частности, концепция конвенции о запрете "живых снарядов" (если там вообще можно вести речь о концепции) не представляет ли собой по сути некое причудливое сочетание этих двух подходов?

Террор "шахидов" или террор "сверчков"?

Нетрудно заметить, что предпосылкой "конвенции" служит понимание современного террора как теракта, т.е. действия, производимого человеком, террористом-самоубийцей. Затем, на основании того, что террористы-самоубийцы лишены инстинкта самосохранения, они объявляется нелюдями, а поскольку их действие направлено исключительно на разрушение, - оружием.

Аргументация здесь довольно любопытна. И хотя Исаак Розовский призывает нас не задерживаться на ней, а поскорее браться за булыжники, присмотримся к ней более внимательно.

В инициативном письме г-на Бен-Натана высшей ценностью оказывается, по сути, не самая жизнь, но инстинкт самосохранения: те, у кого диагностируется отсутствие такого инстинкта или хотя бы попытки его преодоления, объявляются "идейными ублюдками", подлежащими уничтожению без всякой жалости и снисхождения. Отдадим должное изобретательности автора: действительно сложно, если не сказать невозможно, совместить провозглашение человеческой жизни вообще как абсолютной ценности с призывом убивать всех людей, покушающихся на вашу жизнь. Однако... Как быть с экстремалами всякого рода - теми, кто идет в экстремальный альпинизм, BASE-jumping, free ride и прочие, ставшие в последнее время столь многочисленными и популярными, виды extreme'а? Как у них, по мнению г-на Бен-Натана, обстоят дела с инстинктом самосохранения? А как, скажем, поступать в случаях "обычного" (не террористического) суицида? Следует ли спасать и лечить неудавшихся самоубийц или, напротив, "уничтожать их на месте", "без суда и следствия"?..

Цель провозглашения террористов-самоубийц "живыми снарядами" понятна и ясна: "Судят людей. Осуждают преступников. Оружие не сажают на скамью подсудимых - его следует уничтожать" (И.Розовский)

Но не все так просто. Оружие не разрабатывает, не производит и не применяет себя само. Моральная возможность уничтожать оружие "без суда и следствия" основана на том, что оно есть техника; а техника, согласно традиционному, идущему еще от Аристотеля, определению ее сущности, - это то, "движущее начало" чего находится не в нем самом, но в ином¹. Проще говоря, оружие предполагает производящего и применяющего его человека (людей). Оружие, конечно, не судят - постольку, поскольку считается, что оно не несет ответственности за свое существование и применение - судят людей, причем именно как людей и никак иначе, за то, что они его применяют (и создают). Для того, чтобы избежать такой необходимости, г-н Розовский предлагает и настаивает на том, чтобы считать самого исполнителя теракта всего лишь деталью оружия, другими деталями которого служат все те, кто так или иначе участвует в подготовке и осуществлении террористического действия. В общем, это предложение не совсем произвольно, поскольку попытка найти человека (или группу), который может быть квалифицирован как полноценный субъект (такой, кому, согласно существующим правовым принципам и нормам, возможно вменить всю полноту ответственности) хотя бы только применения "живого оружия" - скорее всего закончится ничем (разве Бен-Ладен не считает себя всего лишь орудием Аллаха?..). Так кто же, все-таки, применяет или инициирует срабатывание "неконвенционального ОМП"? Боюсь, у тех же палестинских террористов ответ немедленно найдется: применяет это оружие Аллах, а вызывают его применение, провоцируют - израильтяне. И что на это можно возразить?..

Разумеется, в предложении израильских авторов нет ничего правового. Более того, оно сразу же ставит нас за пределы правового поля вообще. С точки зрения цивилизованного права человек может быть "выведен" из сферы его действия только в одном направлении - освобождения его от наказания; производится это освобождение решением суда, который определяет не то, человек ли данный подсудимый, но правосубъектен ли он. Никакие ООН и никакие законодательные акты не могут придать правовой характер переводу людей - а процедура идентификации кого-либо как "неконвенционального оружия" все равно начинается с квалификации его же как человека - в статус нелюдей, и на этом основании вручить каждому "сверчку" (или только тем, кто присоединится к конвенции?) лицензию на убийство.

Очевидно, что результатом принятия такой конвенции окажется не что иное, как самоуправство "простых людей", напуганных или возмущенных террором, убивать на месте любого, кого они сочтут причастным к терроризму. То есть, в ответ на террор "шахидов" объявляется всемирный, тотальный террор "сверчков". Да и те же самые "шахиды" не суть ли палестинские, чеченские и прочие "сверчки"?..

Не исключаю, что Исаак Розовский уже зачислил меня в число "культурных людей". Тех самых, родовой травмой которых, по его мнению, является "склонность сочувствовать террористам". Нет, я нисколько не сочувствую террористам - я лишь стараюсь оставаться в мышлении. Логика говорит за то, что если принять предложение израильских авторов, то локализовать, то есть привязать к определенным пространственно-временным, государственным или хотя бы смысловым границам "живое оружие" не удается, а потому лицензия на его уничтожение (т.е. индульгенция на убийство), вручаемая любому "простому человеку", может привести к такой вспышке насилия, по сравнению с которой все, что до сих пор знало человечество, - это такие цветочки... ²

Шахид или солдат?

Впрочем, проблема локализации тела террора - это не дефект данного предложения, но следствие самой природы современного (экстремального) терроризма. Экстремальный терроризм - тотально контрдифферентен; то есть, он самоопределяется в контрразличении к любому релевантному себе различению. Отсюда проистекают трудности рефлексии и мышления о современном терроризме, потребность в новых методах. Ряд таких контрразличений и некий набросок необходимой техники мышления обсуждаются в "Теле террора"³; остановимся еще на нескольких моментах, которые можно, с известной долей условности, сгруппировать вокруг феномена убийства.

С древних времен люди различают убийства, которые входят в сферу действия права (где они квалифицируются как уголовные преступления), и убийства, которые априори полагаются вне сферы права. К последним, помимо суицида, относились человеческое жертвоприношение и война; за войной внеправовой статус в существенной степени сохраняется до сих пор. Можем ли мы сегодня рассматривать экстремальный терроризм исключительно в рамках уголовных преступлений? Несмотря на то, что соответствующие статьи введены в уголовные кодексы, нет, не можем. Об этом свидетельствуют не только известные общественные настроения, но и созданные и функционирующие уже в качестве прецедентов реакции государства на новый тип террора. В то же время, ряд признаков уголовного преступления здесь налицо, и прав законодатель, включивший терроризм в УК. Точно так же в терроре содержатся признаки таких внеправовых практик убийства, как жертвоприношение и война.

Жертвоприношение и война в известном смысле (по архетипу) противоположны друг другу. Согласно классической работе Марселя Мосса и Анри Юбера⁴, жертвоприношение представляет собой своего рода коммуникативный акт: жертвующий посредством жертвы вступает в связь с потусторонним миром, духами или богами; жертва есть своеобразный "канал доступа" или носитель сообщения. Принесение в жертву себя также вполне укладывается в эту схему: на тот свет посылается своя душа, чтобы там "обрести покой", "вечное блаженство" и т.п.. Жертвоприношение всегда осуществляется в рамках некоторой религии или системы верований, согласно которой существуют два мира: условно говоря, "этот" и "тот", "земной" и "небесный"; причем "тот" мир полагается выше статусом, более существенным, сущностным, чем "этот", - именно в "том" мире лежат истинные причины всего происходящего, там - истинные владыки всего, и т.п., а потому именно туда следует обращаться, чтобы решить свои проблемы в "этом" мире (как правило, такие, которые вообще не разрешимы ординарно доступными в "этом" мире средствами).

Что касается войны, то она обычно развязывается в ориентации на то, что существует, или обладает первоочередной ценностью, только "этот" мир, и свои интересы в земном мире человек должен и способен осуществить средствами этого же мира. Война есть средство этого мира. Даже когда боги хотят воевать друг с другом (не ограничиваясь обычными поединками на своих пирах) они либо делают это руками людей на земле, либо сами выходят в "этот" мир.

С этой точки зрения, религиозные войны, к которым, как к некоему прототипу, так или иначе возводят терроризм (исламский par excellence), - феномен довольно своеобразный. Идеология религиозной войны, в ее наиболее чистом виде, основана, в конечном счете, на идее богоизбранности. Избирая некий "народ" - определяемый, конечно, не строго по этническому, но по религиозному признаку, либо по нераздельной совокупности их обоих, - Бог "обещает" ему, предназначает его не только к райской жизни на "том" свете, но, как правило, и к максимально возможному в земных условиях возвышению над всеми другими (народами). Конечно, не немедля и не за просто так - но за истовое служение Себе. Это служение может исчерпываться строгим и точным следованием Божьим заповедям (в условиях противодействия разного рода со стороны врагов, включая врага рода человеческого). Бог, в дополнение, может назначить избранный им народ нести "истинную веру" другим людям, просвещать и обращать их. "Народ" в этом случае становится не только целью Божьего промысла, но и орудием, посредством которого Господь решает на земле какую-то свою задачу, которую он почему-то не хочет решать "прямым действием". Таковой задачей может оказаться подавление (вплоть до полного истребления) тех "народов", которые либо не захотят принять "истинную веру", либо даже не подлежат обращению в нее по причине своей непригодности к ней, недостойности, упорстве во зле и т.п. Последний вариант, а именно, когда есть избранный "народ" и есть проклятые Богом, следовательно, приговоренные к порабощению, подавлению и истреблению избранным, другие "народы" (которые суть "люди второго сорта" или даже нелюди с точки зрения "избранных"), - и лежит, собственно, в основе идеологии религиозных войн sensu stricto.

Таким образом, идеология религиозных войн выстроена контрдифферентно к фундаментальной оппозиции профанное/сакральное, земное/небесное. Представление о существовании таких "небесных" задач, которые касаются земных дел и должны быть выполнены на земле, - это представление, сохраняя позиции и различение "небесного" и "земного", снижает или совсем устраняет противостояние между ними; строгая дизъюнкция замещается, говоря словами Делеза, "дизъюнктивным синтезом", порождающим "расходящиеся серии" и т.п... Это позволяет занимать ту или иную позицию в зависимости от ситуации и ровно настолько, насколько это служит интересам доминирования⁵.

Ваххабистские террористы довели контрдифферентность религиозной войны до совершенства, обеспечивающего им почти полную идеологическую неуязвимость: от обвинений в нарушении "законов войны" они прикрываются именем Аллаха, который повелевает им быть беспощадными к неверным, а что до нарушения соглашений - так соглашение с неверными не имеет для правоверного никакой силы; от упреков же со стороны духовных авторитетов традиционного ислама они уходят, ссылаясь на условия войны (если вообще принимают эти упреки во внимание). Короче говоря, ваххабит полагает, что, решая "небесные" задачи, ему нет необходимости считаться с какими-либо "земными" правилами и ограничениями, придавать своим действиям форму войны (цивилизованной) или политики. При всем том, контрдифферентность позволяет ваххабиту не забывать, при случае, и о своих личных материальных нуждах.

Окончание следует

Примечания:

¹ "Все искусства и всякое умение творить суть способности, а именно: они начала изменения, вызываемого в другом или в самом обладающем данной способностью, поскольку он другое" [Мф 1046b]. Смысл второй части следующий: врач может, конечно, лечить самого себя, как человека, но именно потому, что его врачебное искусство (технэ) - это не он сам, т.е. врач как врач и он же как человек суть разное. С этим связан довольно любопытный момент, на который практически никто, применительно к терроризму, не обращает внимание. Именно, можно ли считать теракт, производимый самоубийцей, автотеррором, т.е. террором, направленным - в том числе - на самого себя?.. Если нет, то отождествление террора с убийством, "чистым разрушением", оказывается под вопросом.

² Для Израиля это выльется в геноцид палестинских арабов.

³ Контрдифферентность обсуждается также в тексте "Контрфигура: политическая судьба Президента Путина?".

⁴ М. Мосс, А. Юбер. "Очерк о природе и функции жертвоприношения"- в: Мосс М. Социальные функции священного". СПб.: "Евразия", 2000.

⁵ Или каким-то иным интересам, как правило, ортогональным базовой оппозиции. Например, интересам личного обогащения.