Очевидно прагматическое удобство "курса", как технологии власти. Несмотря на все колебания текущего момента, можно гнуть свою линию выживания, порой обеспечивая на словах преемственность курса. Еще помнятся все эти сменные "Ленин сегодня" или бестселлер застоя, так и называвшийся "Ленинским курсом". А в свое время ядовитый Радек пожалел Бухарина: "Ну, какая из него беспринципная гадина! Это же просто несчастная змея, которая сломала хребет, ползая по генеральной линии". Ведь для действующего политика всегда актуально вовремя соскочить с трамвая власти. Сегодня остается лишь понять, возможно ли в принципе, это полублатное "соскочить"? Или, как вежливо пишет Ремизов, "вовремя перейти с траектории "мифа" (закольцованной, как известно!) на рельсы "курса".

Хотелось бы написать новый "Кодекс Наполеона" или заложить иными бюрократическими процедурами основы какой-то там по счету республики, а не фиксировать каждый раз сложившийся порядок вещей. Заодно "достроить систему" до такого состояния, чтобы она могла "отпустить" вождя. (А не "опустить" его!) Ведь, если романы заканчиваются свадьбой или отъездом, то мифы, как правило, - смертью героя.

Отсюда вытекает лозунг текущего момента: надо дать стране "креативу"! Раз и навсегда первотолкнуть демократию на верный "курс" и, сказав, что "это хорошо!", отъехать на Бали. Но верим ли мы, что возможен современный вариант "Закона о престолонаследии", и, главное, будет ли он исполняться властью? Или вы уже можете описать переход власти из рук Ельцина формальным юридическим языком?! Тут плоха не сама худая корова конституции, а скорее ее глупое мычание и сомнительные продукты жизнедеятельности, выдаваемые за конституционный порядок. Продукт ее обилен, порядку только нет.

Потому обсуждаемая в который раз проблема конвертации "рейтинга надежды" в осязаемое "большинство" (или теперь даже "систему") опять оставляет привкус незаконченного действия. Напомним слова Э. Блоха о том, что незавершенность реальности определяется ощущением надежды, лежащей в основе утопических фантазий человека. Техническую утопию переплавки (конверторным способом!) символического капитала президента в золото партии не решить рационально. Ведь пресловутое "большинство" как раз объединено вокруг мифа, а этот ресурс "принципиально не партиен". И если появляются попытки рационального объяснения феномена, то до рационального использования дело не доходит. (Святослав Каспэ, Путинский центр: место для одного и Дмитрий Орешкин, Электорат vs. поддержка. Окончание) Предполагаемое движение рационализаторов от "мифа" к "курсу" было бы долгожданным движением от слов к делу. Но что такое рационализация политического мифа, и возможна ли она?

Модная привычка упоминать о проблемах "не иначе, чем со ссылкой на путинский арбитраж", вызывает предположения не столько о личной слабости или несамостоятельности "публичных" политиков, сколько о мифоструктуре их сознания. Когда начинают говорить о медиаторе между массой и элитой (в виде "демократического президента", "народной монархии" или даже "общественного телевидения"), то говорят о силе общественного мнения. Поскольку прямое обращение элиты к массе видится невозможным в связи с потерей мифического органического единства, а органы безопасной коммуникации главы государства с обществом попросту атрофированы.

Сегодня власть "уже не считает себя обязанной объясняться с обществом" (НГ #193(3026) от 13.09.03). Как полагает Лилия Шевцова, принципиальная установка на закрытость - это одна из системных характеристик верхушки "путинского режима". Однако в позднем "массовом обществе" подобная герметичность власти - лишь признак того, что отчуждение превращается в объективное. Это отчуждение никто не ощущает, и господство тем самым обретает статус анонимности, поскольку все являются частями машины. По словам Хабермаса, теперь массовое сознание из "неразвитого" становится сознанием, которое не знает об истинном, да и не желает знать. Забвение истины и позволяет трактовать массовое сознание как мифологическое. Сегодня миф становится тем единственно работающим принципом, который организует массовое сознание.

Мифологическое сознание только рисует миры, которые должны быть прожиты. Основная процедура для этого - сопереживание, потому массовому человеку важно не само действие (или рационализация, понимаемая как "курс" от чего-то к чему-то), а переживание. Поскольку переживание означает отождествление себя то с одним, то с другим объектом переживания, у массового человека Я распадается. Массовое сознание становится даже не поверхностным мнением, а калейдоскопом. Эта фрагментарность оказывается не признаком массового помешательства, а принципом организации массового сознания.

Такое сознание не имеет целостной картины мира, т.е. системы, организующей понимание и жизненную практику. Поэтому оно стремится не к "расколдовыванию" мира, а к удовольствию в ходе переживания. Это позволяет говорить о сложной структуре мифа, поскольку удовлетворение чувственности оказывается возможным лишь через социально допустимое. Поэтому миф, как средство удовлетворения влечения, одновременно выступает мощным средством социального порядка и контроля.

Анализ механизма работы структур мифосознания позволяет понять мифический "курс" массового индивида. Существующие политические персонажи или ситуации через систему классификаций подводятся под архетипы, т.е. сюжеты эпохи творения из хаоса порядка. Например, такие разные термины, как "фашист" или "чекист", служат символом угрозы как таковой. Эта угроза должна предстать в зримом, доступном переживанию образе (наши кинокадры Штирлица или наци у раннего Спилберга), причем уже апробированном. Вот почему мифосознание охотно оперирует с традицией, выказывая иллюзию консерватизма..

Мифосознание активно забывает историю, поскольку для него этот хаос политических событий принадлежит сфере профанного. Именно в этом смысле надо понимать выражение Вебера о том, что масса думает лишь до послезавтра. Однако превращение исторических реалий в символы космического хаоса и порядка позволяет проделать тонкую обратную процедуру - снова возвратить индивида в "имманентный" мир.

В этом мире сохранение идентичности достигается лишь за счет дополнения фрагментации процедурами реконфигурации. Все объекты должны быть раздроблены, а затем собраны в соответствии с принципом наглядности. Одним из таких основных способов можно считать рецептуризацию - превращение предмета в список способов обладания им, а также персонификацию - превращение понятия в образ. Понятно, что массовое сознание отождествляет государство с главой государства. К примеру, вся политическая система свелась в список лиц - VIPов, олицетворяющих власть, и своей совокупностью создающих виртуальное лицо власти.

Отсюда вечные политологические разговоры про "войну рейтингов" и обсуждения динамики "мест в хит-параде". Все эти популярные перечни "100 ведущих политиков мартобря" служат не только ярмаркой тщеславия или средством манипуляции элитой. "Первое, что подлежит осознанию в этой связи, - замечает Ремизов, - сам факт колоссального разрыва между политикой "публичной" и "реальной". Наглядное, но не исчерпывающее свидетельство тому места во второй сотне "региональных хит-парадов", что устойчиво занимают "серые кардиналы".

Это сразу ставит вопрос о пребывании существующей экспертизы в пространстве мифа. Принято говорить о принципиально разных ценностных ориентациях интеллектуальной элиты и человека массы. Достаточно вспомнить рассуждения К.Мангейма о "субстанциональной рациональности" и "рациональности функциональной", когда честь обладания первой отводится элите, а на долю массового человека остается довольство второй. Поэтому, сетуют, нет единого мира, как нет органического единства или парсонсовской "единой культуры". Ведь интеллектуал, сталкиваясь с проблемами общества, "решает их посредством преобразующего творческого действия". Он создает силой воображения свой проект утопии и действует в целях его реализации. Но максимум, что он может предложить обществу, - это новый миф. Или осуществить предвыборную перелицовку старого мифа.

Так совпало, что в дни расцвета "аналитических записок к изголовью" вышла в свет книга Роже Кайуа. (Роже Кайуа. Миф и человек. Человек и сакральное./ - М.: ОГИ, 2003, 296 с.) В работе "Миф и человек", написанной, кстати, в 1937 году, Кайуа пишет, что функция мифа - это воображаемое проигрывание табуированных ситуаций. "Мифология является столь волнующей для человека лишь постольку, поскольку выражает индивидуальные или социальные по своей структуре психологические конфликты и дает им идеальное разрешение". Ремизов верно подметил особенность нашей политической коммуникации, где власть стоит вне системы политической полемики. Если наша экспертиза отлучена от реальной политики и не имеет каналов воздействия на власть, то экспертное сообщество, как и масса, оказывается погруженным в пространство мифа.

Тем самым дебаты, которые в демократическом обществе призваны стать системой производства власти, стали одной из форм коллективной психотерапии. Будь это органичный эмоциональный напор и расчетливая публичная истерия одних или выступления "со сталью в голосе и с цитатами на руках" других, - не суть важно. Важно понимать, что содержательной дискуссии об альтернативах развития общества в пространстве мифа не только не существует, такая дискуссия просто недоступна участникам Гражданских (читай Российских или даже Глобальных) дебатов. Доступным остается лишь яркое эмоциональное переживание от мысленного нарушения установленных запретов. В ходе ритуала, именуемого Кайуа "дозволенным эксцессом".