В энтузиазме:
- Если бросить бомбу в русский климат, то, КОНЕЧНО,
он станет как на южном берегу Крыма!

Городовой:
- Полноте, барышня: климат не переменится,
пока не прикажет начальство.
(о нашей революции)

В.Розанов "Опавшие листья"

Порой кажется, что этот абсурдный диалог между энтузиастами террора и поклонниками инструментальных методов власти еще не окончен. Он продолжается со времен первой русской революции без ущерба для переменчивого русского климата, но с заметным уроном для нашего общества. Одни верят, что теракт - это короткая дорога к раю, а другие - уповают на формализм административной магии: решить вопрос серией надлежащих мероприятий или "укрепить, углубить и усилить".

Тем самым, силы общества расходуются на сопереживание террору, а силы власти оказываются направленными на укрепление фасадов государственности. Розанов очень точно заметил, что все "казенное" только формально существует. "Не беда, что Россия в "фасадах", а что фасады-то это пустые. И Россия - ряд пустот". В разверзающуюся внезапно пустоту постоянно проваливаются правительство и общество. Смысл подлинной консолидации и состоит в решении этой фундаментальной проблемы заполнения пустот (как бы превращения из легковесной пустышки в солидного, уверенного в себе человека). Иначе нам постоянно придется кого-то "выковыривать из пещер", а вывод, сделанный сто лет назад Розановым, останется актуальным. "И в эти пустоты забираются инородцы: даже иностранцы забираются. Не в силе их натиска - дело, а в том, что нет сопротивления им".

Расхожие понятия "пуповина террора", "ваххабиты" и даже "шахидка" (это уже привычное для русского уха слово) не все объясняют. Фундаментализм, понимаемый как реакция на модернизацию, есть только проявление самоорганизации масс, оторванных от корней, пребывающих без опоры в состоянии аномии. "Террористические акты являются для них не ультима рацио политического действия, а средством выразить самих себя, свою ненависть и слепую неприязнь ко всему существующему, - писала Ханна Арендт, - это был своего рода экспрессионизм бомбы, и его сторонники были готовы оплатить своей жизнью удачное самовыражение, то есть признание их существования нормальным обществом".

К.Шлегель, рассуждая о метаморфозах насилия в современном обществе, находит тому следующие причины. "Процесс модернизации зашел так далеко, что не осталось никаких связующих ценностных представлений и идеологий, которые бы не ставили под вопрос запреты и табу. Освобождение от религиозной картины мира, от унаследованных традиций предоставляет индивидуума в массовом обществе самому себе. Пока потребности массового общества покрываются неограниченной экспансией потребления, самоконтроль в рамках нормальности не является проблематичным. Иначе, когда все время растущие потребности не могут быть удовлетворены, возрастает готовность "взять" то, что представляется причитающимся по праву". /К.Шлегель. "Новый порядок и насилие. Размышления о метаморфозах насилия". Вопросы философии. 1995, #5, С. 12-19/

Сталкиваясь с возвращением террора, невольно задаешься вопросом, что сегодня происходит не столько вне - на глобальном фронте "борьбы с мировым терроризмом", сколько внутри государства? В обществе, где насилие действовало до сих пор незримо, оно переместилось на открытую общественную арену. В то же время формы насилия являются новыми: это не столько государственное насилие, сколько бессилие. Теперь авторитет государственной власти больше не абсолютен, боятся уже не столько бандформирований, сколько органов власти. Ведь приватизация государственной монополии на насилие (Гоббс характеризовал государство исключительно как организацию, призванную предотвратить борьбу всех против всех) происходит параллельно с приватизацией государственных и общественных богатств.

Можно было бы лишь сожалеть вместе с "большинством" о сложившемся состоянии, столь удобном для "меньшинства", находя утешение в трудах древнеримских классиков. "...Одни сожалели о себе, сожалели о Гракхе, сожалели о том положении, в каком находилось государство, где не было больше законного правления, но где господствовали кулачное право и насилие. Зато другие полагали, что они достигли исполнения всех своих желаний..." (Аппиан. Гражданские войны. Книга первая.) Однако очередной теракт пробуждает нас к реальности, а ставшая привычной атомизация общества и присущая постмодерну фундаментальная утрата целого приводят прямиком в феодальную эпоху. Как писал Солоневич, "средневековый феод есть прежде всего отгороженность от целого - от народа, от нации, от государства, от человечества и от своего ближайшего соседа".

Общество на наших глазах распадается на очаги порядка (и благополучия!) и на свободные от государственного контроля зоны. В этих зонах господствует закон феодального клана или банды, в которые организуется преимущественно молодежь. Ведь насилие, а не работа, которая недоступна большинству населения этих районов, гарантирует доступ к богатству. Шлегель заметил, что "новый воин" (этот партизан постмодерна!) рождается не вследствие распада старой армии, а вследствие распада жизненного уклада. Когда работающий может лишь с трудом жить на свою зарплату, тогда путь насилия - самый простой выход из трудностей. Тот, у кого в руках оружие, может заставить других работать на себя. Человеческая жизнь не имеет для него никакой цены, ибо его собственная уже обеспечена. Теперь война - это естественный способ существования, тогда как мир - исключение.

Шлегель так описывает экономику "нового партизана". "Они снабжены современным оружием и имеют международные связи, они требуют дань с тех, кого они шантажируют. Им не нужны идеи и идеологии. Судьба мирного населения их не волнует, их кодекс чести - партизанщина. Он покинул мир труда, торговли. Он не знает предела, поскольку не знает цену вещам". Тем самым способности молодых растрачиваются в военной экономике нового типа, подобно породившей его трофейной экономике большого бизнеса, также основывающейся на шантаже и экспроприации. Возникает феномен, названный Ханной Арендт "союзом элиты и черни" (хотя в истории антибуржуазная элита не раз становилась жертвой черни).

Было бы ошибочно рассматривать эту проблему как специфическую проблему "постсоветского пространства". Почти во всех странах мира уже есть территории, которые не контролируются полицией. Вспышки насилия происходили и происходят повсюду, где утрачивается контроль над реорганизацией общественного и государственного целого. Там, где государство уже отказалось от попыток установить свою власть, там, где распались не только правовые, но и семейные, структуры и порядок. Где самоорганизация кланов и банд, как и созданный ими кодекс поведения, или "понятия", представляются единственной устойчивой опорой, порождая феномен "авторитетных полевых командиров".

Ханс Магнус Энценсбергер определил произвольное насилие, обходящееся без идеологической мотивации как "молекулярную гражданскую войну". "В современных гражданских войнах испаряется всякая легитимация. Насилие полностью освободилось от идеологической мотивации". Это нечто вроде "коллективного безумия", та область бытия, где бессильна политика: "В мире, где мечутся живые бомбы, остается лишь негативная утопия - гоббсов миф о борьбе всех против всех". Вопрос неспособности государства и спецслужб здесь не главный, проблема связана не с компетенцией силовых структур, но с самой структурой общества. С его очевидной неспособностью к самоорганизации в условиях возрастающей аномии, к развитию солидарности и структур, которые могли бы заменить ставший проницаемым для сетевых структур государственный иерархический порядок.

Есть ли у современного общества ответ на этот вызов, кроме демонстративных атак на "инфраструктуру террора"? Будут ли бульдозеры разрушать вещевые и цветочные рынки, а зависший над Москвой боевой вертолет посылать умную ракету в окно банка или джип, петляющий по Рублевке? В этих горячих призывах, раздающихся в СМИ, видна только растерянность позднего массового общества, которое не в состоянии найти новые формы производства, перераспределения, общественности и политики. И не станет ли путь в Европу, в этот остров блаженных, бегством избранных в бункер блаженных под мерный грохот Марша Энтузиастов?