Сейчас, после американской победы в Ираке, кажется весьма вероятным, что Вашингтон продолжит свою деятельность по отстрелу неугодных режимов. Список таких режимов уже объявлен - это пресловутая бушевская "Ось Зла", в которой почетное третье место занимает Северная Корея, последний сталинистский режим планеты.

Само выживание КНДР в нынешнем мире, не очень-то благосклонном к режимам подобного типа, не может не вызывать некоторого удивления. Порою в печати можно увидеть заявления о том, что северокорейцы являются фанатиками (вариант: "героями-патриотами"), которые готовы выдержать все мыслимые и немыслимые испытания во имя Великого Вождя (вариант: "горячо любимой Родины").

Так ли это? Являются ли северокорейцы "фанатиками", готовыми без колебаний отдать жизнь за Великого Вождя и Родину Идей Чучхе? Такое представление о жителях КНДР было, в общем, оправдано в семидесятые и даже восьмидесятые годы. В те времена Северная Корея находилась в полной изоляции от внешнего мира, и пропаганда имела возможность воспитывать ее население в необходимом для режима духе. Пропаганда эта, надо отметить, работала с исключительной интенсивностью. С начала 1960-х и до начала 1990-х годов среднестатистический житель "страны чучхе" проводил на различного рода собраниях 2-3 часа ежедневно. Газеты и радио изливали на обывателя потоки пропаганды, которую они даже не считали нужным смешивать со всякого рода развлекательными материалами.

Были, впрочем, у сверокорейцев и объективные причины для того, чтобы вполне положительно относиться к правящему режиму. Уровень жизни в КНДР повышался до конца 1970-х годов - к тому же, сами корейцы сравнивали свое положение не с жизнью обитателей иных государств, а со временами японского колониального правления и послевоенной разрухи. Северная Корея начала заметно отставать от Южной только в семидесятые годы, и в течение долгого времени это отставание удавалось скрывать от населения.

Северная Корея образца 1984 года была, пожалуй, наибольшим приближением к тем образцам, которые на протяжении десятилетий расписывали авторы антиутопий: страна тотального контроля, всепроникающей тайной полиции и бесчисленных статуй Великого Вождя. Во многом КНДР и сейчас представляют именно так. Введенное в 1972 г. правило, по которому ни один кореец не может выйти из дома без приколотого к одежде значка с портретом вождя, никто не отменял. Однако в последние 10-15 лет в КНДР произошли огромные перемены - и последствия их для внутриполитической ситуации в стране могут быть самыми серьезными.

В середине 1990-х годов Северную Корею постигла экономическая катастрофа. Пхеньянская пропаганда десятилетиями твердила о полной экономической самодостаточности страны, но на деле КНДР постоянно получала значительную советскую и китайскую помощь (как прямую, так и косвенную, через несбалансированную торговлю и поставки стратегических товаров по заведомо заниженным ценам). Само существование этой помощи в Пхеньяне замалчивалось или прямо отрицалось, но на практике ее экономическое значение было огромным.

В 1990-1991 гг. поставки из СССР прекратились в одночасье. Речь при этом шла не об экономической блокаде - просто в новых условиях российские предприятия стали требовать адекватной, по общепринятым мировым ценам, оплаты своих поставок. Однако платить Пхеньян и не мог, и не хотел. Китай продолжал помогать своему "почти союзнику", но делал это с существенно меньшей щедростью.

Наиболее серьезным ударом для северокорейской экономики стало прекращение субсидируемых поставок нефти. С 1990 года ситуация в КНДР стала быстро ухудшаться. В 1990-1999 гг. страна испытывала "отрицательный экономический рост". За эти годы ВНП КНДР сократился примерно в два раза (более точных данных нет, так как вся экономическая статистика в КНДР засекречена уже почти полвека).

Следствием стал катастрофический голод 1996-2000 гг., который унес немало жизней (по разным оценкам, число его жертв составило от 200 тысяч до 2 миллионов, то есть от 1% до 10% всего населения страны). Официально в Пхеньяне заявили, что голод был вызван небывалым природным катаклизмом - катастрофическими ливнями и наводнениями 1995 г. Доля правды в этом заявлении есть, но те же самые ливни не принесли существенного ущерба сельскому хозяйству Южной Кореи! Куда более важной причиной голода стали эксперименты с террасными полями, начатые по настоянию Ким Ир Сена, а также нежелание отказаться от системы кооперативов-колхозов, которая позволяла держать крестьян под надежным контролем.

Однако развал индустрии и голод привели к серьезным изменениям в северокорейском обществе. Во-первых, фактически прекратила свое существование карточная система. Во многих районах карточки перестали отоваривать еще в 1996 г., а к 1999 г. продовольственные карточки превратились в бесполезные кусочки плохой бумаги. Во-вторых, власти перестали контролировать передвижение по стране. До середины 1990-х гг. гражданин КНДР должен был получать специальное разрешение на выезд за пределы своего родного уезда. С началом голода сотни тысяч людей занялись челночной торговлей (в пределах КНДР, само собой), меняя продовольствие на промышленные товары. Таким образом, люди умудрялись выживать, и правительство понимало это. Однако необходимым условием успешной торговли была отмена былых ограничений на поездки - и эта отмена произошла в 1997-1998 гг. (единственным исключением остался Пхеньян, въезд в который по-прежнему контролируется довольно строго). В-третьих, явочным порядком произошла легализация мелкого частного бизнеса. Довольно долго КНДР являлась единственной страной в мире, в которой были запрещены рынки. Сейчас же в стране действуют многие тысячи частных гостиниц, закусочных, швейных мастерских и тому подобных заведений - не говоря уж о миллионах корейцев и кореянок, которые торгуют на рынках или занимаются кустарным ремеслом. В-четвертых, произошла "долларизация" экономики. По ряду причин КНДР и раньше отличалась необычно либеральным для коммунистической страны отношением к валютному контролю, а с середины 1990-х годов доллары, евро, иены и прочие "империалистические деньги" во многом вытеснили из обращения постоянно обесценивающиеся северокорейские воны.

Вдобавок, в последние годы официальные организации и "компетентные органы" стали относиться к выполнению своих задач с куда меньшим рвением, чем в былые времена. Очевидно, недостаток средств сказывается и на них. Это не означает, что у "настоящего" диссидента, пишущего листовки или организующего кружки, есть шансы уцелеть. Однако рассказанный не к месту анекдот или продолжительный разговор с иностранцем на пхеньянской улице уже больше не являются безусловным основанием для ареста.

С меньшей активностью работает и пропагандистская машина, активность которой в семидесятые годы превосходила все, о чем мог подумать сам Оруэлл. В былые времена рядовой северокореец волей-неволей проводил несколько часов в день на собраниях. Активное манкирование этим было чревато неприятностями. Однако сейчас, когда официальной зарплаты все равно не хватает на то, чтобы просто прокормиться по рыночным ценам, а карточки давно не отовариваются, начальству стало много труднее загонять простых работяг или мужиков на какое-нибудь очередное "ежемесячное собрание разучивания песен о Великом Вожде и Любимом Руководителе".

В этой связи возникает вопрос: а почему северокорейское руководство не идет на радикальные реформы? Действительно, даже привлекшие такое внимание эксперименты лета 2002 года в целом являются не столько реформами, сколько признанием сложившегося в последнее десятилетие фактического положения вещей. Причина упорства руководства КНДР проста и понятна. В Пхеньяне боятся потерять остатки контроля над ситуацией в стране. В отличие от своих советских коллег, северокорейские аппаратчики не могут в один прекрасный день заявить, что они, наконец-то, прозрели, осознали аморальную сущность преступной коммунистической идеологии и готовы отдать всю свою немалую энергию делу строительства капитализма. Не могут они последовать и китайскому примеру, начав строить капитализм без особых деклараций. Северокорейские бюрократы боятся, что они будут сметены в тот самый момент, когда народ узнает правду о процветании Юга - и скорее всего, они совершенно правы в этих опасениях. Вдобавок, судьба низвергнутых правителей будет, вероятнее всего, весьма печальной. Капитализм в пост-кимовской Корее будут строить не прозревшие в одночасье секретари обкомов, а менеджеры "Самсунга" и LG. Именно поэтому на протяжении десятилетий пхеньянский режим делал все возможное, чтобы держать население в полной изоляции от информации о внешнем мире.

На протяжении долгого времени в Вашингтоне и Сеуле считали, что ведение пропаганды на Северную Корею невозможно в принципе. Действительно, до недавнего времени так дела и обстояли. Радиовещание было бы бессмысленным - владение радиоприемниками со свободной настройкой в КНДР является уголовно наказуемым преступлением. Невозможна была и передача литературы через туристов - северокорейского загрантуризма не существовало в принципе. Разумеется, не могло быть и речи об осторожном взращивании прозападной либеральной диссидентской интеллигенции - никаких контактов с Западом (и даже СССР) у северокорейской интеллигенции не было и не могло быть, а явному диссиденту даже самого умеренного пошиба в КНДР и поныне одно место - в лагере. Почти не существовало даже почтового обмена: во-первых, мало кто из северокорейцев решался писать письма за границу, во-вторых, власти пропускали только абсолютно невинные или сугубо деловые сообщения, да и те - с немалым скрипом.

Однако сейчас ситуация изменилась - причем произошло это безо всякого участия зарубежных пропагандистов и прочих мастеров информационных войн. Решающую роль играет фактически открытая граница с Китаем, через которую вот уже 7-8 лет идет настоящий поток людей и товаров. Конечно, КНДР не открывала границу формально. Однако после начала голода 1995-1996 годов десятки и сотни тысяч корейцев стали тайно уходить в Маньчжурию, в ту ее часть, что непосредственно примыкает к Корее. Граница с относительно дружественным Китаем никогда не была оборудована особо тщательно: подразумевалось, что перебежчиков в случае необходимости поймают и выдадут сами китайцы. Приграничные районы заселены преимущественно этническими корейцами, которые относятся к своим попавшим в беду единоплеменникам с симпатией. Вдобавок, у многих жителей северных провинций КНДР просто имеются родственники в Китае.

Перебежчики не собираются оставаться в Китае навсегда - этому препятствует китайское законодательство. Не могут они и перебираться в Южную Корею, так как сеульские власти, вопреки собственным официальным заявлениям, вовсе не стремятся способствовать побегам северокорейцев на Юг. В итоге большая часть перебежчиков проводит в Китае несколько месяцев или лет, перебиваясь там случайными работами. После этого, откормившись и заработав немного денег, перебежчики возвращаются назад. Для многих жителей приграничных районов нелегальные поездки в Китай сейчас превратились в систематический промысел - нечто вроде отходничества. Китайская полиция время от времени задерживает нелегалов и высылает их обратно в Корею, но делается это без особого энтузиазма.

Со своей стороны, северкорейские власти относятся к перебежчикам с невероятным по былым временам либерализмом. До начала 1990-х годов попытка перехода границы каралась смертной казнью, но в последние годы она стала рассматриваться как достаточно мелкое правонарушение. Если задержанный в Китае и выданный властям КНДР перебежчик не был замечен в политически подозрительной деятельности и нежелательных контактах, а просто провел год или два, тихо работая батраком на какой-нибудь китайской ферме, он, скорее всего, отделается несколькими месяцами тюремного заключения. Примерно такое же наказание ждет и рядового перебежчика, пойманного при переходе границы.

За последние годы в Китае побывало примерно полмиллиона человек - в своем большинстве, выходцев из северных приграничных провинций КНДР. Во время своих маньчжурских похождений многие из них имели возможность встречаться и беседовать с южнокорейцами, которые сейчас часто посещают этот район (большая корейская община делает его привлекательным как для туристов, так и для предпринимателей из Сеула). Многие из них видели южнокорейские фильмы, читали книги и журналы и даже научились пользоваться Интернетом, который в этой части Китая очень распространен и вполне доступен даже гастарбайтеру-нелегалу. Понятно, что даже поверхностного ознакомления с южнокорейскими материалами вполне достаточно, чтобы понять вздорность северокорейской пропаганды о Юге как о "голодающей американской колонии".

Есть и еще одно обстоятельство, которые связано с нелегальным (но массовым) движением через китайскую границу. На протяжении десятилетий запрет на владение радиоприемниками со свободной настройкой играл особую роль в обеспечении идеологической герметичности страны. Все продаваемые (точнее, распределяемые по специальным купонам-ордерам) в КНДР радиоприемники имеют лишь несколько кнопок, зафиксированных на длине волны официального пхеньянского вещания. Если приемник привозился из-за границы или покупался в валютном магазине, то его полагалось отдавать в мастерские полиции, где его переделывали, отключая свободную настройку. Полиция регулярно проводила рейды по частным домам и квартирам, стремясь выявить владельцев подпольных приемников. В случае разоблачения владельцу устройства грозило до пяти лет тюремного заключения.

Однако в последние несколько лет запрет на использование частных радиоприемников более не соблюдается - хотя формально его и не отменили. Дело в том, что через китайскую границу в страну ввозится большое количество портативных транзисторных приемников. Из-за небольших размеров их легко прятать от властей. Опросы последних лет показывают, что заметное и постоянно растущее количество перебежчиков в Китае регулярно слушали южнокорейское радиовещание еще в те времена, когда они находились на Севере.

Не ясно до какой степени побывавшие в Китае северяне делятся своими открытиями с друзьями и родственниками. В конце концов, разговоры на эту тему крайне опасны, и Министерство Политической Охраны Государства делает все, чтобы подобные беседы пресекать. Однако людей, обладающих "подрывным знанием", сейчас слишком много. Нет сомнения, что информация о реальном положении дел в мире постепенно распространяется по стране - и, как мы увидим, в силу особенностей северокорейской официальной идеологии такая информация является особенно опасной.

Окончание следует