"Здоровая нация говорит о своем национальном чувстве столь же мало, как здоровый человек о своих костях".

В дебатах о национальной идентичности, которые идут сейчас в Германии, комментаторы охотно цитируют этот афоризм Бернарда Шоу, делая вывод, что у немцев - раз уж они обсуждают столь одиозную тему - с идентичностью не все в порядке.

С выводом нельзя не согласиться. Поделом потеряв девиз "Deutschland, Deutschland über alles", Германия надолго впала в экстремум самотерзания и самоотрицания. Со второй мировой войны и по сей день отношение немцев к понятиям "нация" и "патриотизм" страдает болезненной амбивалентностью.

Дискуссии, вспыхивающие на этот счет, обычно мало что проясняют, давая сторонам возможность обменяться старыми аргументами и утихая по мере того, как их запас в очередной раз подходит к концу. Но нынешняя баталия отличается от прежних. Пожалуй, впервые перевес одной из точек зрения сделался в общегерманском масштабе столь очевиден.

Почин заложили правые. Генеральный секретарь Христианско-демократического союза Лауренц Майер обронил в интервью: "Я горжусь быть немцем". Ходовое признание в патриотизме, никого не удивившее бы в контексте США или, скажем, Франции, в Германии было воспринято как вызов. Тут же раздался ответный удар слева. Федеральный министр экологии, один из лидеров партии "зеленых" Юрген Триттин съязвил: "У Майера не только внешность скинхеда (а Майер, надо заметить, лыс - прим. авт.), у него и ментальность скинхеда". Иными словами, вышеупомянутое чувство гордости Триттин приравнял к проявлению неофашизма.

Надо сказать, что даже на радикальном фоне представителей "поколения 68-го года", к которому он принадлежит, Юрген Триттин считается наиболее ярым антипатриотом и "германофобом", если можно так сказать о члене немецкого кабинета министров.

На вопрос журналиста он ответил однажды, что никогда не подпевал при исполнении национального гимна и не собирается делать этого впредь. Германия, если судить по публицистическим трудам Триттина, по сути своей испорченная и опасная страна, где расизм является не периферийным, но массовым феноменом. Бундесвер продолжает традиции прусского милитаризма, а немецкие реакционеры якобы до сих пор не отказались от планов мирового господства.

Консервативные критики аттестуют эти взгляды Триттина как "национал-мазохизм" и "патологическое неприятие всего национального" ¹. Благожелательно настроенный обозреватель журнала "Шпигель" применил более развернутую метафору: "Как настроенный на высшую восприимчивость сейсмограф, Триттин постоянно реагирует на все, что способно вернуть республику в коричневое прошлое и к немецкой тоске по великодержавности" ².

Любопытно, что борьба с "великодержавностью" не помешала Триттину поддержать интервенцию НАТО в Косово и роль, сыгранную в этой интервенции Германией и ее бундесвером. Такого рода политическая пластичность до сих пор позволяла ему оставаться в правительстве Шредера.

На этот раз грубоватая, переходящая на личности реакция Триттина на слова Майера мгновенно накалила атмосферу. Политики и общественные деятели разных рангов и убеждений сочли своим долгом высказаться, воспроизведя все эмоционально и лингвистически возможные оттенки отношения к лейблам "немец" и "Германия".

Консервативные соратники Майера просто разделили его гордость, хотя и не в такой лобовой форме. Что касается идеологических оппонентов, то их реакция была более разобщенной. Разброс мнений оказался прямо пропорционален степени смущения, испытанной левыми от необходимости высказаться "не на свою тему".

СДПГ и "зеленые" попали в цугцванг. Управляя страной, они ipso facto принуждены к демонстрации патриотизма, хотя бы из элементарных соображений заботы об электоральном большинстве. С другой стороны, генезис западногерманских левых, задающих ныне тон в правительстве ФРГ, делает использование ими патриотической риторики непростым и мучительным делом, наподобие смены вероисповедания.

Оттого и растерянность, в итоге которой левые раскололись на две большие группы - не гордящихся вообще и гордящихся с оговорками. При этом линия разлома прошла не только между отдельными партиями и течениями, но и внутри них.

Как всегда, обнаружились ⌠реалисты■ и ⌠фундаменталисты■. Последние напоминали, что фраза "Я горжусь быть немцем" стала в Германии опознавательным знаком для национал-экстремистов, и обвиняли оппонентов в потакании низменным инстинктам "коричневого болота". Леволиберальные аналитики издевались над самой возможностью гордиться "отечеством", сравнивали таких гордецов с "петухом, который кукарекает на куче навоза" ³ и ставили диагноз - "Нация больна" ⁴. Реалисты смотрели на вещи более реально. Лидер партии "зеленых" Фритц Кун заявил, слегка корректируя Триттина, что гордится немецкой Конституцией, но стыдится выходок правых радикалов. Канцлер Герхард Шредер, выждав развития событий, высказался еще категоричнее: "Я горжусь достижениями людей и демократической культурой. В этом смысле я - немецкий патриот, который гордится своей страной".

Пока Шредер признавался в просвещенном патриотизме, федеральный президент Йоханнес Рау, тоже социал-демократ, выработал компромиссную формулу, фактически примкнув к фракции "не гордящихся": "Можно радоваться тому, что ты немец. Можно благодарить за это судьбу. Но гордиться можно только тем, что ты совершил сам".

Это лишь подлило масла в огонь. Генеральный секретарь христианских социалистов из Баварии Томас Гоппель громко вопросил: "Если федеральный президент не испытывает гордости, можно ли считать, что он достойно представляет 80 миллионов жителей своей страны?" А лидер свободных демократов Гидо Вестервелле добавил: "Тот, кто запрещает людям гордиться собственной страной, лишает их корней".

При этом Рау сказал не больше и не меньше, чем некоторые его предшественники-президенты, к примеру Густав Хайнеманн, произнесший в 1969 году известную фразу: "Я люблю не мое государство, я люблю мою жену".

"То, что спустили Хайнеманну, его политическому воспитаннику Йоханнесу Рау вменяют как служебное несоответствие", - с неудовольствием отметил комментатор газеты "Франкфуртер Рундшау" в статье "Национальные дебаты, уже которые по счету" ⁵.

В названии статьи и выводе из нее образцово отразилось внутреннее противоречие освещения нынешней дискуссии в немецких СМИ. С одной стороны утверждается, что дискуссия ритуальна, что все аргументы давно высказаны, что разговор на эту тему абсурден и бесполезен. С другой стороны, либеральные аналитики, преобладающие в немецких масс-медиа, сетуют, что крыло "патриотов" на этот раз, в отличие от предыдущих, решительно взяло верх. "Многие политики подчеркивают любовь к отечеству, - констатирует журналист "Тагесшпигеля", - причем заверения социал-демократов и "зеленых" в том, что они любят свою страну, почти не отличаются от слов их коллег-оппозиционеров" ⁶.

Пытаясь спустить скандал вокруг слов Триттина на тормозах, многие деятели "красно-зеленой" коалиции недооценили реакцию общества. Пришлось подстраиваться на ходу. В результате гордящиеся - с оговорками и без - своей "немецкостью" оказались в значительном большинстве. Даже учитывая сиюминутные популистские аспекты (дебаты разгорелись перед выборами в регионах, когда ХДС нуждался в острой теме для избирательной кампании), такой расклад говорит о существенных сдвигах в немецком массовом сознании.

Дело в том, что общественно-политический дискурс современной Германии во многом стоит, как на фундаменте, на комплексе вины за преступления нацистов. Поначалу насильственно внедренный в ФРГ усилиями западных держав-союзников, он был быстро перенят немецкими элитами как орудие борьбы с идеологическим наследием "Третьего рейха". Эффективность этого орудия становилась тем выше, чем искреннее сами элиты проникались убеждением исторической вины и ответственности немецкого народа за содеянное.

В итоге векторы устремлений партнеров ФРГ, хотевших умерить потенциал агрессивного реванша немцев, и западногерманских лидеров, которые видели шанс международной амнистии лишь для покаявшейся и обновленной Германии, совпали на добрых полвека.

Отцы Основного закона ФРГ выдвинули тезис о "демократии, способной защищаться". На деле это означало сознательное ограничение гражданских свобод в той их части, которая была способна подорвать устои созидаемого общества. Известная произвольность в применении государством репрессивных мер рассматривалась как меньшее зло.

Такого рода юридический релятивизм имел свои резоны. Значительная часть немцев была в те годы не готова признать неправоту гитлеризма и необратимый характер военно-политического поражения его империи. Любопытно, что вотум самой патриархальной из всех немецких земель, Баварии, население которой голосовало в 1949 году против Основного закона, был просто проигнорирован американскими оккупационными властями, под чьей эгидой шел процесс создания западногерманского государства.

Получив суверенитет, еще долго контролируемый извне, власти ФРГ уже самостоятельно продолжили линию на вытеснение националистических сил. Конституционный суд запретил партию, мыслившую себя духовной наследницей НСДАП. Членам праворадикальных группировок (как, впрочем, и коммунистам) было запрещено занимать государственные должности, а также работать в системе образования. В западногерманское право было введено понятие Ausschwitzlüge, "Ложь об Освенциме", делавшее подсудным публичные сомнения в массовом уничтожении евреев нацистами.

Все это сопровождалось целенаправленной борьбой за умы молодежи. Уже поколению "экономического чуда" 50-х годов со школьной скамьи прививали сугубо негативное отношение к державности и любви к отечеству как ценностям, которые культивировались при Гитлере. Это не мешало политикам в запале предвыборных боев иногда именовать друг друга "врагами народа" и "не-патриотами". Но в тогдашнем немецком контексте патриотизм уже не имел сформулированного положительного содержания. В его отсутствии могли упрекнуть, но его наличие не расшифровывалось как некая снабженная свойствами модель поведения и принятия решений.

"Бунтари" 60-х сделали шаг дальше, отрекшись не только от гитлеризма, но и от патриотизма в целом, а заодно от родителей, на взгляд детей недостаточно резко порвавших с прошлым. Собственное государство революционная молодежь обвинила в реваншизме, пособничестве крупному капиталу и создании недемократического репрессивного аппарата. Квинтэссенцией такой оценки стал лозунг Nie wieder, "Никогда больше". Имелся в виду фашизм. Но многие, те что порадикальней, добавляли на стенах, транспарантах, в речах и газетных статьях слово "Deutschland". Nie wieder Deutschland. Никогда больше Германии.

Сегодня былые студенты-мятежники остепенились и стали в стране одной из двух системообразующих общественных групп. Условно ее можно назвать "либеральной". Ее члены особенно влиятельны в сферах СМИ, образования и культуры, а потому снабжают население мнениями и во многом формируют его взгляды. Они отстаивают космополитические ценности. Их видение мира подчеркнуто не-почвенно, мультикультурно, глобально. В немецком политическом ландшафте эта группа представлена партией "зеленых" и - в значительной мере - социал-демократами.

Ну а те сверстники экс-революционеров 68-го, которые прилежно писали конспекты лекций и возмущались смутьянами, составили основу второй системообразующей группы немецкого общества, которую условно можно назвать "консервативной". Ныне именно представители этой группы занимают господствующее положение в экономике, юстиции, правоохранительных органах Германии. Им свойственны более-менее открыто проявляемый патриотизм, подчеркнутая лояльность закону, ориентация на традиционные семейно-культурные ценности. В политическом плане выразителями их интересов и взглядов служат христианские демократы, свободные демократы, а также правое крыло социал-демократии.

Примечания:

¹ Die Zeit, 22.3.

² Der Spiegel, 13/2001

³ Süddeutsche Zeitung, 20.3.

⁴ Süddeutsche Zeitung, 21.3.

⁵ Frankfurter Rundschau, 20.3.

⁶ Der Tagesspiegel, 20.3.