Papacy and Power by George Weigel

От составителей. Считается, что говорить о нравственной стороне политики без риска быть уличенным в демагогии - прерогатива деятелей церкви. Однако и этот тезис требует серьезной аргументации, так как, во-первых, сначала необходимо так эксплицировать понятие "реальной" политики, чтобы в отношении нее вообще был уместен нравственный дискурс, и, во-вторых, доказать, что есть еще люди, имеющие на него право. Автор статьи сосредотачивает внимание преимущественно на втором моменте, и в этом его можно понять: политическая история католицизма намного богаче православной (как мы помним, не без стараний одноименного с апостолом Петром императора российского), и количество "чемоданов компромата", соответственно, весьма существенно. Справиться же с первой задачей автору помогает постоянная апелляция к той самой нравственной неопределенности, которая присуща современной политике и которая вынуждает предварить вопрос "кто?" вопросом "какова вообще природа власти?". Все вместе получается довольно изящно: коль скоро, что такое политика сама по себе, вообще не понятно, а Святая Католическая Церковь (по крайней мере, в лице ее нынешнего главы) приняла нравственный дискурс как свой собственный, то (перенеся личные успехи Иоанна Павла II на Церковь вообще, а от подобной операции в отношении политики воздержавшись) нам не избежать вывода, что папство и власть имеют общий контекст и Папе есть что обсудить с президентом. У тех, кто продрался сквозь лес посылок этого сорита, неизбежно возникает вопрос: а нельзя ли подобным же образом доказать политическую весомость Винни-Пуха? Между тем власть, которой то Папа Римский, то Винни-Пух опилочный будут с разной степенью профетичности демонстрировать ее же собственные основания, знает о себе только одно: ее основания состоят единственно в том, что она власть.

Значительное влияние Папы Иоанна Павла II признается как его поклонниками, так и его критиками. След ноги этого рыбака можно найти в новых демократиях Восточной Европы, Латинской Америки и Восточной Азии. Его критика "реально существующей демократии" помогла найти ключ к моральным вопросам общественной жизни в развивающихся демократиях и в сложном мире международных институтов. Некоторые трезвые аналитики истории папства утверждают, что для того, чтобы найти понтификат, имевший такое же влияние на общественную жизнь современников, необходимо вернуться в начало XIII века, к папе Иннокентию III.

Однако здесь имеет место парадокс: "политическое" влияние этого понтификата не происходит из развертывания того, что политические реалисты относят к инструментам политической власти. Скорее, способность формировать историю осуществляется Папой посредством других рычагов.

Епископ Рима и глава Ватикана Иоанн Павел II не имеет ни военной, ни экономической власти. Папский престол поддерживает обширную сеть дипломатических отношений и имеет статус Постоянного наблюдателя в ООН. Однако все то влияние, которое Иоанн Павел имеет через эти каналы, только подчеркивает тот факт, что сила его папства заключается в даре морального убеждения, переводимого в политическое влияние.

Этот парадокс - политическое влияние, достигнутое без обычных инструментов политической власти - сам по себе весьма интересен. Он что-то говорит нам о природе власти на заре нового тысячелетия. Вопреки всем понятиям, ставшим общепризнанными с конца восемнадцатого века, общественное влияние Иоанна Павла II доказывает, что политика (понятая как борьба за власть), как и экономика, как и разнообразные сочетания политики и экономики - не является единственным и главным двигателем истории. Та революция совести, которую Иоанн Павел разжег в июне 1979 в Польше - моральная революция, сделавшая возможной революцию 1989 года - просто необъяснима в общепринятых политико-экономических категориях. Общественная деятельность Иоанна Павла создала эмпирическую базу для интеллектуальной и моральной полемики с мощнейшими политическими теориями современности, включая французское революционное якобинство, марксизм-ленинизм и утилитаризм. Оказалось, что политический мир просто не работает так, как это представляют материалисты.

В конце века, который всецело признавал, что "власть исходит из ствола пушек", парадокс политического влияния Иоанна Павла II напоминает нам о других пяти истинах: что сила человеческого духа способна влиять на ход мировой истории; что традиция может быть столь же могущественной силой для социальной трансформации, как и сознательный разрыв с прошлым; что моральные убеждения могут быть той самой архимедовой точкой опоры; что "общественная жизнь" и "политика" не одно и то же; и что подлинно гуманистическая политика зависит от созвездия свободных общественных ассоциаций и социальных институтов, в которых мы узнаем правду о самих себе как индивидуумах и как членах сообщества. Демонстрируя своими действиями связь между глубокими личными моральными убеждениями и эффективной политической властью, Иоанн Павел II помог восстановить политику в ее подлинном достоинстве и в то же время указать ей надлежащие границы.

Есть искушение видеть в общественных достижениях Иоанна Павла выражение его субъективного опыта. Его "прежде всего культурный" взгляд на историю и уверенность в силе нравственной истины действительно напрямую связаны с его биографией. Славянская чувствительность к духовному в истории (ранее представленная у Соловьева, а ныне - у Солженицына), польская уверенность в культурных основах государственности (сформированная постоянным погружением в произведения Мицкевича, Норвида, Словацкого), опыт подпольного сопротивления во время Второй мировой войны и его лидерство в культурном сопротивлении коммунизму в 1947-1978 гг., - все это, без сомнения, "опыт Кароля Войтылы". Однако Иоанн Павел II настаивает, что он не "субъективный". Скорее, он и его понтификат являются результатами деятельности современной католической церкви, сформированной Вторым Ватиканским собором, который Кароль Войтыла всегда считал великим духовным усилием по обновлению католицизма как евангельского движения в истории.

Хорошо известен факт, что папы были активными политическими игроками начиная, по крайне мере, с V века, с понтификата Папы Льва Великого. С 756 по 1870 папы были мирскими правителями большой части центральной Италии - папского государства. Однако в этой запутанной истории, в которой папы имели мирскую власть, можно отметить три важных момента.

Первый касается уникального положения папы как вселенского пастыря мировой церкви. По крайней мере с пятого века, когда Папа Геласий I провел разделение между освященной властью духовенства и королевской властью как двумя отдельными силами, которые правят этим миром, стало понятно, что Папа не может подчиняться какой-либо власти. Он сам суверен в узком техническом смысле. Поэтому папская дипломатия ведется не от лица главы государства Ватикан, а от лица властителя священного престола, юридического воплощения вселенского пастырства Епископа Рима.

Второй урок, следующий из вовлеченности пап в мирскую власть, касается роли церкви в создании гражданского общества. Свобода церкви, libertas ecclesiae, в течение многих веков была проверкой претензий государственной власти, - была ли то власть феодалов, абсолютных монархов или современного светского государства. То, что церковь получает возможность упорядочивать свою жизнь и управление по собственным критериям, проповедовать Евангелие и заниматься благотворительностью, уже само по себе создает антитоталитарное общество или вносит принцип плюрализма в общество, в соответствии с которым признаются области убеждений и поступков, куда государство не должно вмешиваться.

Несмотря на то, что попытки пап доказать этот принцип теологически или укрепить его практически порой оказывались неудачными, libertas ecclesiae являлась ключевым фактором для создания социального пространства, в котором другие свободные институты могли формироваться на протяжении столетий. Независимо от того, насколько тиранически вели себя отдельные папы, папство как институциональная реальность была барьером для политиков в течение полутора тысячи лет. И если институты "гражданского общества" суть школы, где изучают, как правильно пользоваться политической свободой, тогда папская защита libertas ecclesiae заложила основы современного общества.

Есть, однако, много примеров, когда мирская папская власть молчаливо принимала условия "реалистической" политической игры. И в этом лежит третий урок: такая втянутость, согласие играть по чужим правилам, приводит к сложностям и предательствам. Худшие их них располагались в области человеческого духа и касались попыток подчинить сознание. Было, однако, и другое, вероятно, менее знакомое измерение этого проблематичного аспекта втянутости: папское государство и положение мирского правителя могло толкать Папу к альянсу с политикой, что настраивало вселенского пастыря против части паствы. Например, в 1830-31 годах Папа Григорий XVI в связи со сложными политическими отношениями в Европе и царствующими тогда теориями прав властителей, встал на сторону царской России, подавившей восстание поляков.

Стоит вспомнить глубокую втянутость церкви и папства в государственную власть и молчаливое принятие папами политических критериев оценки, порой несовместимых с евангельской миссией церкви, т.н. "Константинианское установление". На Втором Ватиканском соборе Иоанн Павел II восстановил библейское самопонимание, а различные исторические обстоятельства создали новую модель отношений между папством и властью, - и это тихо похоронило "Константинианское установление".

Истоки новой формы папских отношений с властью датируются серединой XIX века. К тому моменту Папское государство уже на протяжении 40 лет находилось под постоянным давлением - сначала со стороны революционной Франции и Наполеона, затем со стороны итальянского национализма. В 1839 г. Папа Григорий XVI осудил работорговлю. Хотя у этого осуждения не было никакой юридической силы, оно было сделано как попытка морального убеждения.

В 1854, 1862, 1867 и 1869-70 большое количество епископов со всего мира приезжали в Рим, соответственно: для доктринального определения непорочного зачатия девы Марии, протеста против посягательств мирской власти, празднования юбилея мучеников Петра и Павла и Первого Ватиканского собора, который стал ключевым моментом возникновения новой формы папских отношении с мирской властью. Принятая на нем декларация о вселенском пастырстве Папы принципиально отрицала, что современное государство может вмешиваться во внутренние дела церкви; в свою очередь это дало начало тому, что местные епископы (в начале XIX века на 80% назначаемые правительствами) снова стали подчиняться скорее Епископу Рима, чем мирским властям.

Крах Папского государства в 1870 году стал решающим изменением, создавшим условия для политических действий папства, основанных на Евангелии. Впервые это стало очевидно в период понтификата Льва XIII. Его энциклика о реформе томизма, Aeterni Patris, ясно определила, как церковь должна участвовать в интеллектуальной жизни, а также духовной жизни, не зависящей от современного политического состояния. Rerum Novarum, энциклика 1891 года о "состоянии рабочего класса", стала мощным инструментом в руках папства, поучающего государства, но не правящего ими: папство влияло силой убеждения.

Однако, как это случается со всеми историческими процессами, вовлекающими древние институты, эволюция "пост-Константинианского" папства от Пия IX к Иоанну Павлу II была сложной и шероховатой. Общепринятый образ мысли о международных событиях привел к близорукости в отношении Ватикана в моменты, когда ясность евангелических и моральных интуиций была бы весьма кстати. Ни один серьезный исследователь этого вопроса не верит, что папа Пий XII был антисемитом или что его прельщала перспектива нацистской Европы. На деле папа Пий XII предпринял героические усилия в защиту европейских евреев и других жертв нацизма, он даже был посредником в заговоре против Гитлера. В то же время высшие дипломатические фигуры у Святого Престола могли быть настолько захвачены реалистической манерой анализа, что упустили тоталитарный сюжет в германском национал-социализме, полагая, что это лишь уродливая форма классического германского национализма.

В любом случае, к середине 1960-х поиски Священным Престолом места в международной политической жизни увенчались успехом. К 1965 году Священный Престол установил полноценные дипломатические отношения с 52 странами и с 1964 был Постоянным Наблюдателем в ООН. Пока шло это развитие на фоне последствий Второй мировой войны, Пий XII и Иоанн XXIII создавали образ Папы как харизматической фигуры общественной жизни, имеющей международный моральный авторитет. Затем наступил решающий этап: Второй Ватиканский собор, решения которого ускорили трансформацию католицизма в "пост-Константинианскую" церковь и сделали возможным восстановление папства как - в первую очередь - евангельского института.

С другой стороны, как будто бы для того, чтобы подчеркнуть сложность вопросов, касающихся взаимодействия церкви и власти, период, следующий непосредственно за Вторым Ватиканским собором, характеризовался восточной политикой Папы Павла IV (в миру Джованни Баттиста Монтони) и его дипломата архиепископа Агостина Казароли. Это была четырнадцатилетняя попытка путем двусторонних переговоров достигнуть состояния non morendi (неумирания) в коммунистических странах Центральной и Восточной Европы.

Выбирая в 1978 году Папу-поляка, Коллегия кардиналов сознательно не отвергала такую приспособленческую стратегию. Среди тех, кто поддерживал кардинала Кароля Войтылу, были и защитники восточной политики. Но уже в первый год своего понтификата Иоанн Павел II продемонстрировал, что он намерен следовать "пост-Константинианской" стратегии сопротивления - через моральную революцию.

Что все это значит для будущего? Решения Второго Ватиканского собора, воплощенные Иоанном Павлом II, позволили католической церкви пройти мимо ловушки в истории, и возврата назад нет. Следующий папа может и не обладать столь исключительными духовными и интеллектуальными дарованиями. Однако достижения Кароля Войтылы в исправлении папства принадлежат не ему одному. Существует определенная логика - тео-логика, если угодно - в евангельской/пастырской модели папства, столь блестяще воплощенной Войтылой, и ее трудно изменить.

Папское стремление свидетельствовать и оказывать моральное влияние чревато некоторыми экуменическими проблемами. Развитие этой модели в XXI веке может вызвать сложности с православными христианами, которые не хотят признавать вселенские претензии Рима. Это, однако, не так, ибо Иоанн Павел II в своей энциклике Ut Unum Sint (1995) заявил, что вселенская власть не предполагает, что юрисдикция Епископа Рима на Западе такая же, что и на Востоке. Психология порой столь же важна, как и теология, а католики должны откровенно признать тот факт, что возникновение евангельского/пастырского папства со вселенским "охватом" добавляет еще одну строчку к списку проблем, которые следует уладить с православием.

Есть и еще одна сложность, касающаяся нынешней дипломатической деятельности священного престола. Вопрос тут не в том, может ли он быть дипломатическим агентом, вопрос в том, следует ли ему им быть?

Второй Ватиканский собор определяет церковь как евангельское движение в истории. Быть таким движением - значит иметь конкретную институциональную форму и поддерживать связи с другими институтами посредством наилучших из до сих пор придуманных человечеством способов упорядочения общественной жизни - посредством права и политики. Церковь - не государство. Но в то же время католическая церковь - нечто большее, чем добровольное объединение, преследующее определенную цель. Это институциональное воплощение претензии на истину, и в соответствии с ее самопониманием, основные формы такой институциализации суть проявления воли Господней.

Однако формальное вмешательство папства в политику весьма важно и для политики. Если под политикой мы понимаем волю к власти и способность навязывать свою волю другому, тогда евангельское движение противоречит самому себе, выступая игроком в этой игре. Но если мы разумеем под политикой совместное размышление над обязанностями общей жизни и если мы осознаем себя вовлеченными в сферу этики, то все выглядит по-другому. Всемирное евангельское движение, образованное как суверенный институт ради собственных духовных целей, достойно места за столом, где говорят о таких обязанностях.

Таким образом, именно ради мира церковь должна продолжать вмешиваться в деятельность мирских властей, хотя это и чревато двусмысленностью, - притом что папство XXI века трансформировано образом Иоанна Павла II, наследника и поборника Второго Ватиканского собора.

Copyright (c) 2001 First Things

Материал подготовили Петр и Ольга Серебряные