Московские гуманитарные издательства конкурируют с подобными же петербургскими уже потому, что в России пока действуют пусть и ущербные, но рыночные механизмы. Петербургские книжки продаются по той же причине в московских магазинах, и наоборот. Иногда московские и петербургские "умные" книжки продаются даже в других городах, хотя и значительно реже. Просвещение "проницательного читателя" взяли на себя такие мастодонты, как московские ЭКСМО и АСТ, их доминирование пытаются оспаривать петербургские гранды помельче - "Азбука", "Амфора" и "Симпозиум". Но то изящная словесность, и первенство ее священно. Ее покупают оптовики, на нее пишутся рецензии в глянцевых и неполноглянцевых журналах. Что же до более специальной продукции, то пока нацеленные на нее очень специальные журналы разражаются отзывом, иной ученый уже приступает к вычитыванию гранок следующей монографии. Впрочем, издающаяся в Москве гуманитарная литература худо-бедно находит отклик в прессе: ОГИ, НЛО, Новое издательство, Языки славянской культуры и даже АГРАФ - признанные лидеры в этом сегменте рынка, их знают и не обходят вниманием. Однако и в Петербурге уже достаточно продолжительное время действует целый ряд издательств гуманитарной литературы со своей компетенцией и репутацией, чья продукция попадает в поле зрения рецензентов от случая к случаю. "Петербургские тиражи" призваны хотя бы отчасти способствовать символической конвертации выходящих в Петербурге исследований, как оригинальных, так и впервые переведенных. Субъективность отбора не обсуждается за ее полной очевидностью. Единственный убедительный критерий - новизна изданий. Не считая нетривиальной тематики.

Издательство "Алетейя": Измерения диаспоры.

Э.-Б. Гучинова. Улица "Kalmuk Road". История, культура и идентичности калмыцкой общины в США. - СПб.: Алетейя, 2004. - 340 с., илл.
ISBN 5-89329-695-8.

Такое еретическое для науки качество, как обостренно-личное восприятие ученым своего объекта, все активнее вторгается в исследовательский дискурс, претендуя на переход из архива в пространство актуального обмена. Особенно ярко эта тенденция проявляется в тех социально-антропологических работах, авторы которых принадлежат изучаемому сообществу или вовлечены с ним в тесное взаимодействие и уже самим этим фактом нарушают священную дистанцию между объектом и метаязыком. Книга, рассказывающая жизни калмыков в рассеянии, написана калмычкой из Элисты. Это, казалось бы, обычное положение вещей стало для автора предметом напряженной рефлексии. В предисловии Э.Гучинова признается, что осознание ею своей двойственности приобрело в ходе работы над темой принципиальный характер. Во многих случаях она рассматривала ситуацию не столько в аналитической перспективе, сколько с внутренней точки зрения. Подобная идентификация была для нее естественной, чего не скажешь о необходимости втискивать следствия этой идентификации в прокрустово ложе научного метода. Любопытна риторика авторских признаний:

"При этом, как я поняла позже, гендерная идентичность ушла на второй план, и я вела себя в рамках традиционных поло-ролевых ожиданий. Я старалась быть / казаться "серьезным" исследователем и практически в любой обстановке чувствовала себя "на работе"".

Неопределенность между "быть / казаться", употребление кавычек - все эти стилистические маркеры означают, что автор с готовностью строила свой образ таким, каким бы его хотела видеть анализируемая среда.

Книга состоит из двух почти равных частей. В первой подробно излагается прихотливая предыстория появления калмыков в США, их драматичная судьба в первые годы после революции, масштабный исход из Крыма, ожидание участи в лагерях для перемещенных лиц (так называемое "галлипольское сидение"), формирование общин в Чехии, Болгарии, Королевстве сербов, хорватов и черногорцев. И только во второй части (со с. 172) речь заходит об американском настоящем. До войны наиболее благоприятные условия для жизни эмигрантов были созданы в Чехии при Т.Масарике. Калмыцкая община не стала исключением. Именно в Праге выходил регулярный журнал "Ковыльные волны", явившийся для Гучиновой одним из основных источников сведений о жизни калмыков не только в Праге, но и других центрах рассеяния. Сведения из прессы дополняются в работе устными рассказами. Применение классического метода включенного наблюдения легче удается антропологу, изучающему "своих" (native anthropologist), однако именно в такой исследовательской ситуации особенно эффективно работают принципы "устной истории" и "экспертного интервью". Одновременно повышается риск этической некорректности в отношении информантов, в связи с чем автор сетует на невозможность предать огласке наиболее яркие истории. Сталкиваясь с мощными рецидивами традиционной культуры и с преобладанием общинного менталитета, native anthropologist не имеет выбора. Калмыки с их дополнительными (расовыми, религиозными) отличиями от европейской среды стали невольной репетицией позднейшей глобализации. Их пример показал, что Азия способна безболезненно сохранить себя в Европе, следя за границами допустимой ассимиляции. Гучинова приходит к выводу, что адаптация калмыков, бежавших от большевиков в составе многонационального, хотя и условно "русского" потока, "базировалась на возможности представлять себя как "культурно русских", но с особым аспектом идентичности, а во-вторых, на способности устанавливать разнообразные отношения с не калмыками (так в тексте. - Я.Л.)". Такая выборочная самоидентификация и внимание к прагматике - то, что сообщает гибкость и прочность небольшим этносам, на каком-то этапе нуждающимся в империи для собственной консолидации.

Из глав, предваряющих американскую часть исследования, особый интерес вызывает "Второй исход в XX в." Здесь идет речь о коллаборационизме калмыков во время второй мировой войны, разъясняются (порой избыточно) его психологические и политические причины, воссоздается подробная картина формирования калмыцких частей в составе Русской Освободительной Армии под командованием генерала Власова. Наряду с сухой информацией автор приводит поразительные памятники агитационной словесности, свидетельствующие о специфически этническом восприятии калмыками своей роли в союзе антибольшевистских сил с Гитлером. Таково, например, стихотворение из газеты калмыцких добровольцев, основанной, ни много ни мало, осенью 1944 г.

На пути Аюки хана
Вступили великие калмыки
Чтобы защитить дорогую родину,
Пошли за Адольфом Гитлером.
Неправедным большевикам
Покажите силу Будды.
Следуя вечному учению
Достигните благоденствия Бумбы, и т. д.

Завершается это чудо разумным призывом "благополучно возвращаться из разведки", что обнаруживает, помимо прочего, глубинную установку на сохранение этноса (что чуждо, в частности, русской национальной идеологии).

Эта установка смогла реализоваться именно в США, о чем свидетельствуют в первую очередь отзывы самих американских калмыков. Несмотря на несогласия с издержками демократии (отчуждение среди родственников, ослабление культурной преемственности), американские калмыки в основном сходятся в положительной оценке тех возможностей, которые предоставила им их новая послевоенная родина. Основная идея "американского" раздела заключается в том, что кочевое происхождение калмыков оказалось близко по духу той "номадической" идеологии, укрепление которой наблюдалось в Америке с начала 1950-х гг. До сих пор устойчивое в той же России представление о заокеанской державе как о "плавильном котле народов" уже давно потеряло актуальность. Для жизни в этой стране вовсе не требуется отказываться от своей идентичности, более того, забота о ней воспринимается не как угроза, а как помощь в построении полноценного глобального общества. В итоге живущее в Америке третье поколение калмыцких переселенцев не может взять в толк, почему в России их соплеменники не в силах сохранить родной язык, отведя ему определенные контексты применения. Автор подробно останавливается на этом феномене, известном лингвистам как "переключение кодов" (code switching). Так, наиболее важные семейные или интимные темы обсуждаются на калмыцком языке. То же самое касается и обслуживания бытовых ритуалов (свадьбы, дни рождения, похороны). Английский - язык внешней социальной коммуникации, в том числе, деловой. В семьях, не потерявших связи с Россией (а таких большинство) сохраняется русский язык. Трезвое разделение функций и определенность ролей - эти требования американской реальности были комплиментарно восприняты культурой калмыков.

На вопрос о родине один из респондентов автора ответил: "Моя родина - Монголия. Там мои корни". Такая точка зрения красиво согласуется с тем, что калмыки лишь в дороге чувствуют себя дома, что, уже будучи жителями Европы, они не мыслили полноценной жизни без коня, что и теперь, найдя свою Америку, они помнят вехи проделанного ими пути - почти вокруг земли, со среднего востока на дальний запад. Книга Гучиновой - это сознательно наивное, нащупывающее адекватный язык исследование, из которого, тем не менее, следуют ответы на многие вопросы об нерепрессивном сохранении культуры, о пользе открытости в союзе с равноправием.

Греки России и Украины / Сост., отв. ред. Ю.В.Иванова. - СПб.: Алетейя, 2004. - 624 с.; илл. - (Серия "Новогреческие исследования").
ISBN 5-89329-643-5.

Герои другого ученого труда, выпущенного в "Алетейе" этой осенью, на вопрос о родине ответили бы - Эллада. Оснований для этого у них больше, чем у кого-либо. Эта работа о дисперсии этноса посвящена греческой диаспоре в России. Перемещение греков на северо-восток было вызвано изначально иными причинами, чем исход калмыков на Запад в составе многонациональной группы противников большевистского строя. В альянсе греков и восточных славян соотношение обучающей и обучающейся культуры не требует пространных комментариев. От православного канона до системы моды - таков горизонт влияния греков на восточных соседей. Формирование греческих общин в России и Украине образует, в свою очередь, отдельный исторический сюжет, который с большим тщанием и рассматривается в настоящем издании. Авторы предпочли значительно более академичный, не столь занимательный, но безупречный по цельности подход. Увесистый том составлен и отредактирован его ведущим автором - Ю.С.Ивановой, которая подготовила разделы "Мариупольские греки", "Этническая культура российских и украинских греков во второй половине XX века" и "Греческая диаспора в первой половине и середине XX века" (совместно с А.Улунян). Фактически междисциплинарный характер темы еще не предполагает соответствующего решения - тем более, в традиционной истории, сторонящейся всяких "фукианских" революций. И тем не менее, авторам удалось вполне профессионально обратиться к смежным дисциплинам, в частности, к лингвистике. Пусть это и не вполне очевидно манифестировано.

Материал книги распределяется по двум направлениям. Первое - это традиционный исторический нарратив, второе - столь же привычное этнографическое описание, честно чуждое этнологии, если не считать крайне лаконичных интерпретаций обрядов а, главным образом, выполненных в констатирующем ключе. В работе отсутствует концептуально-терминологический снобизм, приобретенный многими учеными из стран третьего мира в ходе активного фандрайзинга. Вместо этого - строгость, обстоятельность и простота изложения. Некоторую настороженность может вызвать почти полное отсутствие ссылок на иноязычную литературу (пара англоязычных монографий 1950-х гг., да источники на греческом), но объективной необходимости приводить исчерпывающую библиографию вопроса у авторов историко-этнографического сочинения, видимо, не было. Книга представляет собой свод не концепций, но сведений, увиденных сквозь едва заметную, если вообще существующую оптику.

Именно в качестве информационного компендиума книга и представляет ценность. Вряд ли для специалистов по понтийскому региону, греческой культуре и ее трансформациям на чужих территориях. Скорее, для историков культуры, которые своими построениями склонны охватывать обширные массивы с целью их теоретического обобщения. Может быть, для "любопытствующих", которых не отпугнет объем, а доступность языка и относительная компактность изложения и вовсе привлекут. Как это часто случается в обзорных трудах, наибольший интерес вызывают приложения, куда вошли история рода ("Стефан Мавромихали и его потомство в России"), сводная таблица румейской терминологии родства (ценный материал для обобщений в духе К.Леви-Стросса), переводы румейских фольклорных текстов с параллельной кириллической транскрипцией оригинала, а также свод данных по антропологии греков Приазовья. В ходе развертывания материала исторической части исследования можно найти ряд очевидностей, полезных иной раз и для специалиста. В частности, анализ сложного происхождения греков, населявших Тавриду рядом с татарами, армянами и тюрками, заканчивается таким пассажем: "Этническая культура никогда не остается неподвижной, застывшей: между этносами - либо непосредственно соседствующими, либо общающимися между собой в силу тех или иных обстоятельств - происходит обоюдное заимствование бытовых навыков, приемов хозяйствования, обычаев и других элементов культуры". Или: "Семья - ячейка общества, где человек проходит социализацию". Специалисту здесь явится вся безотказная простота социологической (читай: марксистской) интерпретации, которая всегда хоть частично, но твердо права. Бесспорно, что ношение спортивного костюма и вязаной шапочки вместо сюртука и шляпы свидетельствует о преобладании социально-экономического фактора над этническим, как это можно прочитать в разделе "Будни и праздники в приазовских селах". Такой ровный, ничем не заинтересованный и ни в чем не замеченный дискурс составляет эффектный контрапункт к той аналитической и речевой стратегии, о которой шла речь в начале предыдущей рецензии.

Стиль этот, скорее всего, никуда не денется, что в целом свидетельствует о сопротивлении энтропии. Культура преимущественно и есть это сопротивление. Характерная штриховая графика иллюстраций, блеклые фотографии (на открытии памятника Каподистрии в Петербурге позирует в основном Валентина Матвиенко) и даже неважное качество бумаги заставляет с истомой вспомнить советские этнографические сборники. Учитывая, что одновременно в издательстве выходят книги на первом офсете, такое совпадение не может не вызвать подозрений в том, что издание максимально приблизили к традиции. Не к той, где вместо дела перемигивались цитаты из "классиков", а той, что ставила превыше всего факт и его прилежное воспроизведение подчеркнуто скромными средствами.