Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Экспертиза | Фрагменты | В печати
/ Издательства / Экспертиза < Вы здесь
Лобное место
Дата публикации:  23 Декабря 2004

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Экспозиция и дискурсивная программа non/fiction #6 как никогда остро поставили вопрос о том, кто и что задает тон на отечественном книжном рынке, о сложных взаимоотношениях - даже противоборстве "высоколобого" и "низколобого", гуманитарного пафоса и агрессивного маркетинга. Через несколько дней после закрытия ярмарки "РЖ" собрал в столичном клубе Bilingua заинтересованных лиц - издателей, авторов, критиков. Ниже публикуются фрагменты состоявшейся дискуссии.


Александр Иванов, директор издательства Ad Marginem. Американский журналист Джон Сибрук, автор только что выпущенной нами книги Nobrow, не претендует на то, чтобы стать законодателем вкуса. Он решает иную задачу: пытается поставить на себе эксперимент и показать, что сегодняшняя ситуация может быть описана в несколько другой логике, нежели она могла бы быть описана, скажем, 15 лет назад. Сибрук отдает себе отчет в том, что культура - всего лишь конвенция, некая зона человеческой практики, которая определяется риторической фигурой вроде "ну, мы же с вами как люди одного круга понимаем...". Автор ставит под сомнение эту риторическую фигуру. Он предлагает взглянуть на процесс позиции нейтрального аналитика, сопоставляющего различные принципы построения ценностных иерархий - и при этом сознающего, что культура не является единственным истоком и смыслом человеческой жизнедеятельности. В этом смысле Сибрук - представитель более или менее здоровой антицивилизационной, негегелевской традиции.

Российская действительность, конечно, здорово отличается от американской, которую описывает Сибрук, но тем не менее в 90-е годы и еще раньше мы пережили чересчур конспирологическое увлечение культурой как таковой. На протяжении 60-х-80-х советская культура приобрела не свойственную ей функцию, которая обозначалась словом "духовность" и подменила собой многие институты; во всяком случае институт этики, религии, во многом - политики. Книга Сибрука помогает избавиться от этого морока, понять культуру как инструмент, язык, с помощью которого мы выражаем нечто иное, собственно к культуре не относящееся, например любовь или власть, или, скажем, веру, которая не является прерогативой и продуктом культуры, но условием, основанием ее возможности. Я бы оценил монографию Сибрука как свежую, вполне трезвую работу, которая впервые ограничивает возможности критики в популярном жаре эссе. Ибо слово "критика" часто обозначает все что угодно, но не то, что имел в виду Кант, говоря о критике. То есть критика не очерчивает основного - границ нашего знания: что мы можем понимать, во что мы можем верить, на что мы можем надеяться. Сибрук возвращает в плоскость современности эту кантовскую проблему; его вопросы и ответы, связанные с культурой, призывают относиться к ней только как к инструменту, языку, но не как к духовности, высшей ценности.

Мы по инерции пользуемся понятием "литература", хотя сейчас это понятие далеко не столь очевидно. Достаточно зайти в магазин и посмотреть, какие книжки лучше продаются. Это книжки, чьи издатели и авторы осознали тот простой, пусть и неприятный для всех нас факт, что литература перестала центрировать собою культурное пространство. Сегодня более динамичные, более востребованные культурные практики - кино, телевидение, популярная музыка, интернет. Налицо популярность книг, построенных на основе кино- и телесюжетов. Мне кажется, нельзя закрывать глаза на эту "прискорбную" реальность.

В разговоре о литературе необходимо учитывать и то, что еще 15 лет назад в стране, где мы живем, существовала не просто имперская структура знания, но имперская структура чтения. Геополитические притязания Советского Союза на Латинскую Америку, Юго-Восточную Азию, Прибалтику, Турцию и так далее давали возможность субсидировать масштабные исследования науки и культуры этих регионов, переводить на русский произведения, вроде бы совершенно не востребованные аудиторией. Карта чтения отображала зону притязаний государства. А поскольку в 90-е годы притязания государства свелись к дележу собственности, эта зона, естественно, скукожилась. Где сегодня, например, наши выдающиеся египтология, византология? Да там же, где и серии литературы ГДР, литературы Венгрии, которые издавались "Прогрессом" и "Радугой". Там же, где переводы философских произведений польских, венгерских и прочих авторов. Это все кануло. Проблема заключается в смене стратегии страны, которая сочла, что ей лучше быть провинциальной, частной страной. Таким образом, перед нами не один кризис, а два. Кризис литературы как центрирующего культуру опыта и кризис имперской структуры знаний.

Борис Дубин, социолог, переводчик. Если уж нам предлагают выбирать между культурой и маркетингом, я бы спросил, как в известном анекдоте: а ничего третьего у вас нет? Поскольку я социолог, мне сетовать на рынок не приходится. Я знаю, что рынок всего лишь посредничает между людьми. Если чего-то не хватает в человеческих отношениях, рынок этого чего-то не создаст. И наоборот, не отменит того, что в отношениях уже есть... Дело интеллектуала - создавать контексты: то, чего рынок точно не сумеет сделать, и даже не задумается над этой задачей. А для интеллектуала это задача номер один. Без ее решения не будет разнообразия, а стало быть, не будет и рынка, потому что рынок работает на разнообразие, а не на унификацию. То, что сегодня существует в России, в том числе в книжном деле, - скажем прямо, не то чтобы совсем рынок. Социолог это понимает. Да я думаю, что понимает и грамотный распространитель.

Александр Иванов. Я хотел бы оппонировать Борису Дубину, который предлагает мыслить разнообразиями, различиями, мыслить о литературе как дифференцированной среде. Конечно, мы можем мыслить дифференцированно что угодно, но при одном условии: мы должны отдавать себе отчет в том, что если мы начнем с различий, мы не придем к единству. Это онтологическая аксиома. Термин "литература" в принципе может означать некую автономию, и мы вправе обсуждать ее как феноменологи. Но я против такой автономии. Я считаю, что литература феноменально неавтономна. Говоря проще, мы должны смириться с неким единством, принципиально иным, нежели то, которое литература контролирует сегодня. Предположим, это будет единство глобальных супермаркетов.

Модест Колеров, главный редактор ИА Regnum. Действительно, одно из ярких литературных впечатлений последнего времени состоит в том, что центрирующее течение, мейнстрим - более невозможен. Его нет. Он, так сказать, физически не эрегирует. Если раньше все мейнстримное в общественной и культурной жизни, как удав Каа, притягивало к себе общие взоры, комментаторские и социологические усилия, то сейчас, даже если этот удав есть, он перестает быть удавом, потому что не привлекает к себе всеобщего завороженного внимания. На мой взгляд, важным элементом конструкции мейнстрима была некая авторитетная мова, которую мало кто толком знал; следовательно, требовалась масса квалифицированных толкователей. Толкователи - переводчики, рецензенты - легитимизировали эту мову для масс, делали ее предметом ширпотреба и пытались как-то использовать в бизнесе.

А то, что происходит сейчас, может показаться блевотным, помойным потоком, но он потому блевотный и помойный, что не замыкается на интерпретацию или борьбу критических кланов. Перед нами тот самый диверсифицированный рынок, тот самый, победивший, но уже снизу, постмодерн, каким он и должен был быть. А не постмодерн имени Вячеслава Курицына. Существует масса коммерчески выгодных книжных проектов, которые легко могут уложиться в тираж 2-3 тысячи экземпляров, живи и радуйся. И вот это отсутствие центра, не соглашусь с Александром Ивановым, - скорее признак пусть не фаллических, но экспансионистски-имперских культур. Имперская культура обширна, настолько обширна, что в ней есть пространство для самых дробных, самых специфических предложений. Наверняка найдутся любители сугубой экзотики, скажем современной вьетнамской словесности, а значит, ее будут переводить и издавать. То же относится и к пафосным предметам вроде египтологии и византологии. Как практический человек могу сказать, что в последний год экспансия частного, бессмысленного с точки зрения рынка знания огромна во многих гуманитарных сферах. Эта экспансия не измеряется массовыми тиражами. Просто и маргинальные люди научились выживать.

Денис Драгунский, главный редактор журнала "Космополис". Когда мы говорим о таких вещах, как имперская культура чтения или государственно поддерживаемая культура, мы имеем в виду ту культуру, которая, в частности, создавала большие переводческие программы: на русском языке выходили полные собрания сочинений самых разных зарубежных писателей. Иногда приезжал человек из конкретной страны, видел восемнадцатитомник с портретом автора под папиросной бумажкой и с удивлением говорил: у нас этот писатель считается полным дерьмом. А ему отвечали: ну как же, он ведь прогрессивный очень, и поэтому издавать его надо помпезно. Хоть его и не купит никто

Однако, по-моему, нечто подобное происходит везде и всегда, вне зависимости от государственной специфики. Наверное, в целом сейчас структура литературной ситуации, структура чтения в стране меняется. Но в применении к отдельному человеку все несколько проще и, наверное, печальнее. Всего ведь не прочитаешь. Каждый частный читательский опыт никоим образом не может отражать всей структуры спроса, не может просто в принципе. И тут необходимо отказаться от тоталитарности. Не нужно ничего от потребителя требовать. Пускай читает что хочет.

В связи с переменами в структуре чтения возникает и более серьезная проблема: проблема альтернативы, которая мыслящему человеку жизненно необходима. Дело в том, что книгоиздание до такой степени цивилизовалось и дифференцировалось, что настоящая альтернатива-то как бы и невозможна. Едва кто-нибудь напишет что-то, казалось бы, альтернативное, резкое, прямо такое, что по щекам исхлестать, так его немедленно где-нибудь издадут, и устроят высоколобую конференцию со вступительным словом с того света... Я бы сказал, что происходит этакая истеблишментизация всего и вся - включая Устинову и Донцову.

Дмитрий Бак, литературовед, преподаватель РГГУ. Кстати о частном читательском опыте. Для меня, например, круг чтения современного студента-гуманитария - тайна за семью печатями. Солженицын, Мураками, Фазиль Искандер, Донцова... Какой-то четкой картины здесь нет... Но мне хотелось бы поговорить о парадоксальной связи двух вещей - альтернативности и усталости. Если в обществе сейчас и есть какая-то усталость, то именно от альтернативности. Недавно я присутствовал на собрании влиятельных экспертов в сфере образования, где, в частности, выступал Эдуард Лимонов. Участники обменивались спокойными репликами: мол, высшая школа такова, средняя этакова, а двенадцатилетнее образование прогрессивно, а тринадцатилетнее - реакционно. И вдруг Лимонов на высочайшем градусе альтернативности заговорил о том, что школа - это просто лагерь, тюрьма, учителя - паханы, и так далее и так далее. Однако меня поразила вялая, утомленная реакция ста процентов присутствовавших: ну да, и что, собственно, из всего этого следует?..

Денис Драгунский, по-моему, очень точно говорил, что при анализе динамики чтения необходимо учитывать антропологическое измерение. Специфика российской аудитории в том, что в ее составе поныне крайне активны люди, подошедшие к 1985 году уже с некоторым читательским опытом. Например, для них до сих пор памятно и актуально понятие "возвращенной литературы". Шире - жажда вечной альтернативности, вечного преодоления каких-то запретов, восполнение того, что недодали, что когда-то упустил... Сейчас эта жажда фатальным образом пришла к закономерному итогу. Ничто альтернативное не может существовать в этом статусе более нескольких секунд, пока рынок его не распознал и не обволок собою. Вот это перерождение альтернативности в своеобразный маркетинговый прагматизм очень характерна.

Прагматичная модель чтения предполагает чтение дискретное. Вот эта книга от автора такого-то блокбастера, я тебе даю читать его следующий блокбастер, про остальное ты на данный момент забудь. Прежде чем продать клиенту новую зубную щетку, надо обязательно добиться того, чтобы прежняя зубная щетка была выброшена. Двумя щетками одновременно неудобно чистить зубы, двумя лезвиями неудобно бриться... Так вот, по моим наблюдениям, основанным на общении со студентами, такая модель отходит в прошлое. К счастью. Альтернатива ведь играет именно на том, что она априори является временной, не способна быть долгосрочной доминантой. Поэтому все сетования на мейнстрим, все попытки себя ему противопоставить, конечно, почтенны - без них нет движения, никакой жизни, сплошная мертвечина и соцреализм. Но эти попытки обречены.

Максим Амелин, директор издательства "Симпозиум". Опыт показывает, что маркетинг, дифференциация рынка - великая вещь. Есть впечатляющие примеры прогнозирования успеха; как-то издательство "Арлекин" пригласило на должность главного маркетолога специалиста из фирмы "Л'Ореаль", и он жестко рассклассифицировал женские романы: для женщин такого возраста, сякого возраста, для замужних, разведенных, для тех, которые хотят выйти замуж, и для молодых, которые замуж не хотят. Продукция "Арлекина" пользовалась сумасшедшим успехом. С другой стороны, часто спрогнозировать не получается. Казалось бы, книжка хоть куда, обладает всеми слагаемыми для массового успеха, - но она проваливается. Короче говоря, знал бы прикуп, жил бы в Сочи.

Но я даже не об этом хотел сказать. Я хотел сказать о том, что, мы здесь, возможно, не с той стороны рассматриваем проблему. Попробуем посмотреть с другой: население планеты растет, а количество ноосферных битов - величина постоянная, это еще Вернадский доказал. И совокупное наполнение мозгов - величина постоянная. Раньше люди нередко рождались высоколобыми, а теперь лбы становятся ниже и ниже. Чего ж хорошего нам с вами ждать? Количество потребителей интеллектуальной, элитарной литературы в обозримом будущем не увеличится. Оно будет только уменьшаться.

Дмитрий Быков, писатель, журналист. Слушаю разговор с бесконечным умилением. Как хорошо: сидим в клубе, в тепле, милые культурные люди, не едим ничего, беседуем. А скоро все это кончится; с таким ощущением я живу уже давно. И не потому кончится, что, как считают Амелин и Вернадский, люди рождаются все более низколобыми. Я в этом не убежден. Мне, наоборот, кажется, что люди рождаются все более умными, и толерантными, и приятными. Однако грядет новая эпоха, в которой высота лба не будет играть принципиальной роли. Не будет, например, разделения на культуру низовую и культуру элитарную, а будут просто хорошо сделанные вещи и вещи, сделанные плохо.

В свое время Юрий Гладильщиков сочинил замечательный текст о том, что нужно ввести новый жанр - плохое кино. Сознательно плохое, сделанное с установкой на то, чтобы быть плохим. Его надо судить по совершенно другим критериям. На мой взгляд, сейчас культура существует как раз с подобной установкой. Культура элитарная не стремится быть хорошей, или плохой, или своевременной, а прежде всего стремится быть элитарной. У нее врожденная ориентация на минимальный тираж. Она просто перестанет сама с собой идентифицироваться, если выйдет тиражом хотя бы средним. Что до культуры массовой... вот чем так ужасна Донцова? Не тем, что она плохо пишет; плохо пишут все. Донцова хочет писать плохо, она наслаждается этим процессом. Садится нога на ногу, берет своих мопсов на колени, говорит: я такова, и вы это сожрете. Сожрете, потому что вы плохие, и я плохая.

Здесь, на мой взгляд, кроется самый страшный парадокс. Может быть, черта упадка, конца века; уже началось новое столетие, а мы все живем в парадигме конца, подтверждаем и подтверждаем собственные устоявшиеся репутации. Например, толстый журнал публикует сугубо толстожурнальные тексты, вместо того чтобы публиковать тексты плохие или хорошие. Сколько раз я приносил в "Новый мир" рукописи свежих авторов; однако "Новый мир" издает авторов толстожурнальных, а эти свежие авторы уходят на сторону, издают книжки - словом, становятся известными другим путем... Неплохо было бы, если бы люди перестали производить то, чего от них ждут, и начали делать то, чего им хочется. Только тогда появится литература, которую будет не скучно читать.

Глеб Павловский, президент Фонда эффективной политики. Извините, я совсем не понял смысла дискуссии. Относительно содержательными мне показались только рассуждения Александра Иванова. Видимо, сегодня быть левым и притом рационалистом - очень конструктивно.

В теории можно выстроить какую угодно рыночную схему заполнения пространства неиздаваемого. Но нельзя не видеть, что это пространство существует, как существует и воля, готовность его не замечать. Готовность равнодушно относиться к этим расширяющимся пустотам. В эти пустоты падают и целые области знания, и целые страны - как якобы провинциальные, - что попросту смешно. Мне принципиально интересна структура этих пустот.

Ужас в том, что в России читающему субъекту вообще не хочется понимать, чего именно он лишен. Изоляционизм, о котором здесь говорилось, - значительно больше, чем изоляционизм, и начался он значительно раньше, чем нам хотелось бы думать. Его пик - это начало 90-х: уверенность, что последняя истина содержится в тебе самом... В какой-то момент наша культура столкнется с тем фактом, что практически весь реальный мир выпал из сферы ее интересов, остались лишь лучики секторов, в которых успешны продажи. Рынок сам по себе изменить ситуацию не может. Неизбежна реакция культуры, а затем уже включатся реакции рынка, но они всегда тавтологичны.

Пока же увеличивается зона неиздаваемого. В гуманитарной сфере это совершенно очевидно. Спасают положение, я думаю, исключительно люди, которые читают черт знает что. То есть принципиально ломают рецептуру чтения, насаждаемую рынком. Читают все подряд; скажем, Дмитрий Бак описывал здесь специфику студенческого чтения. По-моему, студенческое чтение - единственно правильное; оно, по большому счету, соответствует структуре реальности. Студенческое чтение игнорирует так называемый мейнстрим. Точнее, игнорирует разницу между мейнстримом и не-мейнстримом. В общем, прорывает плотину. А если ее прорывает, всем уже хорошо... Как говорил человек, который познакомил меня с прекрасным писателем Павлом Улитиным, мало быть гением, еще надо выжить.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Ян Левченко, Петербургские тиражи /22.12/
Выпуск 6. Историк и антрополог одинаково переключаются с далеких явлений на ближние, только в одном случае работают временные параметры, а в другом - пространственные. Издания, отобранные для этого выпуска "Тиражей", думается, ясно отражают эту тенденцию.
Олег Дарк, В пространстве - венгры /21.12/
"Венгерская библиотека" (Bibliotheca Hungarica) - экзотический проект "Трех квадратов". Творчество "малых" стран и народов обыкновенно исчезает из поля нашего генетически имперского зрения. Это надо исправить.
Михаил Эдельштейн, Егор Отрощенко, Геннадий Серышев, Вдоль по ярмарке. День третий /03.12/
Дон Кихоты революции, литературные объединения Москвы и Петербурга, а также культура маркетинга и письма о любви.
Ян Левченко, Петербургские тиражи /03.12/
За десять лет у "Издательства Ивана Лимбаха" продукции вышло, действительно, не так и много. Другие задачи - другие темпы. Бессмысленность красоты заставляет на ней сосредоточиться. Кто-то же должен себе такое позволять.
Михаил Эдельштейн, Егор Отрощенко, Вдоль по ярмарке. День второй /02.12/
О рае и силе, о кругосветном путешествии, о стихах и почти романе.
предыдущая в начало следующая
Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Экспертиза' на Subscribe.ru