Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Экспертиза | Фрагменты | В печати
/ Издательства / Экспертиза < Вы здесь
Жизнь прекрасна, или Каждому - свое
Зигмунт Бауман. Глобализация: Последствия для человека и общества / Пер. с англ. М.Л.Коробочкина. М.: Издательство "Весь Мир", 2004. 188 с.

Дата публикации:  22 Апреля 2005

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Представьте себе такой сюжет в духе Борхеса. Появляется книга, содержащая неопровержимое доказательство того, что люди перестали писать и читать книги. Кем она написана и для кого? И как мы узнали, что в ней написано? Борхес, вероятно, задал бы еще один, решающий вопрос: кто мы?

Именно такие вопросы - кто я? где я? - возникают у меня при чтении книг про "глобализацию". И вот почему. Во всех этих книгах нам упорно навязывается мысль, что "глобализация", в общем, уже произошла. Проблема в том, дорогой читатель, что если вы не находитесь в процессе непрерывного ускорения - не делаете "быстрые деньги" на бирже, не летите трансатлантическим бизнес-классом, не несетесь с горы в Аспене, - вы непоправимо, фатально "локальны". Вы привязаны к своему гиблому месту, к своему грязному болоту. Вы - за бортом.

Как внушает нам успешный британский социолог Бауман, фигура, можно сказать, глобального масштаба, "локальность" в мире больших скоростей - это "знак социальной обездоленности и деградации" (с. 11). Фраза "там хорошо, где нас нет" давно устарела. Теперь хорошо не "здесь" и не "там". Хорошо тем, кто никогда не остается на месте. Но мы-то с вами - я, который пишу, и вы, которые читаете эти строки - мы обречены оставаться на месте, в противном случае я бы сейчас подписывал счет в Le Crillon, а вы бы читали биржевые сводки или Burke's Peerage.

Спрашивается: если эту книгу написал человек типа меня или вас, то откуда ему знать, что происходит на "большой земле"? Как до него дошло, что мобильность - это субстанция нового мира, что география умерла, что внутреннее стало внешним и наоборот, что, как в песне поется, притяженья больше нет?

Если же автор - "глобалист", "глобтроттер", то с какой целью и для кого написана книга? Почему автор подчеркивает непреодолимость разрыва между кастой избранных и огромной массой нагих и обездоленных? Кому выгодно обострение классовой ненависти?

Мне кажется, тут есть два разумных объяснения.

Объяснение первое

Давным-давно алчные клерикалы использовали изобретение Гутенберга, чтобы запугать всех Судным днем и вытянуть побольше индульгенций. Они утверждали, что первородный грех уже произошел, так что теперь человечество испытывает на себе его последствия - так сказать, the human consequences. В целом эти последствия неустранимы, они-то и определяют наш способ бытия в этом мире, однако каждый в отдельности может спастись, вовремя вложив свои капиталы в страхование жизни после смерти.

Давайте посмотрим, какой мир пытаются навязать нам "глобализаторы".

Традиционная метафизика присутствия предполагает строгую иерархию сущностей, систему мест, разделенных пространством и временем, в том смысле, что существуют объекты, для достижения которых необходимо усилие, напряжение способностей. "Индия", которую стремится завоевать Александр Македонский. "Истина", которую стремится познать Философ. На сегодняшний день эта метафизика исчерпала все ресурсы. География уже исчезла: все расстояния эффективно преодолены. Доступ к истине также не составляет проблемы: достаточно нажать кнопку новостного канала.

Различий между внутренней и внешней политикой больше не существует, как не существует четко разделенных "внутри" и "снаружи". Это как если бы в монаде Лейбница больше не осталось никаких неясных перцепций. Лейбниц называет "Богом" единую и универсальную точку зрения, в которой весь мир является актуальным. Но точка зрения Пентагона и Госдепартамента США именно такова, и посредством массовых телекоммуникаций любой человек может инкорпорировать в свое тело эту точку зрения. Все складки распрямились, все монады слились в одну, возникает мировой метаполис, центр которого везде, а окружность - нигде. Бог, оказывается, вовсе не умер. Он просто сменил прописку: теперь он обитает в суперкомпьютерах американского военного ведомства.

В мире больше не осталось светотени: все его укромные уголки вырваны из тьмы резким светом новых солнц - военных спутников и live cams в недавно окультуренной военной сети Интернет. "Видение", которое раньше было духовной практикой конечного человеческого существа, теперь вынесено вовне. Человек с его "способностями" и "разумной душой" оказался не у дел. Взгляд, который в эпоху Ренессанса обрел перспективу и устремился за линию горизонта, наконец обогнул земной шар.

Чувственное восприятие утрачивает свой объект, предметы теряют глубину и протяженность, материя лишается присущей ей косности и инертности. Эманация Божественного Света завершена. Грех искуплен. Плоть одухотворена.

Мешает одно маленькое обстоятельство: огромные массы людей, продолжающих цепляться за свои зловонные "места", пользоваться ограниченными возможностями своего несовершенного тела и собираться в бессмысленные "сообщества".

Заметьте: Бауман вовсе не призывает нас с вами "мыслить глобально, действовать локально". Он не говорит: выходите на улицы и сами делайте свое бытие, прямо здесь, прямо сейчас. Вместо этого он рисует соблазнительные картины "бестелесного" существования, хотя на словах и относится к новому миру "критически". Оно и понятно: запретный плод всегда сладок.

Вот что он пишет: "...власть полностью и окончательно становится "не от мира сего" - не принадлежит к физическому миру" (с. 32). Киберпространство, в котором сосредоточены власть и сила, - это "новая земля", христианский рай:

"В киберпространстве тела не имеют значения - хотя само киберпространство имеет значение, причем решающее и бесповоротное, для существования тел. Вердикты, вынесенные в киберпространственном раю, не подлежат апелляции, и ничто на земле не способно поставить под сомнение их авторитетность" (с. 33).

Если есть рай, то есть и ад. Ада в книге Баумана гораздо больше, чем рая.

Во-первых, это градостроительный ад. Жесткая структуризация территории. Обилие "запретных", "ускользающих", "колючих", "неуютных" пространств. "Архитектура страха". Постоянное ощущение опасности. Общественные агоры вытесняются зонами массового потребления. Функционализм. Смерть улицы. Унификация и стандартизация, порождающие нетерпимость к любым проявлениям "другой" жизни.

Во-вторых, это медийный ад. Дисциплинарная модель Паноптикона мутирует в медийную модель Синоптикона:

"Паноптикон... все же являлся механизмом местного масштаба: предпосылкой и результатом действий такого института было обездвиживание подвластных ему людей... "Синоптикон" по определению имеет глобальный характер; в ходе наблюдения наблюдатели "отрываются" от своей местности - переносятся... в киберпространство... Уже не важно, перемещаются ли объекты действия Синоптикона, превращенные теперь из наблюдаемых в наблюдателей [т.е. в телезрителей. - Р.Г.], или нет... Паноптикон насильно создавал ситуацию, когда за людьми можно было наблюдать. Синоптикону принуждать никого не нужно - он действует методом соблазна" (с. 77 - 78).

Соблазненные души варятся в своих телекотлах, наблюдая за недоступными "глобалистами": "их полеты над мирами местных куда более заметны, повседневны и навязчивы, чем полеты ангелов, парящих над христианским миром" (с. 79).

В-третьих, это тюремный ад. Если раньше все друг друга знали и многие инциденты разрешались в рамках обычного или гражданского права, то сегодня, когда мы все - чужаки, мы все чаще и чаще попадаем за решетку. Изменился и сам характер тюремного заключения. В эпоху Паноптикона тюрьмы были фабриками по производству дисциплинированной рабочей силы, проще говоря, работными домами. Сегодня заключение - это скорее альтернатива занятости, "способ избавиться или нейтрализовать значительную часть населения, никому не нужную в роли производителей, а работы, к которой их можно было бы "вернуть", просто нет" (с. 157).

В симультанном кибермире тюрьма - это "фабрика изоляции, фабрика по "производству" людей, привыкших к состоянию изоляции. Клеймом отверженности в эпоху пространственно-временного сжатия является неподвижность" (с. 159).

Бедность и "локальность" становятся самыми омерзительными и самыми непростительными преступлениями. Отдельные "местности" превращаются в подобие концлагерей. Ангелы глобализации, пролетая над опустошенной планетой в своих Gulfstream V и Learjet, сочувственно поднимают бокал Chateau Mouton-Rothschild. Не чокаясь.

Вывод очевиден: книга Баумана - это ловушка. Соблазняя сирых и убогих покинуть свои зловонные убежища в поисках лучшей жизни, "глобалисты" заманивают их прямо в лапы вездесущих блюстителей законности и порядка. И они не успокоятся до тех пор, пока старушка Земля не превратится в одну большую тюрьму.

Объяснение второе

Помните фильм "Ванильное небо"? Герой Тома Круза сидит в тюрьме, как, в общем, и все мы. Его обвиняют в убийстве девушки. Он отчаянно пытается вспомнить момент, когда что-то пошло не так. Он явно что-то упустил, остались только обрывки воспоминаний, из которых ясно лишь, что произошло нечто ужасное, что кто-то умер. Сначала Круз рассуждает примерно так же, как и мы в нашем первом объяснении. Он думает, что его кто-то подставляет, заманивает в ловушку, пытается навсегда упрятать в тюрьму. Кому-то очень выгодна его изоляция. Кто-то станет еще богаче и свободнее за его счет.

Книга Зигмунта Баумана в нашей с вами истории - это все те же обрывки травматических воспоминаний и сновидений, собранные под одной обложкой. Обложка мягкая, с рисунком. В нижней части рисунка - холодная, безжизненная планета, поделенная на квадраты. В верхней части - черные грозовые тучи, почти закрывшие солнце. Между ними - узкая полоска ванильного неба.

Бауман, кто бы он ни был, пытается внушить нам, что, помним мы это или нет, с нами случилось нечто, условно говоря, "глобализация", в результате чего мы и находимся здесь, в тюрьме своей "локальности". То есть кто-то другой попал в киберпространственный рай глобальности, и теперь он наслаждается салатом с зобной железой теленка в Le Cirque, а мы вздрагиваем каждый раз, когда видим по "ящику" (характерное словцо, не правда ли?) его сытую, холеную физиономию.

Как мы знаем, Круз ошибался. Его страшные воспоминания не были реальными. В реальной жизни он победил всех врагов и достиг заоблачных высот, однако остался несчастен и одинок. С горя он заключил контракт с фирмой Liquid Dream, а затем покончил с собой. То есть это он умер, а не Пенелопа Крус.

Фирма заморозила его тело таким образом, чтобы мозг продолжал работать на низких оборотах. А затем загрузила туда программу виртуальных воспоминаний, большей частью основанных на реальных событиях, однако с некоторыми изменениями по заказу клиента. Клиент пожелал получше ладить с отцом в детстве, а также оставаться вечно молодым и любимым Пенелопой.

Прошло примерно 150 лет, и программа дала сбой. В нее, как в старую калошу, начали просачиваться образы из бессознательного мистера Круза. Райская кибержизнь превратилась в параноидальный кошмар. Круз вызывает техпомощь, и ему предлагают выбор: перезагрузить "жидкий сон" либо проснуться в реальности.

Круз на словах выбирает реальность, однако в финале нам дают понять, что, возможно, герой снова оказался в киберсне. Может быть, это был такой хитрый ход, предусмотренный контрактом. Или это за него выбрали. На всякий случай, чтобы не вздумал предъявить материальные претензии.

Так или иначе, вывод очевиден: книга Баумана - это просто дурной сон. На самом деле это мы с вами, а не кто-то другой, попали в глобалистский рай. Это мы прожили долгую и счастливую жизнь, летая, словно ангелы, из Лифорд-Кей в Сан-Карлос-де-Барилоче. Это мы носили Borelli и Berluti. Это нас снимал Ричард Аведон. Это нам доставались самые молодые и красивые сексуальные партнеры. И вот, когда мы сбросили наши телесные оболочки, достигнув наконец чистой светоносной актуальности, что-то пошло не так. Откуда-то из глубин бессознательного поперли, казалось бы, надежно вытесненные образы голода, нищеты, социальной отверженности и морального убожества. И это жуткое, невыносимое чувство обездвиженности. И несвободы. Самое время вызвать техпомощь.

Можно было сразу догадаться, что само имя Зигмунт Бауман - это своего рода аварийный сигнал. Думаю, так называлось что-то очень важное в прошлой, счастливой жизни. Мамины сигареты. Папин концертный рояль. Или это мое собственное имя? Я, разумеется, славянин, то есть я почти в этом уверен, но ведь бессознательное иногда откалывает такие номера...


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв ( )


Предыдущие публикации:
Григорий Амелин, Зри в камень /21.04/
Смит Г. Драгоценные камни. Культурное бытование драгоценных камней очень зависит от состояния экономики и новых технологий. Камень подвержен влияниям моды и суеверий, рекламы и рынка. Но у молчаливого сообщества драгоценных камней есть свои способы воздействия на человека.
Ян Левченко, Петербургские тиражи /15.04/
Выпуск 14. Издательство ИНАПРЕСС: Другие голоса, другие комнаты.
Роман Ганжа, Постгуманизм на марше /14.04/
Брюс Стерлинг. Будущее уже началось. Этот мир будет органичен, телесен. Пора бы понять, что представления о будущем как о чем-то хромированном, гладком, безупречном, роботоподобном и стерильном, - это устаревшие фантазии промышленных дизайнеров первой половины прошлого века.
Григорий Амелин, Лексикон по матушке и так /13.04/
Словарь из явления сугубо научного (академического) все больше превращается в средство массового потребления и обслуживания - вроде рекламируемых стиральных порошков и зубных паст.
Иван Григорьев, "Судьба человека" наоборот /11.04/
Биркемайер В. Оазис человечности # 7280/1: Воспоминания немецкого военнопленного. Опять водка? Постепенно я начинаю ненавидеть это чертово зелье.
предыдущая в начало следующая
Роман Ганжа
Роман
ГАНЖА
ganzha@russ.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Экспертиза' на Subscribe.ru