Сдаешься? Не сдаюсь.
Сдаешься? Не сдаюсь.
Задохшись,
со дна встаю.
Солдат. В строю.

Ян Сатуновский

Война. Государство. Национальные интересы. Политика. История. Все это интересно и важно. Все это обсуждается, обмусоливается на каждой кухне, в каждой курилке, на многих и многих страницах многих газет, книг и журналов. И редко кто вспоминает о том, что все это абсолютная ерунда и бессмыслица, если не иметь в виду самое важное - частную судьбу одного неповторимого и самого заурядного человека. У него может не быть имени и фамилии, но он погиб или был расстрелян, он выжил или пропал среди человеческого мяса советских или немецких лагерей. Его может не ждать дома жена или мать, но он был и есть. Он - никто и все для истории, политики, государства и войны.
"На обочине войны" - называется недавно запущенная серия в издательстве "РОССПЭН". Хорошее название, но с одной оговоркой. Именно обочина оказывается центром. Для того чтобы знать дорогу, нужно изучить ее обочины. И вот первые три книги. Три судьбы. Самые обычные люди. Они не управляли армиями и не выигрывали сражений, не вершили историю. Они просто были на войне, более того, они, скорее, все время проигрывали, попадая в немецкий плен, потом в руки СМЕРШа, потом в ГУЛАГ или безуспешно пытаясь противостоять идиотичности военных действий нашего командования в первые месяцы войны. Проигрывали, да, но лишь для того, чтобы в конце концов одержать бескомпромиссную победу над страшной и несправедливой жизнью. Чтобы доказать еще раз, что человек не определяется внешней реальностью и ей неподвластен.
Эта серия, как жизнь, вполне может быть бесконечной, а может без ущерба ограничиться тремя уже вышедшими книгами. Будем надеяться на лучшее.

---

Петр Астахов. Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка. - М.: РОССПЭН, 2005.

Родился П.П.Астахов в 1923 году в Иране, в городе Энзели, где с дореволюционных времен жили и работали на рыбном промысле его родители. В 1932 году вся семья перебирается в Советский Союз. Всю жизнь потом он чувствовал на себе это клеймо - чужой. Однако, перебравшись, родители стали работать, П.Астахов учиться в школе. День получения аттестата - 22 июля. Дальше все как по писаному: заявление с просьбой принять добровольцем в армию, год ожидания, потом призыв, "обучение" в учебке, где за все время 18-летнему мальчишке даже не дали толком подержать оружие в руках, затем фронт (первое, что Астахов там видит, - расстрел человека, вроде бы дезертира), бои, в которых ему не дали даже личного оружия (он, безоружный, носил мины в ящике за плечами), харьковский котел и, разумеется, плен.

В плену, видя довольных и сытых немцев, множество техники, четко организованные действия противника, он начинает по-другому оценивать происходящие события. Не то чтобы он становится диссидентом, он еще слишком молод, но появляется сомнение: так ли все хорошо, как говорят нам? нет ли тут какого-то недоразумения? Не слишком много времени остается на раздумья в лагерях пленных, тем не менее книга Петра Астахова - дневник напряженных размышлений, постоянной рефлексии. Прежде всего, это касается сдачи в плен. Имел ли он право поднимать руки или нужно было сражаться до последней капли крови, до последнего патрона, который, как водится, оставить себе? Но как можно требовать этого от мальчика, у которого и винтовки-то своей не было? И как вообще можно требовать от человека самоубийства?

Для Астахова это было вопрос не вероисповедания (как он пишет, несмотря на глубокую веру отца, несмотря на то, что сталкивался с верующими людьми, которые вызывали у него искреннее уважение, религии он остался чужд), так вот, Астахов к вопросу о самоубийстве подходил с другой стороны. Может ли государство требовать героизма и абсолютной самоотрешенности от необученного солдата, точнее, не просто от солдата, а от миллионов солдат, миллионов мальчиков, оказавшихся без оружия и поддержки перед хорошо обученными и подготовленными немцами? На мой взгляд, как ни подходи, ответ один: нет. Никто ни при каких обстоятельствах не может требовать от человека добровольно лишать себя жизни. Астахов же мучается: кем ему теперь себя считать - предатель он или нет? Страшно, когда человеческая личность искажается настолько, что простые и понятные вещи становятся неочевидными, а добро и зло так сильно перепутываются в головах людей, что для их идентификации требуется напряженное размышление.

Попав в плен, Петр Астахов какое-то время работает в обычном лагере для военнопленных, а потом его переводят в Вустрау. Это лагерь Восточного министерства Германии. Здесь готовят кадры для разъяснительной работы на оккупированной территории. Попавший сюда человек автоматически зачислялся в шпионы и предатели родины.

Нужно сказать, что автору воспоминаний везло, точнее, он сам считал, что ему везет. Везде обстоятельства складывались благоприятно для него, везде находились люди, благодаря которым Астахов не погиб от голода, не был расстрелян, не был убит непомерной работой. Ему помогали. Но случайность ли это? Только ли везение? Ведь если человек ведет себя честно, если он сам бросается на помощь тем, кто в беде, если он делает людям добро, то добро непременно вернется к нему. Поэтому вполне закономерно, что ему "везло". Собственно, это не везение, а нормальная реакция нормальных людей (а таких при всех обстоятельствах все же большинство) на доброту и открытость.

Повезло Астахову, прошел через плен, бежал в Швейцарию, живой. Кончилась война. И тут не повезло всем. После войны мудрейший и добрейший "отец народов" решил наконец разобраться со всеми этими шпионами. И пошли эшелоны теплушек в Воркуту. Среди пассажиров, натурально, и наш герой. 1945 год, первая Воркута - 5 лет по статье 58.1б (измена родине). В 1948 году переследование в Кирове и затем в Москве, ибо показалось гражданам начальникам, что чрезмерно малый срок дали кошмарно опасному вредителю. Срок добавили - 15 лет. Воркута вторая. И снова ему везет: ослабленного работой, обескровленного голодом зэка определяют не на лесоповал, а на завод чертежником. Выжил.

Обыкновенное чудо. После 14 лет лагерей и безвестности домой вернулся сын, домой, где его встретили живые родители.

Софья Анваер. Кровоточит моя память. Из записок студентки-медички / Ред.-сост. Л.Кокин. - М.: РОССПЭН, 2005.

Время то же (1941 год), место - Вязьма, там попала в плен Софья Анваер. Началось ее погружение во тьму. Еврейка, врач, москвичка, папина дочка попала в мясорубку первых месяцев войны. Плен. Чтобы не расстреляли в первые же дни, придумала грузинскую фамилию и выдала себя за грузинку. Этапы, тюрьмы, допросы, работа... Характерно, что воспоминания пишутся Анваер часто в настоящем времени. Будто нет дистанции между "было" и "сейчас" - все происходит в данный момент, все переживается так же болезненно, как и тогда. И не остается времени на рефлексию. Все ясно - вот враги и вот друзья. Врагов ненавидишь, друзей любишь. Огонь в глазах, смерть вокруг, ненависть в сердце.

Потом будет освобождение из плена, радость от встречи со своими и... снова тюрьма, на этот раз наша. СМЕРШ. Ничего особенного, все по плану. Странно только, что не отправили по этапу в Магадан или Воркуту, всего год продержали в лагере и отпустили.

И снова перед нами загадка и чудо - как мог человек все это пережить? Ведь нельзя! А если уж кто и пройдет через этот ад, то станет ему подобным, оставит там и душу, и сердце. Выходит, нет, можно. Обыкновенное чудо.

Самая небольшая (из трех вышедших в серии), самая (из трех же) эмоциональная, по-женски экспрессивная книга, но и, к сожалению, самая неудачная в отношении полиграфического исполнения. Это даже не опечатки, а какое-то заикание. Слова в строке рубятся на части по произволу маньяка наборщика. Сначала я думал, что это огрехи первых страниц, но, увы, почти каждая страница книги снабжена этим изуверским инструментом удержания читательского внимания. Читаешь, спотыкаешься, перечитываешь. Жаль, что так.

Игорь Синани. В поисках Мира. Повествование по следам писем. Воспоминания. Этюды / Послесловие: П.М.Полян. - М.: РОССПЭН, 2005.

Как вполне справедливо замечает автор послесловия и составитель всей серии П.М.Полян, книга "В поисках мира" выбивается из общесерийной концепции. Это не воспоминания в прямом смысле слова. "Повествование по следам писем" - не самый удачный подзаголовок. Жанрово текст ближе всего к роману в письмах, точнее, это философский роман в письмах. Удивительно то, что написался он почти случайно. Муж писал жене письма с фронта. Чтобы не беспокоить и без того напуганную и растерянную жену, он не описывает свой быт, не пишет, что голодает, наоборот, все у него замечательно: и еда вкусная и питательная, и землянка с голубыми обоями, кожаный диванчик и чуть ли не занавесочки на окнах. Но про все это в двух словах. В основном же про то, что думает. А думает он вовсе не о том, как ему тяжело и плохо, даже не о том, как он скучает по родным. Он думает о времени и о том, как изменилось его восприятие с приходом войны, о природе и человеке, о книгах, которые успевает читать, например, немного наивные, но от этого еще более удивительные (если помнить о месте и времени их написания) слова о "Сентиментальном путешествии" Шкловского:

"Кончил вчера довольно интересную книжку. <...> Редкая. Написано путано. В духе времени. Хлебников и пр. Но места хорошие есть, и, главное, искренне. Тогда это бывало. Искренность, т.е. между прочим видно, чрезвычайно ученый в литературном отношении мужчина этот Шкловский".

В скобках замечу: насколько же сильно стилистическое влияние этого "чрезвычайно ученого мужчины" - обычно плавные, закругленные и несколько расслабленные фразы Игоря Синани при описании впечатлений от книги становятся короткими, энергичными, изобилующими эллипсисами. Но дело тут не только в магии прозы Шкловского,а в том, что для Синани написание писем не было просто способом оповещения о своем здоровье и благополучии. Для него эта переписка стала литературной учебой или, если придерживаться военной терминологии, полигоном.

Он рассказывает о том, что читал письма брата Чехова и оценивает их именно как художественный текст. Видимо, так же, хоть он в этом и не признается, он относится и к своим письмам, сознательно выстраивая их и сюжетно, и стилистически. Не зря ведь часто встречаются в переписке его извинения за прошлые "неудачные" письма. Разумеется, много в письмах ложного глубокомыслия и литературной наивности, но, судя по второй части книги, содержащей позднейшие рассказы или, по авторскому определению, этюды, можно сказать, что Синани удалось избавиться от ученических ошибок. Этюды демонстрируют нам уже состоявшегося писателя, владеющего языком и сюжетом, умеющего в коротком рассказе создать свой мир и заставить нас этот мир увидеть. Впрочем, все это не главное.

Главное в том, что перед нами вновь чудо. Среди разрывов бомб и мин, среди смерти и голода человек учится литературе, думает над слогом и композицией. А война где-то на периферии, погромыхивает взрывами, посвистывает пулями, даже иногда и осколок в голову угодит, а все равно для Синани главным остается жизнь духа, ничем не замутненная жизнь.

Все три книги новой серии находятся во взаимодополняющих отношениях. Тут и рефлексия на основе военных и лагерных событий, и чистая экспрессия первых впечатлений, и философская проза, написанная как бы поверх войны. В каждой из трех предлагаемых книг есть очень важная, но не высказанная проблема, по сути дела, гамлетовский вопрос. Можно ли преодолеть внешний страх и ужас, когда ничего другого вокруг уже нет, можно ли найти себя среди уже, казалось бы, рухнувшего мира? И все три автора сходятся на том, что не только можно, но, как ни странно, это даже не слишком тяжело.