Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Экспертиза | Фрагменты | В печати
/ Издательства / Экспертиза < Вы здесь
Свобода есть свобода есть свобода
Фридрих Август фон Хайек. Дорога к рабству / Пер. с англ. М.Гнедовского, И.Пильщикова. - М.: Новое издательство, 2005. - 264 с. - (Библиотека Фонда "Либеральная миссия")

Дата публикации:  6 Июля 2005

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

В первой половине 1940-х годов Фридрих Август фон Хайек, известный австрийский экономист, за десять лет до того перебравшийся в Лондон, пишет книжку "Дорога к рабству", имеющую, на первый взгляд, большее отношение к социологии или к политической философии, нежели к экономической науке. В 1944 году книга выходит в свет - и неожиданно для всех в кратчайшие сроки становится международным бестселлером. Ее переводят на все новые и новые языки, сокращенная версия монографии издается миллионным тиражом, самого Хайека приглашают в США с лекционным турне. Впрочем, несмотря на столь громкий успех, жизнь автору "Дорога к рабству" скорее осложнила. Книга была посвящена "социалистам всех партий" - в знак благодарности адресаты сделали все возможное, чтобы выдавить Хайека из интеллектуального сообщества.

Сторонников, среди которых были ведущие экономисты, публицисты, философы, у Хайека хватало всегда - достаточно сказать, что "Дорога к рабству" серьезно повлияла на Джорджа Оруэлла периода работы над романом "1984". Тем не менее почти 30 лет идеи австро-английского исследователя оставались на периферии экономической теории и практики. Перелом наступил лишь в 70-х, когда стало ясно, что увлечение кейнсианскими методами регулирования экономических процессов вогнало экономики западных стран в глубокий кризис. Для исправления ситуации была срочно вызвана ремонтная бригада неолибералов, молодые ученые во всем мире с гордостью стали называть себя учениками Хайека. В 1974 году ему была присуждена Нобелевская премия. После этого Хайек прожил еще почти двадцать лет, и есть некая высшая справедливость в том, что старый ученый успел своими глазами увидеть предсказанные им торжество тэтчеризма и рейганомики, крах плановых экономик стран Восточного блока, распад СССР...

Открывать сегодня экономико-политологическое исследование, написанное больше полувека назад, страшновато - не надеешься обнаружить там что-то кроме банальностей, да к тому же порядком устаревших. Тем приятнее убедиться, что под обложкой книги Хайека живут все те же наши сегодняшние споры - о свободе и ее ограничениях, социализме и капитализме, государственном вмешательстве в экономику и его пределах. Конечно, многие тезисы Хайека действительно успели банализироваться. Сейчас уже трудно представить, что мысль о глубинном родстве советского и нацистского режимов могла казаться нонсенсом1, а слова "расцвет фашизма и нацизма был не реакцией на социалистические тенденции предшествовавшего периода, а неизбежным продолжением и развитием этих тенденций" звучали в 1944 году сущей ересью. Не стоит, впрочем, забывать, что писалось это в пору, когда в домах западных интеллектуалов висели портреты Ленина и Сталина, а экономическая программа английских лейбористов была куда радикальнее сегодняшней зюгановской.

Нет ничего проще, чем сосредоточиться на актуальности "Дороги к рабству". Тут даже доказывать ничего не надо, достаточно просто перечитать главу "Социалистические корни нацизма", где речь идет об умонастроениях, господствовавших в Германии между двумя мировыми войнами. Вот, например, профессор Вернер Зомбарт, выпустивший в 1915 году книгу "Торгаши и герои", основанную на противопоставлении "героической" немецкой цивилизации и "коммерческой" английской. Главный принцип последней - "да будет у тебя все благополучно, и да продлятся твои дни на земле", - по словам Зомбарта, является "самым отвратительным из принципов, порожденных духом коммерции". Даже на войне привыкшие к комфорту англичане не переставали пользоваться безопасными бритвами - что почему-то возмущало Зомбарта больше всего. Смысл жизни человека он видел в служении надличным ценностям, в роли которых у него выступали нация и государство. Немецкий народ, заключал профессор, приблизился к правильному образу жизни больше всех прочих, и это делает его образцом для подражания. Что и требовалось доказать. Найдите пять отличий от сегодняшних рассуждений о национальном характере и русской душе, венчаемых неизбежным противопоставлением нашей духовности их материализму.

Однако и чрезмерно актуализировать Хайека не хочется. Гораздо интереснее попытаться понять основы его политической философии. Центральный тезис "Дороги к рабству" достаточно прост: экономическое планирование, по мысли Хайека, - путь, ведущий к диктатуре и тоталитаризму. Чем дальше проходит государство по этому пути, тем труднее ему вернуться назад, к либерализму и демократии.

В обоснование этого положения автор приводит некоторое количество весьма убедительных экономических аргументов, которые я здесь позволю себе не воспроизводить - в первую очередь потому, что тезис этот кажется мне самоочевидным и в особых доказательствах не нуждающимся. Важнее другое: экономическая аргументация в данном случае вообще решающей роли не играет; заслуга Хайека в том, что он перевел этот вопрос из экономической плоскости в антропологическую, фактически поставив под сомнение врожденную приверженность человека свободе. Отсюда следует вывод: стоит только начать ограничивать свободу, в экономике ли, в политике, - и не заметишь, как втянешься. "Свобода, в чем бы она ни заключалась, теряется, как правило, постепенно", - утверждал некогда Дэвид Юм, и не случайно Хайек поставил эти слова эпиграфом к своей книге.

Чтобы понять значение произведенного Хайеком сдвига акцентов, необходимо вспомнить, что либерализм - дитя эпохи Просвещения с ее трогательной верой в изначально благую природу человека. Как ни парадоксально, социализм и либерализм (в их современном виде) во многом порождены одним и тем же идейным комплексом. Ближайший предок двадцативечного социализма сен-симонизм, критике которого Хайек посвятил свою монографию "Контрреволюция науки", по сути ведь тоже был просвещенческой идеологией. Просто из знаменитой триады французской революции "свобода, равенство, братство" либерализм взял свободу и равенство, истолкованное как равенство возможностей, а социализм - братство и равенство, осмысленное как равенство доходов2.

Для классического либерализма человек - это разумное существо, которое не страшно выпустить из клетки многочисленных ограничений, которому не опасно предоставить свободу. Но если человек и впрямь таков, то человечество, взятое как единый мыслящий субъект, вполне способно составить пригодный к выполнению проект своего будущего. Отсюда рождаются сциентистские социалистические иллюзии, которые Хайек считал главной опасностью для либерализма3. "Разум дан для того, чтобы соображать, когда им пользоваться не стоит", - формулирует рязанский физик и афорист Сергей Азинцев. Подобным же образом решал эту проблему и Хайек. Действия человека в свободном обществе основаны на том, что лежит, по его определению, между инстинктом и разумом. Все общие поведенческие модели: мораль, рынок и т.д., - построены подобным образом.

Здесь, в частности, корень разногласий Хайека и Дж.М.Кейнса. В письме автору "Дороги к рабству" последний выражал свое восхищение многими положениями книги, не забывая при этом четко зафиксировать свои возражения: "Я должен сказать, что нам нужно не полное отсутствие планирования и даже не меньше планирования; на самом деле нам почти наверняка нужно больше планирования. Но это планирование должно проводиться в обществе, где возможно большее число людей - как лидеров, так и тех, кто за ними следует, - полностью разделяли бы ваши моральные убеждения". Как видим, Кейнс по-прежнему верил в людей; Хайек - скептический сын релятивистского XX века - предпочитал опираться на более надежные общественные институты. Именно поэтому в его модели государство не вмешивается непосредственно в экономический процесс - оно лишь определяет общие для всех правила игры и следит за их соблюдением.

Поэтому демократия в понимании Хайека отнюдь не тождественна либерализму. Государственный строй вообще не может быть напрямую связан с той или иной идеологией или системой политических принципов. Да, в ходе исторического развития демократия доказала, что является оптимальной формой государственного устройства для проведения либеральной политики. Но это вовсе не значит, что демократия и либерализм - родные брат и сестра. В лучшем случае кузены. Более того, в постхайековской либеральной мысли неоднократно высказывалось мнение, что демократическое устройство государства неизбежно накладывает на политика-либерала серьезные ограничения. Либерализм - идеология по сути аристократическая, большинство же практически всегда готово пожертвовать свободой или по крайней мере ограничить ее ради чувства социальной защищенности. Отсюда антилиберальные меры современных западных правительств: протекционизм, дотирование убыточных производств, завышенные социальные обязательства. В общем, все то, что Хайек определял как социализм - то есть нравственный тупик в сочетании с экономической деградацией.

Упоминание о нравственности здесь не случайно. Нетрудно доказать, что Хайек отдавал предпочтение либерализму перед социализмом не только (вероятно, даже не столько) в силу чисто экономических преимуществ, но и потому, что считал его гораздо более соответствующим традиционной европейской морали. Вот лишь один пример; по словам Хайека, либералы "предпочитают конкуренцию не только потому, что она обычно оказывается более эффективной, но прежде всего по той причине, что она позволяет координировать деятельность внутренним образом, избегая насильственного вмешательства". Проще говоря, конкуренция имеет то преимущество перед плановым хозяйством, что предполагает большую свободу индивида.

И здесь, естественно, с неизбежностью возникает самый сложный вопрос - вопрос о сущности понятия свободы. Недавно один плохой писатель и один хороший телеведущий поставили под сомнение возможность рассматривать "свободу как цель" - это, мол, "мечта раба". Налицо, однако, подмена понятий. "Высшей политической целью" назвал свободу лорд Актон, но он же продолжил: "Она требуется не для хорошего управления государством, но в качестве гаранта, обеспечивающего нам право беспрепятственно стремиться к осуществлению высших идеалов общественной и частной жизни"4. В общемировоззренческом плане свобода для либерала является главной и по сути единственной подлинной ценностью, поскольку без нее все прочие ценности теряют смысл. Любая ценность имеет смысл, лишь когда она - результат свободного выбора, оксюморонное словосочетание "почетный долг" существовало только в советской конституции. Переводя "Дорогу к рабству" в термины Митрофана Простакова, резюмирую: по мысли Хайека, только свобода является существительным в полном смысле слова, поскольку существует сама по себе, без подпорок извне. Все же прочие понятия, сколь бы симпатичны они ни были, суть прилагательные, поскольку к свободе лишь прилагаются, вытекая из нее как из предпосылки.

В заключение нужно сказать несколько слов о том, с чего, пожалуй, следовало бы начать. А именно о терминах. Государство, где слово "либерализм" произносится с презрением, уже встало на путь, ведущий к катастрофе, утверждал Хайек. При этом, конечно, многие из тех, кто сегодня называет себя либералами (в первую очередь это касается Америки), едва ли вызвали бы у автора "Дороги к рабству" иное чувство, кроме презрения. Всему виной некоторая путаница в понятиях, начавшаяся еще при жизни Хайека, даже чуть ли не в то же самое время, когда он писал свою книгу. В итоге многие сторонники Хайека были вынуждены самоопределиться как консерваторы, что, конечно, несколько запутало дело, ибо о консерваторах классические либералы, и Хайек в том числе, отзывались немногим лучше, нежели о социалистах. Возможно, в сегодняшней ситуации правильнее говорить о левых либералах и правых либералах, - оно, конечно, выходит несколько длиннее, но зато и точнее по смыслу.

Примерно то же самое произошло и с понятием "социализм", изрядно трансформировавшимся за последние десятилетия. Для Хайека степень "социалистичности" экономики однозначно определялась формой собственности на средства производства, а не особенностями системы распределения. Поэтому знаменитый "шведский социализм" с его запретительными налогами на сверхдоходы, по Хайеку, вовсе не является чистым социализмом, - достаточно аутентичная капиталистическая система с несколько чрезмерным социал-демократическим креном, не меняющим сути. Впрочем, насчет неизменности сути Хайек впоследствии как раз усомнился - критике "шведского социализма", как и вообще концепции "государства всеобщего благосостояния", уделено немало места в его позднейших работах. Едва ли не первым Хайек понял, что в условиях подлинно рыночной экономики само понятие "социальная справедливость" теряет всякий смысл - кто та высшая инстанция, которой дано решать, сколько материальных благ должно быть "по справедливости" передано тому или иному человеку или группе лиц?5

Но, несмотря на всю эту терминологическую чехарду, читая "Дорогу к рабству", мы видим, как до обидного мало эволюционировала окружающая действительность с момента создания этой книги. Пожалуй, отличие нынешней ситуации от ситуации 1944 года лишь в одном. Применительно к тогдашним социалистам можно было говорить, как то делал Хайек, о благих намерениях, которыми вымощена дорога в тоталитарный ад, об искренних заблуждениях порядочных людей, которые хотели построить одно, а получилось в итоге совсем другое. У тех, кто называет себя левыми сегодня, подобных извинений уже нет. Хотя бы потому что 60 лет назад была написана "Дорога к рабству", и никто не может сказать, что его не предупреждали.


Вернуться1
В отличие от многих коллег, Хайек хорошо представлял себе сущность советской системы: в частности, еще в середине 30-х годов он редактировал книгу экономиста-эмигранта Бориса Бруцкуса "Экономическое планирование в Советской России".


Вернуться2
Оксюморонный характер этой триады отмечали еще наиболее проницательные из отцов-основателей европейского либерализма. Так, лорд Актон писал: "Лучшая из возможностей, когда-либо дарованных миру, была потеряна, потому что стремление к равенству погубило надежду на свободу".


Вернуться3
Вторую важнейшую угрозу он видел в распространении представлений о неких вне- и надличных "законах истории", которые придают историческому процессу фаталистический характер.


Вернуться4
Боюсь, впрочем, что объективность требует признать это определение хоть и глубоким и точным, но не вполне полным. Свобода, увы, обеспечивает не только возможность стремиться к "высшим идеалам" - она гарантирует также право индивида не иметь идеалов вовсе либо считать идеалом нечто такое, от чего дурно станет даже современному циничному либералу вроде меня, а не только достопочтенному и мудрому английскому лорду. На то она и свобода.


Вернуться5
Замечу, впрочем, что возможность самых разных трансформаций социалистического принципа в экономике и политике Хайек предусмотрел. Не случайно он предупреждал, что рассматривает социализм лишь как "частный случай коллективизма" - пусть и наиболее распространенный, а потому и самый опасный.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв ( )


Предыдущие публикации:
Ян Левченко, Петербургские тиражи /05.07/
Выпуск 20. Издательство Red Fish ("Амфора"): Гоночное книгоиздание.
Евгений Яблоков, Личное дело упертого романтика /04.07/
"Александр Грин" Алексея Варламова: литературовед и писатель борются, словно спят вдвоем на узкой кровати под сиротским одеялом.
Нора Букс, Свидетельства стойкости /01.07/
"Русская семья в водовороте великого перелома". Письма О.А.Толстой-Воейковой (1927-1929). Мать и дочь оказываются в разных идеологических, культурных и этических мирах. Письма Ольги Александровны - это в некотором роде "письма из зоны".
Кирилл Макаров, В отдельно взятой голове /30.06/
Обе книги про войну. Только Шурыгин пишет о реальной войне в реальном времени и пространстве, где стреляют пушки, летают вертолеты и свистят пули, а Елизаров - о войне, начавшейся с момента сотворения мира, но столь же кровопролитной и жестокой, как любая война на земле.
Григорий Амелин, Кусая длинный ус /29.06/
Акройд Питер. Лондон: Биография. Какая-то проклятая поэзия подвала "Московского комсомольца". На тысячу страниц. И не странно, что, закончив свою лондонскую биографию, Акройд чуть не умер от сердечного приступа.
предыдущая в начало следующая
Михаил Эдельштейн
Михаил
ЭДЕЛЬШТЕЙН
edelstein@yandex.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Экспертиза' на Subscribe.ru