Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Экспертиза | Фрагменты | В печати
/ Издательства / Экспертиза < Вы здесь
Гашек, Ильф и Петров
Мирослав Крлежа. Поездка в Россию. 1925: Путевые очерки / Пер. с хорв. Н.Вагаповой. - М.: Гелеос, 2005. - 416 с.

Дата публикации:  8 Июля 2005

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Был такой стишок: "Стоит Фейхтвангер у дверей с каким-то очень хитрым видом. Смотрите, как бы сей еврей не оказался тоже Жидом". Для тех, кто не в теме: слово "Жид" написано с большой буквы, потому что речь идет о французском писателе Андре Жиде, который в 1930-е годы съездил в Советскую Россию и написал по итогам этой поездки весьма нелицеприятный отчет о советской действительности, ничуть его не вдохновившей. А вот, скажем, Леон Фейхтвангер остался вполне доволен своим путешествием и опубликовал потом хвалебные отчеты (потому что полагал, что из двух зол: Сталина и Гитлера, - можно и нужно выбирать меньшее и что это меньшее зло - Сталин).

Но это все крупные литературные фигуры, а ездили к нам и люди менее известные. Мирослав Крлежа (1893-1981), человек с множеством согласных в фамилии, - персонаж не мирового масштаба, но в Югославии, а конкретно в своей родной Хорватии, автор весьма известный - поэт, драматург, журналист и политический деятель, который, как понятно из заглавия, в 1925 году съездил в Россию и описал свою поездку. Книга Крлежи интересна тем, что это не только свидетельство о Советской России 1920-х, но и самая настоящая энциклопедия хорватской жизни конца XIX - первой половины XX века. Что мы, собственно, знаем про Хорватию той эпохи? Конечно, при желании можно посмотреть в энциклопедию, можно раздобыть какую-нибудь историческую книжку (их, впрочем, на эту тему написано не так уж много). Приятнее почитать Крлежу: перипетии хорватской истории он описывает язвительным пером журналиста-нигилиста. Как и его чешский современник Ярослав Гашек, Крлежа (который был на десять лет моложе родившегося в 1883 году автора "Швейка") появился на свет в самой абсурдной на свете империи, Австро-Венгерской; наверное, отсюда и такое похожее чувство юмора.

Читая Гашека, волей-неволей погружаешься в мир чешской политической жизни; так же и читая Крлежу, получаешь представление о том, что творилось в головах хорватов в последние годы существования империи Габсбургов и первые годы жизни Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев. Сейчас, после гражданской войны в бывшей Югославии, кажется, что все южнославянские народы очень сильно ненавидят друг друга. Не то чтобы в начале века хорваты особо любили сербов, но все же тогда, как ни странно, все было более мирно. Еще во времена двусоставной империи шли споры: кто станет югославским Пьемонтом, кто, подобно североитальянскому королевству, объединит и приведет к независимости южных славян Австро-Венгрии. Сербы, естественно, считали, что это должно быть Сербское королевство, хорваты же видели объединителями и освободителями себя. Причем обе стороны относились к контрагентам-собратьям немного свысока: в полемике хорваты называли сербов "православными хорватами", а сербы видели в соседях-католиках блудных братьев, подвергшихся тлетворному влиянию Запада. Когда же, ослабев под ударами союзников и запутавшись во внутренних противоречиях, империя Габсбургов наконец пала, объединение произошло по сербскому сценарию. Одни хорваты были рады, другие требовали независимости, третьи - широкой автономии. Крлежа с его левыми, почти анархистскими взглядами критиковал как мог Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев. Но для него, хорвата 1920-х годов, сербы - это "мы", что вряд ли возможно представить в современной Хорватии. Для Крлежи граница между друзьями и врагами проходит не между сербами и хорватами, а между христианами (сербами и хорватами), с одной стороны, и мусульманами, с другой. Прошлое и будущее южных славян видится Крлеже так: "Вы, конечно, слышали о битве при Косово? Это произошло в 1389 году. После этой битвы пало Царство, за пятьдесят лет до этого процветавшее. Затем, через пятьсот двадцать три года, Косово было отомщено (имеется в виду победа сербов и их союзников над турками в 1-й Балканской войне. - К.М.), и семь лет спустя Царство вновь воссияло в полном блеске, заполучив Конституцию в день святого Вида. Если история и вправду повторится (а она несомненно повторяется), то через пятьдесят лет нас ожидает новое падение Царства, то есть в 1974 году снова будет что-то вроде новой катастрофы при Косово. Через пятьсот двадцать три года, в 2437 году, мы опять отомстим за Косово, а в 2504 году примем новую Конституцию в день Святого Вида и в ней запретим всякие помыслы о республике путем чрезвычайных мер, и все будет в полном порядке". Если Крлежа и ошибся, то только в датах, да и то чуть-чуть: катастрофа произошла немного раньше, в 1941 году, через четыре года за нее отомстили и Царство возродилось, а затем через пятьдесят лет произошла новая катастрофа.

Вообще книга Крлежи удивительна тем, что, с одной стороны, в ней масса, что называется, конкретно-исторических австро-сербо-хорватских деталей, которые не поймешь без комментария (впрочем, комментарий, и очень толковый, в книге имеется, за что отдельное спасибо его автору С.Романенко), с другой же стороны, многие ощущения автора чрезвычайно современны и понятны без всякого комментария. Вот, например, автор в беседе с вымышленным китайцем размышляет вслух насчет своей национальной самоидентификации:

"Так кто же мы теперь? Австрия развалилась, следовательно, мы больше не австрийцы. Мы не сербы, потому что зачем врать, если мы не являемся сербами. Мы не югославяне, потому что если югославянство представляют воевода Степа Степанович или монополизировавший эту идею Юрица Деметрович, то ни один разумный человек не захочет быть в такой компании. Остается нам только посыпать главу пеплом и вернуться под сень своей превосходной, неоднократно оплеванной хорватской идеи... Сначала я хотел объяснить китайцу, что у меня вообще нет национальности. Что я принадлежу к языковому региону, который еще не сформировался. Потом мне пришло в голову солгать, что я серб. Ведь в этом случае мой собеседник с вежливым поклоном скажет несколько комплиментов в адрес "нашей сербской артиллерии", и проблема разрешится вполне гармонично, как нам предписывают международные нормы, принятые в Женеве Лигой Наций" - и далее еще три страницы блистательных острот и мучительных рефлексий на тему хорватов - "народа без национальности, мяса без костей". Даже если не знаешь, кто такие эти Степа и Юрица, все ясно.

Но от дел сербо-хорватских перейдем собственно к России.

Москва для Крлежи была центром, Меккой, причем вдвойне: и как для человека левых убеждений, и как для славянина. Столица главного славянского государства плюс столица государства, где победил рабочий класс. По этой причине Крлежа хочет видеть в Советской России прежде всего хорошее. Хочет - и видит. Он, например, пишет, что в России нигде нет следов голода и что нищие питаются хлебом с икрой, а к станциям люди выносят дичь. После голодной Европы все это кажется небывалой довоенной роскошью. Если же посмотреть в комментарии и послесловие, то выясняется интересный факт: икру тогда не экспортировали, стоила она дешево, иногда ею даже выдавали зарплату, так что в итоге нет ничего удивительного в том, что ее ели нищие. И "горы дичи" на станциях свидетельствуют не об изобилии, а о развале сельского хозяйства, который приводил к тому, что охота становилась единственным средством пропитания.

Впрочем, нельзя сказать, что Крлежа превозносит все увиденное в России. Он смеется над агентами ГПУ и с легкой иронией описывает повсеместное присутствие фамилии "Ленин" на московских улицах. Он восхищается революционером Мейерхольдом и иронизирует над Станиславским, который для него персонаж ушедшей эпохи. Иногда его стиль начинает напоминать фельетоны Ильфа и Петрова, например когда он описывает, как европейские буржуи и российские нэпманы при пересечении советской границы принимаются изображать пламенных большевиков, или когда ругает бывших царских чиновников, которые занимаются тихим саботажем. Книга Крлежи напоминает Ильфа и Петрова еще в одном аспекте. Ильф и Петров, чье литературное становление пришлось на 1920-е годы, хорошо запечатлели эту эпоху, эпоху иллюзии эдакой рабочей демократии, когда советская система еще не закостенела, когда кто-то, а может быть даже и многие верили в то, что кухарка сможет не только управлять страной, но и делать это на благо страны. Об ужасах гражданской войны и красного террора предпочитали не вспоминать, а нэп создавал картину экономического благосостояния. Крлежа с большим удовольствием вспоминает про 16 видов одних только супов, которые ему предлагали в Вологде. Внутрипартийная борьба еще только начинается, и в разумных пределах существует относительная свобода слова; в это время убежденный противник советской власти еще мог занимать крупный управленческий пост и - не очень громко - критиковать большевиков. Понятно, что пройдет несколько лет, и нэп свернут, последние независимые издательства закроют, внутрипартийные споры прекратят, убежденные противники и управленцы получат свои сроки, а из супов останется максимум один. Это будет потом, но потом Крлежу в Советскую Россию не пустят, хотя в 1931 году он очень рвался, но визу так и не смог получить. В 1930-е годы он будет критиковать Московские процессы, что, понятное дело, перечеркнет перспективы издания "Поездки в Россию" в СССР. Сам писатель, проживший очень долгую жизнь, стал свидетелем публикации некоторых своих сочинений на русском, даже его пьеса ("Господа Глембаи") шла в семидесятые годы в театре им. Вахтангова, - но из "Поездки в Россию" удалось напечатать лишь отдельные главы в "Иностранной литературе", так что нынешнее издание - первое полное на русском языке. Причем случай тут довольно парадоксальный: не печатали то ли потому, что Крлежа мыслил слишком критично, то ли потому, что, наоборот, был слишком снисходителен, и нарисованные им идиллические картины слишком сильно диссонировали с реальностью.

Есть тут и еще один довольно существенный аспект. Нам-то, конечно, поездка в Россию интересна прежде всего своей "русской" частью. Но книга-то - состоящая из отдельных очерков - гораздо шире простого описания Москвы и Кремля. Дело не только в том, что, как уже было сказано, много места в ней уделено хорватскому вопросу и разборкам с Австро-Венгерской империей. Крлежа едет в Россию классическим для западного путешественника маршрутом - через Берлин. Не важно, что в реальности это было обусловлено конкретными географическими и политическими факторами, важно, что в результате Крлежа встраивается в мощную традицию: начинать рассказ о России с Германии, с размышлений о "закате Европы", о возрождающемся Востоке и "гниющем" Западе. И в этих главах особенно хорошо видно, насколько, при всех своих анархических и социалистических симпатиях, Крлежа - человек широко и глубоко образованный, человек, читавший Шпенглера и к месту цитирующий Верлена, находящий в картинах Пауля Клее "множество фрейдистских ассоциаций"... - одним словом, не профессор Преображенский, но и отнюдь не Шариков и не Швондер. А между тем именно такие искренние болельщики за счастье всего человечества и привели некоторые народы туда, куда они их привели. Впрочем, это уже другая история, остающаяся за пределами очерков Крлежи.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв ( )


Предыдущие публикации:
Григорий Амелин, Букварево искусствознания /07.07/
Серия "Художник и знаток" издательства "Азбука", выходящая уже второй год, - затея в высшей степени достойная. Есть, правда, несколько тревожных симптомов. В 2004 году книги выходили с завидной регулярностью раз в два месяца, а за истекшую половину 2005 года издан только Борис Виппер.
Михаил Эдельштейн, Свобода есть свобода есть свобода /06.07/
Под обложкой книги Фридриха фон Хайека "Дорога к рабству" (1944) живут наши сегодняшние споры - о свободе и ее ограничениях, социализме и капитализме, государственном вмешательстве в экономику и его пределах.
Ян Левченко, Петербургские тиражи /05.07/
Выпуск 20. Издательство Red Fish ("Амфора"): Гоночное книгоиздание.
Евгений Яблоков, Личное дело упертого романтика /04.07/
"Александр Грин" Алексея Варламова: литературовед и писатель борются, словно спят вдвоем на узкой кровати под сиротским одеялом.
Нора Букс, Свидетельства стойкости /01.07/
"Русская семья в водовороте великого перелома". Письма О.А.Толстой-Воейковой (1927-1929). Мать и дочь оказываются в разных идеологических, культурных и этических мирах. Письма Ольги Александровны - это в некотором роде "письма из зоны".
предыдущая в начало следующая
Константин Мильчин
Константин
МИЛЬЧИН

Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Экспертиза' на Subscribe.ru