Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Экспертиза | Фрагменты | В печати
/ Издательства / Экспертиза < Вы здесь
Сны профессора
Л.Г.Ионин. Парадоксальный сон. Статьи и эссе. - М.: Университетская книга, 2005. - 320 с.

Дата публикации:  29 Июля 2005

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Леонид Григорьевич Ионин, автор книг "Социология культуры" и "Свобода в СССР", а также многих других, переводчик "Массы и власти" Элиаса Канетти, профессор Высшей школы экономики в Москве и прочая, и прочая выпустил новую книгу. Называется новая книга "Парадоксальный сон". Видимо, автор считает, что одноименная статья в представленном сборнике - центральная.

Подчинимся автору и начнем по порядку. Разделы книги: "Магия", "Социология", "Россия и другие" и "FAQ". В первый раздел кроме заглавной статьи вошли еще "Новая магическая эпоха", "Проблемы некросоциологии" и "Пир" - тексты для автора, судя по всему, имеющие сейчас особое значение.

Итак, "Парадоксальный сон". Леонид Григорьевич видел во сне дьявола. Но мельком. Впрочем, наверное, это к лучшему. Дьявол ни слова никому не сказал, а прошел куда-то, влекомый неведомым порывом с неведомыми целями. Но зато у Люцифера были (был) помощники (-ик). Неопределенность числа вызвана тем, что так до конца и осталось тайной - то ли один он был, иногда размножаясь делением, то ли все же несколько. Для удобства будем считать, что один, хотя так менее страшно. Так вот, с помощником автору "Свободы в СССР" и "Социологии культуры" удалось пообщаться. Профессор рассказывает, что он вдруг оказался в каком-то импровизированном зале на краю бездны (по всей вероятности, адской). На коленях у профессора полуобнаженная девушка. Размещенная на профессорских коленях дьявольским сподручником, предварительно от него (сподручника) отпочковавшись, девушка смущает профессора нескромной наготой, но сама остается холодной к по-человечески весьма понятным переживаниям переводчика "Массы и власти" Элиаса Канетти. Она разговаривает с Коровьевым (так спящий профессор неожиданно именует дьявольского сателлита). Разговор сводится к следующему: Коровьев читает стихи, атрибутируя их Пушкину. Стихи такие:

Я вас люблю. Но не всего люблю.
Из всех из ваших мне известных членов
Люблю я лишь один, один лишь член.

Девушка с профессорских коленей вступает в полемику по поводу атрибуции. По ее мнению, стихи не мужские, так как посвящены мужчине, а значит, Пушкин их написать не мог. Коровьев, опровергая женскую логику, совершает небольшой акробатический этюд, целью которого является демонстрация своей двуполой сущности. Несмотря на обнаженные формы девушки, маячащие перед глазами, профессор углядел у Коровьева и женские груди, и мужские гениталии. Переживание достигло своего апогея. Леонид Григорьевич проснулся.

Проснулся почему-то с радостным чувством. "Я видел дьявола!" - восклицает Ионин. Чему тут радоваться я, признаться, совсем не понимаю. Случилось бы такое со мной, я бы не знал, куда себя девать от страха. А вот бесшабашный профессор не унывает, разгадывает загадки своего сна.

Пятнадцатистраничное толкование сна профессора Ионина результатом своим имеет следующую общепонятную истину:

"Да, этот сон - обман дьявола, не способного жить где-то и одновременно пребывать в реальности в моем сне. Но фигуры сна не иллюзия и не символы, а своеобразные репрезентации реальных фигур - магические симулякры (здесь и далее курсив автора. - И.О.), благодаря явлению партиципации соучаствующие в собственной прямой реальности и реальности сна".

Так что, ежели вам что привидится этакое, так и знайте - это все магические симулякры, охваченные необузданной партиципацией. Мартын Задека до этого не додумался бы никогда, потому как не был знаком ни с Малькольмом, ни с Канетти, ни с Лакером, ни с английской писательницей Мариной Уорнер (на выведенные ей три типа магических трансформаций Ионин почему-то ссылается), даже Бодрийяр не коснулся сознания древнего сновидца. Вот и восполняются пробелы. Одного не могу постичь. Зачем тысяче человек (а именно таков тираж книги) знать о снах Леонида Григорьевича? Что поучительного и ценного в жизненном и научном смысле мы можем там обрести? Онирический мир профессора Высшей школы экономики, без сомнения, интересная тема для семейного психоаналитика, но, по моему скромному мнению, не настолько захватывающая для всех остальных, чтобы млеть над страницами, пестрящими нужными именами, но безысходно пустыми для ума.

Хоть бы намек, хоть бы полслова о том, для чего нам всем нужно это читать или почему нам это должно быть интересно, все же скрасили бы мою, например, тоску по непознанным авторским замыслам, по непостижимости процессов, вершащихся в чужих головах. Впрочем, не исключаю и того, что всем остальным 999 читателям это интересно, всякое бывает. Читают же люди "Литературную газету", даже, говорят, подписываются.

Еще одна принципиальная статья - "Проблема некросоциологии". Смысл в двух словах таков: мертвые участвуют в нашей жизни (так или иначе мы обращаемся к предкам, мы ориентируемся на их жизнь, здесь же традиции, которые сложены не нами и пр.), поэтому социология должна учитывать их при анализе общества. И далее объяснения на примерах Древнего Египта, зулу из Южной Африки. Простите, а для кого эта теория тогда? Полагаю, зулу вполне обходятся без социологов, насчет древних египтян, думаю, им, древним египтянам, было бы интересно почитать, а вот в России 2005 года (без попытки применить теорию к наличной реальности) - это интересный факт из энциклопедии, не более.

Выведенные из зулусской жизни принципы некросоциологии:

"1. Общество состоит из живых и мертвых, а следовательно, оно гораздо больше, чем на кажется и чем это учитывается в социальных анализах.
2. Традиция и есть тот механизм, который связывает мертвых и живых в одно сообщество.
3. Без учета первого и второго невозможно дать адекватное описание общества".

В конце статьи Ионин, правда, вспомнил и о нас:

"Истолкование этих примеров должно показать, почему именно некросоциологическое рассмотрение, то есть рассмотрение общества с точки зрения единства живых и мертвых, дает более точное понимание целого ряда явлений, чем традиционное социологическое рассмотрение, где в расчет входят только живые. Это можно показать и на других примерах, в частности на примере России, где мы имеем дело с прерыванием традиции. Прерванная традиция - это отказ (или частичный отказ) от собственных мертвых, чреватый аморализмом; именно этот факт объясняет многие российские трудности, которые не поддаются пониманию и объяснению с других позиций".

Тут, на мой взгляд, есть одно очень некорректное заключение. Традиция - не механизм, связывающий мертвых и живых в одно сообщество. В таком определении традиция понимается как нечто неизменное и общепонятное. В то время как важна не сама традиция, а отношение к ней. Сама по себе традиция ничего не связывает, она такой же факт жизни, как и все остальное, что окружает человека и никак не может помочь в деле понимания и описания общества. И прерванная традиция ничего не объясняет, тем более что на месте прерванной тут же возникает некая новая, как было и в России, кстати. А вот как раз о том, как сказывается на обществе отношение к традиции, Ионин не пишет, хоть это и есть самое интересное.

В этой книге любимые жанры исследования для автора - каталогизирование (видимо, сказывается социологическая закваска) и вольный пересказ прочитанных книг (культуртрегерство). Элементы первого подхода можно встретить почти во всех статьях, а к жанру пересказа практически сводятся три центральных работы сборника: "Знание и социология", "Пир" и "Генитальная конституция модерна". Последняя так и вовсе наводнена подкисшими сведениями о теориях, которые вполне можно почерпнуть в любом справочнике или на первых курсах практически любого института, где в обязательную программу входит изучение философии. Скажем, фрейдовские "Оно", "Я" и "Сверх-Я", разъясняемые как в первый раз, производят гнетущее впечатление на любого гуманитария старше девятнадцати лет. Впрочем, как к этому отнесутся 999 моих коллег по чтению, могу только гадать.

Есть еще любопытный текст под названием "Свобода в СССР". Ионин много говорит о свободе как понятии, обусловленном несвободой. Дескать, сейчас, когда появилась возможность ездить по миру, говорить что думаешь, а думать, что хочется, - свободы чуть ли не меньше стало, чем в советские времена, потому что все то, что было запрещено, а ныне разрешено, стало будничным и неинтересным, а значит, потеряло актуальность, снизило эмоциональную наполненность опыта, его интенсивность и напряженность. Все так, конечно, но, рассуждая таким образом, можно заключить, что добро невозможно без зла и что при устранении зла добра становится меньше, ибо оно не переживается как добро, не говоря уже и о том, что без дьявола невозможен Бог. Но об этом я уж не буду рассуждать, не стоит шутить с непознанным.

"Для свободного человека Советский Союз был свободным обществом. <...> Свобода существовала как реальный выбор, сопряженный с запретом и преодолением запрета. Это означало, что свобода существовала как индивидуальное переживание, которое было одновременно и переживанием несвободы, ущемленности, запрета. Таким образом, Советский Союз был страной рефлексированной свободы".

Это все, знаете ли, красивые слова. Для наглядности Ионин использовал в качестве примера художественное произведение - стихотворение Бродского "С красавицей налаживая связь..." 1972 года. Я позволю себе пойти тем же путем и вспомнить замечательную пьесу "Стриптиз" замечательного поляка Славомира Мрожека, написанную в 1961 году. Думаю, нет надобности пересказывать классику 20-го века. Так вот не напоминают ли слова автора "Свободы в СССР" реплики одного из героев, который, будучи запертым неизвестно за что и кем, унижаясь и слюняво лобзая какую-то непонятную руку, рассуждал о внутренней свободе? Мне очень напоминают. Свобода - это когда о ней не думаешь, профессор.

Заключительные разделы "Россия и другие" и "FAQ", на мой взгляд, самые любопытные и нужные во всей книге, именно поэтому я ничего не буду о них писать.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв ( )


Предыдущие публикации:
Ян Левченко, Каждый сам: Философия между "Трех квадратов" /28.07/
Несмотря на преобладание философской литературы, "Три квадрата" не позиционирует себя как философское издательство. Его функция во многом схожа с той, что в почти незапамятные время выполнял Ad Marginem, - искать и находить лазейки, позволяющие проникнуть в поле современной мысли, избегая торных путей.
Александр Бабушкин, Поэзия на холсте /26.07/
Пространство другими словами: Французские поэты XX века об образе в искусстве. Шерстяные яблоки на грязной тарелке, которая к тому же вертится. Линия как идеальное понятие протяженности сошла на нет.
Ян Левченко, Петербургские тиражи /21.07/
Выпуск 21. Издательство "Ретро": Эмигрантские авантюры.
Григорий Амелин, Персей и Болотная Медуза /20.07/
Хорошая дипломатическая выучка издательских работников, знание этикета и церемониала, способность к самоооценке помогли в достижении почти невозможного: успешного сотрудничества Москвы и Петербурга. Аншлюс выглядит пристойным конкубинатом.
Иван Григорьев, Лучше нет красоты /19.07/
Книга из "длинного списка" премии "Букер" 2005 года. Художественная конструкция в романе Сергея Носова "Грачи улетели" хорошо заметна и автором не скрывается. Cуть именно в том, как жизнь становится "конструкцией".
предыдущая в начало следующая
Михаил Майков
Михаил
МАЙКОВ

Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Экспертиза' на Subscribe.ru