Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Экспертиза | Фрагменты | В печати
/ Издательства / Фрагменты < Вы здесь
Лимон
Из книги, готовящейся к печати в издательстве "Гиперион"

Дата публикации:  15 Декабря 2004

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Сгусток дурных предчувствий беспрестанно давил на сердце. И не поймешь, то ли раздражение, то ли отвращение. Словно похмелье после загула. Если пить каждый день, непременно наступит момент, похожий на похмелье. И вот он наступил. Мне было скверно. И причина крылась не в катаре дыхательных путей, и не в расшатавшихся нервах, и даже не долгах, горячо дышавших мне в затылок. Причина была в самом сгустке дурных предчувствий. Какой бы красивой ни была музыка, прежде радовавшая мой слух, какой бы красивой ни была строфа стихотворения, я больше не мог их терпеть. Я ходил в гости только для того, чтобы послушать патефон, но после первых же двух-трех тактов мне неожиданно хотелось убежать. Что-то гнало меня прочь, и я отправлялся слоняться по улицам.
Помню, в ту пору меня почему-то притягивали своей красотой вещи невзрачные. Возьмем хотя бы заброшенный переулок, он был мне ближе холодных больших проспектов, мне нравилось, что там сушится грязное белье, валяется старый хлам и убогие комнатушки таращатся со всех сторон. Вскоре, истерзанный дождем и ветрами, переулок вновь обратится в прах: глинобитные заборы разрушаются, дома покосились, и лишь растения были наполнены жизненной силой. В назначенный срок расцветали удивительные подсолнухи, раскрывались канны.
Бродя по таким местам, я иногда пытаюсь представить, что это вовсе не Киото, а Сэндай или Нагасаки за много сотен ри1 отсюда, я воображаю, что сейчас попал именно в такой город. Если бы я только мог, бежал бы из Киото туда, где нет ни одного знакомого. Прежде всего, покой. Комната в пустой гостинице. Чистая постель. Ароматная сетка от москитов и накрахмаленное юката2. Я хотел бы проваляться в постели, ни о чем не думая, хоть целый месяц. Если бы только этот город мог возникнуть здесь. Когда иллюзия начинает постепенно обретать форму, я раскрашиваю ее красками фантазии. Это похоже на фотографию с наложением двух кадров: мои иллюзии и заброшенный переулок. Я наслаждался тем, что в этом можно забыться, уйти от реальности.
Я полюбил фейерверки. Причем запуск фейерверка не имел для меня ценности. Мне нравились пучки фейерверков, разрисованные красными, фиолетовыми, желтыми, синими узорами: "падающие звезды из храма Накаяма", "состязания цветов", "сухой мискант"3. Палочки так называемых "мышиных" фейерверков, плотно уложенные кружками в коробку одна к другой. Подобные вещи странным образом трогали мое сердце.
Мне стала нравиться игра о-хадзики4, в которой нужно было сбивать морских рыбок и цветы камешками из цветного стекла, мне нравился цветной бисер. Лизнуть его для меня было несказанным наслаждением. Есть ли что-либо прохладнее на вкус, чем бисер? Родители в детстве часто ругали меня за то, что я засовывал его в рот, однако, может быть, оттого, что сладкие детские воспоминания разрослись и ожили в моем опустошенном сердце, я почувствовал, что в том вкусе была едва уловимая, свежая поэтическая красота.
Как вы, вероятно, догадываетесь, у меня совсем не было денег. Мне были необходимы "роскошные вещи", рассматривая которые, я мог хоть немного отвлечься в те моменты, когда мое сердце захватывали переживания. "Роскошные вещи" ценой в один-два сэна5. Красивые вещи. Они возрождали ощущения в бесчувственных пальцах. Они почему-то успокаивали меня.
Прежде, когда моя жизнь еще не была так разрушена, одним из моих любимых мест был магазин Марудзэн6. Красные и желтые флаконы одеколонов и духов. Янтарные и яшмовые бутылочки с тонкой филигранью и летящим узором в изысканном стиле рококо. Курительные трубки, ножи, мыло, табак. Я мог часами рассматривать все это. И, наконец, шиковал, покупая карандаш самого лучшего качества. Однако последнее время Марудзэн стал для меня гнетущим местом. Книги, студенты, конторские стойки казались мне призраками назойливых кредиторов.
В то время я жил, непрестанно переезжая с места на место, от одного приятеля к другому. Однажды утром, когда мой друг ушел в школу, я остался в полном одиночестве с ощущением пустоты. И опять должен был бежать куда-нибудь прочь. Что-то гнало меня. Я шел от одной улицы к другой, бродил по переулкам, о которых уже прежде рассказывал, останавливался возле кондитерских лавок, рассматривал сушеные креветки, треску, пенки бобового молока в бакалейных магазинчиках, наконец спустился по улице Тэрамати в сторону улицы Нидзе и остановился у овощной лавки. Она заслуживает того, чтобы рассказать о ней отдельно. Из всех известных мне лавок эта нравилась мне больше всего. Лавка не была какой-то особенно роскошной, но ее неповторимая красота сразу бросалась в глаза. Овощи были разложены на наклонных лотках. Мне казалось, что эти потертые от времени доски когда-то были покрыты черным лаком. Поток прекрасной мелодии, несущейся аллегро, бросает тебе в лицо вызов, как зловещая голова Горгоны, чей взгляд превращает человека в камень. Разложенные на прилавке овощи были подобны музыке, которая застыла, приобретя цвет и форму. Чем дальше я проходил вглубь магазина, тем выше становились горы зелени. Даже зеленые хвостики морковки были поразительно красивы. А рядом лежали то ли моченые бобы, то ли стрелолист.
Особенно красива лавка была вечером. Улица Тэрамати шумна и многолюдна, но чувствуешь себя здесь уютнее, чем в Токио или Осака. Свет витрин потоком выплескивается на мостовые. Лишь вокруг этой лавки было темно, непонятно почему. Одной стороной дом выходил на неосвещенную улицу Нидзе, и понятно, почему там было темно. Но почему стояли без света соседние с этой лавкой дома, находившиеся на улице Тэрамати, было не ясно. Думаю, не будь она такой темной, я не был бы так уж заинтригован. К тому же навес лавки был так похож на козырек, что хотелось сказать: " Э, да этот дом в фуражке!" На козырьке тоже была кромешная тьма. Вокруг было темным-темно, поэтому великолепие хлынувшего из лавки, как проливной дождь, света многочисленных электрических ламп, было неоспоримо, и лампы освещали чудесную картину, как им вздумается. Мало что привлекало меня на улице Тэрамати так, как эта овощная лавка, которой я любовался то с улицы, где яркий электрический свет длинным, тонким буравчиком сверлил глаза, то сквозь окошко из цветного стекла на втором этаже кафе при кондитерской неподалеку.
В тот день я впервые сделал покупку в этой лавке. Там продавались удивительные лимоны. Лимон - самый обычный фрукт. Да и сама лавка, тоже была самой обычной, привлекая внимание не больше, чем любая другая. Но лимоны мне понравились: и их чистый цвет, словно бы выдавленный из тюбика лимонно-желтой краски, и их форма, напоминающая плотно намотанное по всей длине веретено. Я решился купить один. Как и куда я шел после этого? Я долго бродил по улице, и сгусток дурных предчувствий, сдавливавший мое сердце, в тот самый момент, когда я взял в руку лимон, стал понемногу рассасываться. Я почувствовал себя очень счастливым. Меланхолия, неотступно преследовавшая меня, исчезла благодаря одному этому лимону, а может, оттого, что то, в чем я сомневался, парадоксальным образом оказалось истинным. Как все-таки непостижимо человеческое сердце!
Прохлада лимона была хороша, нет слов. Обострение катара легких привело к тому, что у меня все время был жар. Чтобы проверить это, я пожимал руку то одному, то другому приятелю, но моя ладонь была всегда горячее, чем у них. Может быть, из-за этого жара прохлада лимона, просочившаяся внутрь меня сквозь сжимавшую его ладонь, была так приятна.
Я то и дело подносил его к носу, пытаясь уловить запах. Я представил себе Калифорнию, где вырос этот лимон. В памяти всплыл обрывок фразы "ударить в нос" из "Речей продавца мандаринов", которые я проходил на занятиях по камбуну7. И когда я, не дышавший прежде полной грудью, втянул в себя ароматный воздух, к лицу и телу прилила теплая кровь, и мне почему-то показалось, что я здоров. ...
Я с удивлением понял, что мне приятны эти простые чувства: ощущение прохлады, осязание, обоняние, зрение, потому что именно их я ищу уже так давно. Вот что я пережил тогда.
Я был слегка возбужден, испытывая что-то вроде гордости, я шел, и в моем воображении рисовался образ поэта, который облачился в прекрасные одежды и размашисто шагает по улице. А что, если положить лимон на грязное полотенце, приложить его к пальто, измерить отражение цвета, а потом вновь и вновь говорить себе: "Вот так тяжесть!" Именно это ощущение тяжести я постоянно и настойчиво искал, несомненно, оно являлось мерой всего доброго и прекрасного, выраженной в единицах веса. Вот такие глупые мысли рождались в моем повеселевшем сердце. Самое главное, что я был счастлив.
Как и куда я шел, не знаю. Наконец я остановился у магазина Марудзэн. Обычно я обходил его стороной, но теперь мне показалось, что я запросто могу зайти. "Сегодня загляну, пожалуй", - решил я и вошел внутрь.
Однако, непонятно почему, радость, переполнявшая меня, стала постепенно уходить. Ни флаконы духов, ни курительные трубки не прельщали меня. Уныние стало наполнять душу, и я подумал, что сказывается усталость от прогулки. Я подошел к полке с книгами по искусству и подумал: "Чтобы вытащить тяжелый альбом, потребуется больше сил, чем обычно!" Я стал вынимать книги одну за другой, открывал, но желания добросовестно перелистывать страницу за страницей не появлялось. И все же я, как завороженный, доставал следующий том. Та же история. Однако я не мог успокоиться, пока не пролистывал хотя бы несколько страниц. Когда становилось совсем невыносимо, я откладывал книгу в сторону. Я даже не мог вернуть альбом на прежнее место. Я пытался много раз. Но в конце концов, отчаявшись, я стал просто складывать их в стопку рядом с собой, и не пролистал даже тяжелый оранжевый альбом Энгра8, которого так любил последнее время. Что за наваждение! Руки отяжелели. Я совсем пал духом и смотрел на кучу наваленных книг, которые только что вытащил.
Что же случилось с этими альбомами, которые так притягивали меня прежде? Пробежав глазами страницу-другую, я поднимал голову, оглядывался вокруг, и тогда мне даже нравилось странное чувство возникавшего несоответствия. ... "Ах, да". В этот момент я вспомнил про лимон в моем рукаве. Я решил, свалив в кучу книжки в красочных обложках, хотя бы раз испытать этот лимон. "Вот именно".
Ко мне вернулось прежнее легкое возбуждение. Я как попало складывал стопку книг, затем быстро разбрасывал их, потом быстро складывал вновь. Доставал новые, чтобы добавить, и опять убирал. Странный, фантастический замок становился то красным, то синим.
Наконец готово. Сдерживая выпрыгивающее сердце, я с трепетом положил лимон на самый верх крепостной стены. Это была прекрасная работа.
Когда я окинул свое произведение взглядом, то увидел, что похожий на веретено плод лимона медленно впитал в себя сочетание всех этих ярких цветов и застыл. Мне казалось, что пыльный воздух Марудзэн сгустился вокруг лимона. Несколько мгновений я смотрел на него.
И вдруг у меня возникла еще одна идея. Удивительный замысел потряс меня: оставлю все как есть и с невозмутимым видом выйду на улицу. Я почувствовал странное возбуждение. "На улицу. Да, именно так, выйду на улицу", - и поспешно вышел из магазина.
Когда я оказался снаружи, мое возбуждение рассмешило меня. Я - странный злодей, установивший страшную бомбу, сверкающую золотом на полке в Марудзэн. Я и теперь думаю, как было бы здорово устроить гигантский взрыв именно там, на полках с альбомами по искусству.
Я все думал и думал об этом: "Если бы так произошло, то весь этот унылый Марудзэн разлетелся бы вдребезги".
А потом я пошел вниз по дороге, по району Кегоку, где афиши кинематографа чудесно расцветили улицы.


В городе у замка

После полудня

- Вид сверху особенно хорош, - сказал он, закашлявшись.
В одной руке он держал зонтик, в другой - веер и полотенце. На лысой, как колено, голове соломенная шляпа с твердыми полями надета плотно, словно пробка на бутылку.
Старик весело бросил эту фразу через плечо и прошел мимо Такаси. Сказав это, он даже не обернулся на Такаси. Вглядываясь вдаль, тот дошел до каменной ограды и с видимым облегчением опустился на скамейку.
На окраине города на протяжении примерно двух ри простирается зеленая равнина. А за ней - густая синева залива Исэ. Расплывчатые кучевые облака бледной каймой покоятся на горизонте.
- Что правда, то правда.
Исчезающий звук этого запоздалого ответа спустя несколько минут все еще звучит в ушах, все еще вертится на языке. Доброжелательность по отношению к этому старику, который, казалось, не знал никаких забот, отразилось на лице Такаси, и он вновь погрузился в созерцание безмятежной картины. Дул легкий ветер, время перевалило за полдень.

После смерти младшей сестры, милой, совсем еще маленькой девочки, ему хотелось прийти в себя, подумать, и не прошло и тридцати пяти дней с ее кончины9, как он уехал из дома к старшей сестре.
Он размышлял о чем-то своем и вдруг услышал плач ребенка. Словно голос покойной сестры.
"Кто же так мог? В жару довести ребенка до слез" - подумал он.
Только теперь, в этих необычных местах, он куда как яснее, чем в момент смерти и кремации, понял, что потерял ее навсегда.
Пережитое до и после ее смерти, о чем он написал в письме другу: "Рой мошкары, собравшись вокруг маленького мертвого насекомого, стенает и плачет", - стало покрываться тонкой вуалью только после того, как он приехал в этот край. По мере того, как в мыслях воцарялся покой, а новая обстановка становилась привычной, неведомая ранее умиротворенность овладевала им. Он всегда жил в большом городе, а в последнее время не было ни секунды передышки, поэтому этот покой вызывал чувство благоговения. Выходя на прогулку, он изо всех сил старался беречь силы. Только не наступить на колючку. Только не стереть пальцы. От подобных пустяков зависело, сложится ли день удачно. Все это походило на суеверие. Тем временем засушливое лето сменил первый дождливый день, а за ним еще один, и всякий раз, как дождь прекращался, всей кожей он ощущал приближение осени.
Покой в душе и едва заметные признаки осени не могли удержать его в комнате в компании книг и собственных мыслей. Ему хотелось видеть перед глазами травы, насекомых, облака, окрестные пейзажи, благодаря чему оживало то, что было спрятано на сердце. Такаси казалось, что лишь в этом есть смысл.

"Неподалеку от нашего дома руины замка - мне кажется, это место как нельзя лучше подходит для прогулок Такаси", - написала старшая сестра в письме к матери. На следующий вечер после его приезда вместе с сестрой, ее мужем и дочкой, они вчетвером забрались на руины замка. Чтобы уничтожить стаи цикад, появившихся во время засухи, на рисовых полях жгли костры. Это должно было продлиться не больше двух-трех дней, поэтому они и поспешили сюда, чтобы полюбоваться необычным зрелищем. Равнина от края до края была морем огней. Вдалеке они мерцали словно звезды. Горное ущелье было залито потоками света; местами казалось, что там берет начало бурная река. На глаза Такаси навернулись слезы при виде этой невероятной картины. В тот безветренный вечер на развалины замка пришло множество горожан в поисках прохлады и красочных зрелищ. В темноте блестели озорные глаза густо набеленных местных девушек.
Небо сейчас такое ясное, что даже навевает печаль. А под ним череда крытых черепицей домов.

Белое, как мел, здание начальной школы. Банк, напоминающий амбар. Крыша храма. Отовсюду из просветов между домов вылезает зелень, словно бумажная стружка, уложенная между европейскими пирожными в коробочке. Листва басе10 свисает над задним двориком одного дома. Виднеется пышная зелень кипариса. Кроны сосен подстрижены и напоминают слои ваты. Потемневшие листья на нижних ветвях и молодая листва передают приятные глазу оттенки зеленого цвета.
Вдалеке красное здание почты.
Виднеется крыша, на которой белой краской написано "Детские коляски" и еще что-то.
Между черепичных крыш на маленькие доски натянута ткань, отливающая красным светом в лучах солнца.
Когда наступает вечер, компании деревенских парней проезжают на велосипедах по главной улице городка, освещенной фонарями, и заворачивают к веселому кварталу. Даже молодые лавочники, одетые в такой час по-домашнему, ведут себя непринужденно, совершенно не так, как днем, и подтрунивают над густо набеленными женщинами. - Весь городок зажат в тисках черепичных крыш, а там, где развевается множество флажков, видимо, раскинулся цирковой шатер.
Вблизи видна гостиница: все западные окна на первом, втором и третьем этажах плотно закрыты ставнями, спасающими от закатного солнца. Откуда-то донесся стук топора, сначала прозвучал тихо, а вслед за тем высоко в небе отозвался звонким эхом - "тук, тук".
Без устали стрекочут певчие цикады. "Словно бы склоняют слова, меняя в них окончания", - пришло ему на ум. Он стал прислушиваться к стрекоту, найдя это занятие увлекательным. Сначала одна из них стрекочет "тюку-тюку-тюку", а затем несколько раз повторяет "о-си, тюку-тюку", получается то "тюку-тюку-о-си", то "о-си, тюку-тюку", наконец слышится "сутто коти-е, сутто коти-е" и мелодия завершается звонким "дзи-и-и". Вдруг откуда-то другая цикада начинает выводить "тюку-тюку". А третья уже допевает "сутто коти-е" и звонко переходит к "дзи-и-и". И так они поют на три, четыре, пять, а то и шесть голосов.
Как-то раз на развалинах замка, под деревом сакуры возле синтоистского святилища, прямо перед собой, на расстоянии вытянутой руки Такаси увидел поющую цикаду. На хрупком туловище - два тонких, словно мыльный пузырь, крылышка. Он с удивлением подумал, как такое маленькое насекомое берет такие высокие ноты. Наверное, звук рождается лишь оттого, что эта часть где-то здесь между хвостом и брюшком то сжимается, то надувается. Она покрыта чешуйками, состоит из нескольких сегментов и работает точно, как мотор. - Сейчас он вновь вспомнил, как выглядела цикада. Брюшко недовольно ходит. То сжимается, то надувается, вот- вот лопнет. - Он подумал, что нет живого существа более бесполезного, чем цикада.
Время от времени здесь останавливаются прохожие, чтобы, как и тот старик, окунуться в вечернюю прохладу и полюбоваться пейзажем, а затем идти дальше.
Такаси часто замечал, что те же люди, что спали днем в тени беседок и смотрели на море, к вечеру опять пришли сюда и дружески болтают с молодыми няньками.
Повсюду резвятся дети с сачками для ловли цикад. Время от времени один из них вдруг остановится, посмотрит сначала внутрь садка для насекомых, затем на сачок и опять бежит вприпрыжку. Никаких слов, но почему-то наблюдать за ними увлекательно, словно смотришь спектакль.
Неподалеку девочки ловят кузнечиков, приговаривая: "Нэги-сан, рис шелушит, в траве шуршит". На местном диалекте "Нэги-сан" означает синтоистский "священник". Кузнечик своими короткими усиками на длинной добродушной мордочке действительно напоминает священника. Девочки держат кузнечиков за задние лапки, а они быстро перебирают передними, словно бы шелушат рис. Такаси показалось, что вид кузнечиков выражает абсолютную беспечность.
Из травы, где бегают девочки, взлетают вверх целые стайки кузнечиков, которые, оттолкнувшись задними лапками, несут на своих крыльях солнечный свет.
На глаза попадаются трубы, из которых струится дымок, обработанные поля. Расстилается пейзаж, словно сошедший с полотна Рембрандта.
Темная рощица. Крестьянские дома. Дорога. В зеленом рисовом поле - светло-коричневая кирпичная труба.
От морского побережья тянется небольшая железная дорога.
Ветер, дующий с моря, несет в сторону суши паровозный дым.
Приглядевшись повнимательнее, он увидел, что это не дым, а маленький как игрушка паровоз, формой своей напоминающий застывшую полосу дыма.
Солнце быстро садится. Краски начинают меняться на глазах.
Вдали видна бухта, которая, омывая морской берег, мысом врезается в сушу.
Каждый раз, забираясь на развалины замка, Такаси смотрел на бухту.
То тут, то там разрослись большие прибрежные рощи. В тени деревьев спрятались крыши домишек. Такое ощущение, что в бухте на якоре должен стоять корабль.
Вот и все, что видно отсюда. Куда ни посмотри, нет ничего, что могло бы особенно приковать взгляд. Но почему-то эта картина трогала душу.
Что-то здесь есть. Действительно, во всем этом что-то есть. А попробуешь описать это ощущение словами - получается фальшиво.
Можно попробовать назвать это ощущение слабой беспричинной надеждой. Если бы кто-нибудь назвал это так, возможно, он бы с ним согласился. Однако все равно осталось бы "что-то еще".
Здесь живут люди особого рода, течет жизнь, оторванная от всего остального мира, - думал он.
Однако на волшебную сказку картина тоже не очень похожа.
Он попытался вспомнить, видел ли он в европейской живописи пейзажи, которые бы напоминали ему эти места. Припомнил одну работу Джона Констебля11. Опять не то.
И все-таки, что же? Без сомнения, панорамная картина обладает особенной красотой. А как хорош вид на бухту! Именно здесь все дышит изяществом линий, - думал он.
В такие дни небо по-осеннему ясное, синее, море отливает темно-синим, более теплым, чем синева неба. Когда в небе появляется белое облако, море искрится белыми отблесками. Сегодня кучевые облака на горизонте цвета кожуры грейпфрута, и этот цвет до самого берега отражается в море. Как всегда, ему казалось, что на дне безмятежной бухты таится какая-то загадка.
Наблюдая за этой картиной, ему порой хотелось тоскливо завыть у самого подножия замка, словно дикому зверю. Было так странно, что даже перехватывало дыхание.
Бывает, что во сне оказываешься в удивительном месте, и тебе кажется, что ты здесь уже когда-то был. - У него было похожее ощущение, когда на него нахлынули непонятные воспоминания.
"Именно в тот день, именно в то время",
"Именно в тот день, именно в то время".
В памяти мелькнул обрывок фразы, происхождение которой он не мог вспомнить.
"Мотоцикл Харикэн Хатча12".
"Мотоцикл Харикэн Хатча".
Голоса девочек, игравших в траве, один за другим отозвались звонким эхом недалеко от Такаси. Он услышал рев мотоцикла, который промчался, видимо, по дороге Маруноути.
Как и всегда в этот час, городской врач возвращался домой на мотоцикле. Завидев его, девочки, гулявшие возле дома Такаси, обычно кричали наперебой "Мотоцикл Харикэн Хатча". А малыши вторили им - "мотоцика".
На третьем этаже гостиницы сняли с окон ставни.
Из виду исчезли доски с красной материей.

Над крышей домов - дымок,
Из-за дальней горы - песнь цикад.


Примечания:


Вернуться1
Мера длины - 3.927 км.


Вернуться2
Легкое летнее кимоно, может использоваться как домашний халат.


Вернуться3
Названия фейерверков.


Вернуться4
Детская игра, в которой используются ракушки, камешки, стеклянные шарики, которое перемещаются по игровому полю щелчком пальцев.


Вернуться5
1/100 иены.


Вернуться6
Книжный магазин в Киото, в котором кроме книг продавались канцелярские принадлежности, а также европейские товары.


Вернуться7
Текст на китайском языке со специальной разметкой для чтения японцами.


Вернуться8
Ж. О. Энгр (1780-1867), французский живописец и рисовальщик, представитель академизма.


Вернуться9
В течение тридцати пяти дней после смерти человека, по буддийским представлениям, его душа пребывает между нынешней и грядущей жизнью, на тридцать пятый день проводятся специальные обряды.


Вернуться10
Банановое дерево.


Вернуться11
Английский живописец (1776-1837), сыграл важную роль в развитии европейской пленэрной живописи.


Вернуться12
"Hurricane Hutch", немое кино с Чарльзом Хатчинсоном в главной роли.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв ( )


Предыдущие публикации:
Казимир Малевич, Лень как действительная истина человечества /23.11/
Из книги, готовящейся к печати в издательстве "Гилея".
Юрген Хабермас, Критика неоконсервативных взглядов на культуру в США и ФРГ /19.11/
Из книги, готовящейся к печати в издательстве "Праксис".
Петер Надаш, Конец семейного романа /04.11/
Из книги, готовящейся к печати в издательстве "Три квадрата".
Артуро Перес-Реверте, С намерением оскорбить /02.11/
Из книги, готовящейся к печати в издательстве "Эксмо".
Алекс Каллиникос, Антикапиталистический манифест /28.10/
Из книги, готовящейся к печати в издательстве "Праксис".
предыдущая в начало следующая
Кадзии Мотодзиро
Кадзии
МОТОДЗИРО

Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Фрагменты' на Subscribe.ru