03.11.95

ЧЕРНЫШЕВ: На Крит я собирался всю жизнь, как только узнал, что минойская культура ассоциируется с Атлантидой. Сейчас это уже считается даже не гипотезой, потому что слишком много невероятных совпадений с тем, что писал Платон.

В принципе, Европа покрыта разнообразными историческими развалинами, в ней масса всяческих руин, тогда почему нужно ехать именно на Крит, а не во Францию?

Скажем, хотя бы потому, что с пляжа нашей гостиницы видна гора Дикти, где родился Зевс. Далее, согласно общепринятой мифологии, Бык-Зевс именно сюда оттранспортировал на своем горбу финикийскую царевну Европу. В результате того, чем они здесь занимались, родился царь Минос, который стал легендарным основоположником критской, а вместе с тем и европейской цивилизации и культуры. Минос еще играет особую роль потому, что судит души умерших.

Минойское царство и наша реальность почти симметричны по оси времени относительно событий, описанных в Новом Завете, ибо период старых дворцов - как раз 2000 лет до н.э. Таким образом, это совершенно невероятная древность для людей, населявших Палестину во времена пришествия Христа. И даже для древних греков это легендарная древность, ибо между классической Грецией и последними днями Минойской державы пролегло тысячелетие, устроенное очень сложно.

Крит - это поразительное смешение исторических пластов. Здесь можно насчитать их восемь или девять, и местами они просто торчат друг из-под друга, т.е. археологические памятники представляют собой многослойный пирог. В чистом виде я это видел на Родосе, где есть старый город. Там висит карта, раскрашенная шестью цветами. Каждый цвет - определенный слой определенного времени, представленный памятниками, которые либо уцелели, либо раскопаны. Создается впечатление, что одна ткань проглядывает сквозь другую, а иногда торчит наружу. На Крите таких слоев в полтора раза больше. Я не говорю про Египет (это особая статья) или про Малую Азию, но в Европе нигде нет столь великолепно сохранившихся сотен памятников культур, уходящих в такую седую древность.

В Гортисе есть платан, под которым были рождены дети Зевса и Европы, но рядом - памятники архаические, классической Греции, эллинистического периода, раннего христианства, первого византийского, второго византийского периодов и т.д. - и все это в одном месте!

Рядом с Закросом есть пляж Вайи - это самая восточная точка Крита и единственное место в Европе, где растут не посаженные, завезенные, а натуральные пальмы, которые росли здесь всегда, еще в минойские времена. (Крит был покрыт пальмами, но уцелели они только там.) А чуть южнее пляжа Вайи, гуляючи по берегу, человек может забрести на какие-то обломки, споткнуться и, ругнувшись, пойти дальше, при этом не зная, что это обломки того самого четвертого дворца в Като-Закросе, который был сбрит волной цунами. И так везде - лучезарные пляжики, где хочется лечь кверху пузом и не думать ни о чем сложном, историософском и т.д., соседствуют со знаками чудовищной катастрофы, которая здесь разразилась и молниеносно уничтожила цивилизацию, находящуюся в зените своего культурного расцвета и могущества.

Кстати, есть такой термин - талассократия (власть над морем). Так вот, Крит ее осуществлял.

И последнее - к теории прогресса. Крит представляет собой блестящую иллюстрацию того, что не везде теория прогресса адекватно отражает реальность. На Крите можно наблюдать 600-летнюю историю абсолютного регресса с точки зрения общепринятых критериев европейца, который ходит по музеям. Если вы смотрите на вещи, посуду и предметы быта (памятники, которые сохранились от минойской цивилизации и от того, что было потом), то видите, как в течение 600 лет все деградирует. Сперва на место минойских фресок приходят микенские подмалевочки. Они очень крутые, местами поярче, но чувствуется, что после того, как микенцы приплыли сюда и заселили разрушенный Кносс, их руководство пожелало, чтобы ему сделали "покрасивше".

Потом наступил период великих переселений, нашествий народов моря, хотя сами микенцы (часть из них) тоже приняли в этом участие. Сделали они это не по своей воле, а потому что с севера на них уже давили следующие грекоговорящие племена варваров, желающих к теплым морям.

Но и на Крите микенцы не задержались. На смену им очень быстро пришли ребята попроще, которые лепили одинаковые стереотипные красные глиняные скульптурки с воздетыми руками. Потом и эти скульптурки исчезли, а осталась только очень примитивная посуда с геометрическим орнаментом. Письменность все время тривиализировалась и затем исчезла. И, наконец, наступил длительный период провала, который называют "темными веками" и от которого не сохранилось ничего, даже жилищ, потому что жили, видимо, в землянках, крытых соломой. Похоронные обряды тоже непрерывно упрощались, и в конце концов кладбища тоже исчезают. И непонятно, как в течение двухсот или трехсот лет люди хоронили своих умерших. А затем опять возникают первые признаки культуры, которая оказывается позже архаической греческой.

Если вчитаться в Гомера, описывающего дворец Одиссея на Итаке, можно выяснить, что дворец был однокомнатный (хотя и большой), пол глиняный, ходили по нему босиком, а при выходе из дворца имела место большая куча бытового мусора, на каковой Одиссей и производил "разборку" с женихами, которые в его отсутствие пытались претендовать на руку Пенелопы. С точки зрения европейской здесь опять начинается прогресс, который приводит к тому, что опять появляется посуда, скульптура и остатки жилищ. Потом возникает письменность.

В Атлантиде было обнаружено 3 типа письма. Во-первых, Фестский диск и еще один или два памятника, которые написаны такими же непонятными значками и относительно которых нет никакого согласия, не завезли ли его откуда-нибудь из Дильмуна. Далее было "линейное письмо A", которое не расшифровано. Видимо, это и была письменность минойцев. А затем уже она была адаптирована для изображения знаков совсем другого языка - возникло т.н. "линейное письмо Б", которое было расшифровано недавно и оказалось весьма архаическим диалектом древнегреческого языка. Это была письменность микенцев, которых вскоре сменили на материке более молодые и энергичные, тоже грекоговорящие люди. Они лет 400 обходились без письменности, после чего, естественно, возникла другая письменность, известная нам по диалогам Платона.

Если смотреть на памятники, можно увидеть череду, когда замечательный бронзовый век, который глядит еще куда-то назад и отражает, видимо, мифический золотой, плавно переходит в железный век, где было много крутых суровых мужчин и замечательное оружие, но вещички уже производят впечатление унылое (по крайней мере, не хочется любоваться на их посуду). И, наконец, железный век плавно переходит в каменный - лет этак на четыреста. Железо там, конечно, есть, но используется исключительно для того, чтобы что-нибудь у кого-нибудь отрезать...

МАХНАЧ: Конечно, замечание Чернышева справедливо, но Крит - далеко не единственное место, где можно наблюдать регресс. Есть такие забавные места на планете, где можно наблюдать исчезновение человека.

Протогородская культура и ее цивилизация на соседнем Кипре возникает в VI тысячелетии до н.э. Она - одна из самых древних, хотя в свою очередь куда менее древняя, чем Иерихон. А в V тысячелетии до н.э. примерно лет на 1700 человек исчезает с Кипра так надежно, что следов его пребывания невозможно найти. Есть ли это указание, позволяющее корректировать дату потопа, или что-нибудь другое, - за пределами моего разумения и этого разговора.

Собственно концепция непрерывного прогресса появилась в XVIII в., породив самый большой расцвет вариаций утопий на планете, за которые люди расплатились уже десятками миллионов жизней. А так как во всех школах на всех континентах продолжают учить так же, то и еще расплатятся.

Что касается самой критской культуры (она же - эгейская; она же минойская - как ее назвал археолог Артур Эванс, первым начавший здесь раскопки) - о том, как мало мы при большом количестве материальных остатков ее понимаем, свидетельствуют два факта.

В середине 1970-х гг. в Москве солидные люди выпустили книгу-альбом "Эгейский мир" с таким резюме: "Судя по всему мы имеем дело с редким проявлением чисто светской культуры, в которой религиозные тра-ля-ля не были заметной составляющей". В самом конце 1970-х гг. выходит трехтомник "История Древнего мира" (т.н. "питерская" "История Древнего мира") с хорошим составом авторов, среди которых Дьяконов, Ильин, Аверинцев и др. По поводу Крита они решились, как очень честные и осторожные ученые (материала-то много, но он непонятный, понятного материала мало), на следующее замечание в крошечной главке, касающейся Эгейского мира: "По-видимому, великолепные дворцы представляли собой храмовые ансамбли, а цари, окруженные изящными дамами и кавалерами, совершали жертвоприношения. Все это - религиозные церемонии".

Так, с интервалом в несколько лет появляются две взаимоисключающие, диаметрально противоположные версии. Причем обе сделаны историками, пусть даже не специалистами по эгейской цивилизации, каковых в нашем отечестве не имеется. Искать здесь присутствия какой-нибудь идеологемы бессмысленно. Даже научно-атеистическая идеологема не работает, ибо ее все-таки надо как-то пригладить, а материала нет. Мы, при огромном количестве материальных памятников, не умеем их читать.

Я вообще придерживаюсь представлений о регионированности мировых культур (не надо обязательно добавлять при этом слова об их замкнутости или самодостаточности!). Тем не менее регионы великих культур существуют. И эгейская культура была одной из таковых (не имея ничего общего с культурой античной), как египетская, как переднеазиатская месопотамская. Вполне естественно, культуры приходят и уходят, они умирают. Одна из досаднейших нелепиц нашего школьного преподавания - то, что у нас существует до сих пор старая категория "Древний мир", тогда как это целый ряд принципиально различных культур, и все они уже не существуют! А наша, и западная, и мусульманская культуры начинаются с т.н. Средних веков, продолжают существовать в Новое время, существуют и по сей день.

Конечно, читая кого угодно, даже и величайшего систематизатора культур сэра Арнольда Тойнби, начинаешь интересоваться вопросом (нельзя его не задать): что же способствует сложению региональной великой культуры из ряда культур национальных?

Есть гипотеза, не строго научная, которая пришла мне в голову самостоятельно. Лишь потом я узнал, что Флоренский уже высказал ее несколько десятилетий назад, однако в тот момент данная работа Флоренского еще не была опубликована. Гипотеза такова: религия нематериальна, в то время как культура во всех своих проявлениях материальна или по крайней мере принципиально материализуема, поэтому основанием культуры является не религия, а культ (т.е. тип и образ богослужения).

Для чего я сделал это теоретическое отступление? Мы не понимаем культа эгейцев. Мы можем только эстетически оценить их культуру, за всем этим внятного смысла не стоит.

Образование всех великих культур шло до самого недавнего времени в иерархической последовательности: культ, ниже культура, ниже цивилизация, порождаемая данной культурой. Единственное исключение в мировой истории - современная цивилизация Запада, которая совершила кульбит, перевертыш и поставила себя над культурой, выставила обратную, перевернутую иерархию (но и это произошло к концу XVIII в.), почему она имеет полное право называться "мир цивилизованный".

Если нормальная иерархия такова, как я ее себе представляю, тогда мы изучаем эгейскую цивилизацию, а не культуру. Перед нами много ее материальных свидетельств (в т.ч. и за пределами Крита). Культура же не существует даже на уровне образов. Мы видим краски, видим формы, пространство, линии. Да, это все есть - и ничего за этим! И совершенно уж в сумраке теряется культ, который являлся стержнем этой культуры. Поэтому мы вынуждены изучать эгейскую цивилизацию, как, скажем, современный цивилизованный мир на Западе (начиная с марок автомобилей). Это принципиально важно. Это достойно всяческого сожаления. Для меня это иллюстрация того, что мы действительно ничего не понимаем и можем лишь о немногом догадываться (например, об уровне цивилизации).

Когда цивилизация уходит из мира, она уносит с собой большую часть того, чего достигла. Лишним тому свидетельством является, конечно, цивилизация Крита. Так же поступил и Античный мир. Эсхил написал 90 трагедий, мы имеем 7 с половиной. А античная культура исключительная по сохранности, все остальные меньше нам оставили! Но именно эгейская цивилизация в этом смысле наиболее показательна. Рассмотрим ее подробнее.

1. Критяне строили многоэтажные дворцы. Кносс, можно не сомневаться, был трехэтажным (по крайней мере в отдельных своих частях). Расположение лестниц и световых колодцев это довольно убедительно доказывает. А Вавилон, между прочим, был одноэтажным городом, хотя это был сверхгород того времени. Он считался величайшим, стоял на двух берегах великой реки, и в нем был постоянный мост, чего тогда в городах не было. Тем не менее вавилоняне создали одноэтажный город, а в нововавилонский период, при Навуходоносоре, вторыми этажами считали тенты над плоскими крышами.

2. Критяне достигли талассократии (известно, что греки считали Миноса первым талассократом), но как им это удалось?

Остатки критских кораблей есть, и есть их изображения, однако это мало что дает. Когда движителем, по крайней мере движителем боевого корабля в бою, является мускульная сила, далеко не распрыгаешься. С двух узлов боевого хода можно довести себя до состояния четырехузлового боевого хода, удар боевым тараном будет сильнее, но это не принципиально, это не большой скачок. Тем не менее боевые корабли критян позволили поначалу оттеснить появившихся хананейских (в перспективе финикийских) мореплавателей, задержать их наступление на моря. Что могло дать этот вариант? Есть основания подозревать, что только исключительно совершенная гидродинамика, исключительная форма корпуса! Мышцы у всех одинаковы.

Это - правдоподобная гипотеза, хотя у нас нет так сохранившегося критского корабля, как корабль из Гокстада. Но ведь сделали скандинавы подобный гидродинамический рывок, и он лег в основу походов викингов. По всей вероятности, нечто подобное произошло и в начале II тысячелетия до рождества Христова.

3. Критяне были великими инженерами. У себя они укреплений не строили. Редчайший пример: критские поселения эгейского периода не укреплены! Господство на море было таким, что просто не находилось желающих испытывать судьбу, высаживаясь на Крите. Однако при всем том они умели строить.

Они построили как инженеры укрепления микенских городов. Постройки эти - микенские, тиринфские, пилосские - были названы потом циклопическими, потому что эллин представить себе, что это когда-то построили люди, не мог - значит, построили циклопы! Нам же ясно: чтобы передвигать с места на место девятитонные массивы, имея в качестве движителя только мускульную энергию, надо быть очень хорошим инженером! Это возможно. Значит, они хорошо считали, хорошо строили системы блоков, рычагов и пр. Было ли это также сопряжено с какой-то магией и в какой степени, я не знаю, и этого мы уже никогда не узнаем. Есть гипотезы, что мегалитические постройки (или, по крайней мере, совершенные мегалитические постройки) в Западной Европе строили приглашенные критские инженеры. Кстати, и Стоунхендж не абсолютно безнадежно считается возведенным приглашенными критянами! Даже в научной литературе есть подобная гипотеза.

4. На Крите жил и великий инженер по имени Дедал. Ему приписывается невероятное число изобретений, вряд ли один человек мог это все создать. Скорее, слово "дедал" означало "инженер", или "ученый муж", или что-нибудь в этом духе. И все критские инженеры были по сословной принадлежности, или по должности, или по образу жизни "дедалами".

Обратим просто внимание на то, что умели критяне, а потом Античный мир не умел в течение многих столетий (а у него были свои достижения!).

1) Критяне строили маяки, и, возможно, они были не хуже Форосского эллинистического. Мы с вами сейчас не смогли бы построить Форосский маяк, используя технологии времен эллинизма. Мы можем построить более мощный маяк, но, например, на живом огне и на системе полированных зеркал не сделаем этого. А критяне - "дедалы" - строили.

2) "Дедалы" летали. Миф об Икаре - причудливая и легендарная передача исторического материала. Так его трактует ведущий историк промышленного шпионажа въедливый Бержье, который перекопал все по критским изобретениям, и я с ним согласен. Более того, как только что рассказывал Сергей Борисович, горный Крит идеально подходит для безмоторных летательных аппаратов (конечно, речь идет о планерах). Здесь везде по рельефу восходящие токи воздуха.

3) Кроме того, "дедалы" изобрели противозачаточные средства. Т.е. Эгейский мир эти средства знал, Античный - не знал, а в Новое время их изобрели опять.

Сделаем небольшую подвижку от цивилизации к культуре. Критяне строили невероятно странные сооружения, невероятно парадоксальные, которые заставляют подозревать, что это был народ, принципиально не родственный пришедшим на его место ахейцам. (Под ахейцами я буду понимать всех протоэллинов, не различая ахейскую, ионийскую и дорийскую волны. Подчеркну лишь, что речь, несомненно, идет о протоэллинах, а не об эллинах. Кроме того, о дорийцах ничего толком не написано, а об ахейцах написаны великие поэмы Гомера).

Итак, критяне были принципиально не родственны ахейцам. Не могут быть у родственных народов столь непохожие структуры жилища и города.

Слово "лабиринт" происходит от минойского названия двойной обоюдоострой секиры "лабрис". Тем не менее лабиринт существует. Может быть, и нельзя было насмерть запутаться в помещениях Кносского дворца, но мы же имеем дело с мифологической передачей!

ЧЕРНЫШЕВ: Можно. Запросто.

МАХНАЧ: А то, что он путанный невероятно, - правда. Правда и другое.

Я, в отличие от Чернышева, в Кносском дворце еще не был, но планы, реконструкции, аксонометрии смотрел очень долго. Надо сказать, что когда человек...

(Жалко, Глазычева нет, застрял, потерялся в Ираклионе!..

РЕПЛИКА: В лабиринте!

МАХНАЧ: ...Он - настоящий исследователь архитектуры, и, естественно, занимался этим больше, чем я.)

...Так вот, когда человек, привычный к чтению планов, начинает внимательно рассматривать план Кносского дворца, пытаясь просчитать закономерности хотя бы по переходам, у него подсознательно возникают музыкальные ассоциации. Там заложен очень четкий ритм. Это - отнюдь не беспорядочное, хаотическое, это - ритмическое построение пространства. Но классическому арийцу оно должно было казаться ужасной путаницей, как кажется и нам всем. Мы все, вне зависимости от этнической принадлежности, несем мощнейший заряд индоевропейского наследия. И Кносский лабиринт может казаться нам невыносимым или приятным, но остается непонятным, алогичным. А нужно только начать смотреть план, чтобы в голове зазвучала какая-то странная музыка. У меня она звучала.

(Замечу, что на смену лабиринту пришел ахейский мегарон - логичнейшее строение! План его таков: четкий зал, на который выведены жилые помещения, а также и хозяйственные, находящиеся в торце. Т.е. все ориентировано на главный зал, все более или менее равновелико, не симметрично, конечно, но соразмерно, уравновешено. Собственно, "симмметрично" по-гречески и означает "соразмерно". Ахейцы строили логичные жилища и большие. В Микенах очень большой дворец. Но это все совершенно другое, и потрясающего впечатления производить не будет.)

Однако лабиринт - не единственное алогичное в критских строениях.

Колонна в мире известна, Бог знает, сколько тысячелетий. Снобы от архитектуры, очень строго относящиеся к таким вопросам, считают колоннами то, что построено "в ордере". А тогда, значит, колонны начинаются только с эллинов. Ордеров нам известно шесть (простой смертный обычно знает три). Они же и в позднейшей архитектуре используются. Если же все-таки не быть снобом, то египетские колонны - тоже колонны. И колонны индийских, даже скальных, храмов - какой-нибудь чатьи в Карли - в общем, тоже колонны (хотя они высечены из монолита, но имеют капитель).

Есть колонны изящные, колонны с энтазисом - упругим утолщением на трети от основания. Это нормальная эллинская колонна, но так эллины делали не везде. В глухой провинции они этого не чувствовали, не понимали, а рубили, как получится. Никакого там энтазиса нет. Но все колонны сужаются от базы к капители, все! Или в очень примитивных строениях - не сужаются, они цилиндричны. Это - грубые колонны, почти столбы.

И лишь критяне строили колонны, расширяющиеся кверху, как бы бросая вызов закону всемирного тяготения, как бы заставляя не прочитывать архитектуру по стоечно-балочной логике сверху вниз (понятно, что сверху давит на колонну антаблемент, естественно, в обратном направлении отпружинивает энтазис). Когда колонна расширяется кверху, вы не будете так читать архитектуру! Наоборот. Эта архитектура выплескивается ниоткуда, как фонтан.

Колонны в Кноссе у меня вызывают интереснейшую ассоциацию с запечатленными на фресках и в фрагментах вазописи ритуальными играми с быком. Я честно признаюсь, что такое прочтение мне подсказал совсем невероятный человек, но я просто начал думать над этим дальше - прочтение мне подсказал Иван Ефремов, советский писатель-фантаст. Свою, может быть, самую гениальную книжку "На краю Ойкумены" он написал в 1940-е гг. (задумана она была в годы войны, написана после). Действие книги разворачивается в Темные века в Египте, однако герой Ефремова - Пандион попадает также и на Крит, где застает священные игры с быком (правда, уже не в ритуальном зале Кносского дворца, а на поляне). И Ефремов - человек полностью зараженный очень рациональным марксистским мировидением, но при этом неистребимый романтик (романтика всегда исправляла им написанное), - как в эпоху модерна, пытается объяснить культовые пляски с быком вызовом, который человек бросает грубой силе.

Догадку эту я полагаю гениальной. Обратившись к греческой мифологии (а греческая мифология имеет во многих пластах эгейский подтекст, эгейскую подоснову), посмотрев разработки по эллинской мифологии, сделанные Алексеем Федоровичем Лосевым, вы увидите, что для эллина проявление героизма - на самом деле совершенно нормальное состояние. А чем, собственно, занимается герой? В основном сокрушает чудовищ!

Чудовища хтоничны, чудовища - порождение Земли, они даже по мифологическому происхождению порождение Земли (во всех этих путаных браках доолимпийского периода). Геракл, совершая подвиги, борется то с гидрой - хтоническим чудовищем, то с птицами стимфальскими - хтоническими чудовищами, они там все грубые и омерзительные, аж грубее варвара. Аполлон, который с нашей точки зрения безнравственно жестоко карает Марсия, ободрав с него живьем кожу, тем самым выступает как начало культуры против начала варварства, ибо этот грубейший силен вздумал тягаться в музыкальном соревновании, и с кем!

Это вызывает у меня устойчивую ассоциацию с играми с быком (разумеется, только на уровне общей идеи). А что еще я могу вам предложить?! Культа не знаем, текстов нет. То, что это - не спортивные состязания, реально возможные, но все-таки смертельно опасные, более опасные, чем corrida de toros, в этом нет ни малейшего сомнения практически ни у кого. Хотя исполнение этих плясок от танцоров и танцовщиц, наверняка, требовало мощной спортивной подготовки. Т.е. чуть-чуть можно подобраться от цивилизации к критской культуре, но только чуть-чуть.

Для меня, учившегося у Л.Н.Гумилева (хотя я к очень многим положениям Гумилева отношусь критически, а к теории пассионарности просто осторожно), смена этносов - закономерность неоспоримая. Она легко описывается, ее легко видеть в истории. Этносы бесконечно не живут.

Те, о ком писал Гомер, не были эллинами. Они были ахейцами. На страницах двух объемных поэм вы ни разу не найдете слова "эллин", только "данайцы" или "ахейцы". Сам Гомер по последним датировкам - эллин, живший в VIII или VII вв. до н.э., но "Илиаду" и "Одиссею" датировали и X в. до н.э. Я уклоняюсь от точной датировки, в конце концов, я - не филолог! Однако кто бы он ни был (а хочется подозревать, что ахеец), он писал об ахейцах.

Представьте себе на секунду, что ахейцы критян застали, будучи их младшими современниками. Они приглашали критян строить дворцы для своих фратрий, ибо полисов тогда еще не было (полисы созданы античным эллинским миром, а не ахейским; никакого полиса в Микенах не было - аристократический арийский мир). Ахейцы приглашали критян строить, они ввозили их керамику, в конце концов они даже захватили Крит и расположились в этих дворцах. Все так, но потом наступили Темные века (т.е. период деградации ахейцев). А для эллинов критяне уже стали мифом.

Поэтому как мы можем что-то всерьез говорить о социокультурных пластах Эгейского мира, если мы вообще не знаем, Минос - это имя выдающегося царя-талассократа (может, самого выдающегося из правителей Крита) или минос - это должность, т.е. так назывался царь, или вождь, или лидер, или президент ("Биография: работал миносом - в 1600 г. до рождества Христова избран миносом в результате всенародного голосования")?!

Более того, Минос ведь еще и Минотавр! Миф о том, что Минотавр есть чудовищное дитятко супруги Миноса Пасифаи от случайной связи, - миф поздний, смытый, не очень понятный. Ну, как-то надо было объяснить, рассказывая историю Тесея, откуда взялось чудовище с головой быка на человеческом, но очень могучем теле! А вообще говоря, Минотавр в какой-то степени сливается с Миносом.

Первый великий исследователь греческой мифологии Грейвс был уверен, что Минос и Минотавр - одно явление (они одного корня, вместе появились). Разделились же они потому, что сказание это прошло легендарную обработку, ибо жило в устном предании (в Темные века перестали писать). Кроме того, устное предание породило еще одну презабавную трансформацию этого сказания: эллины получили его уже в чужом предании, в ахейском. Они понимали ахейский язык, но эллины - уже другой этнос, и представления их (по сравнению с ахейскими) изменились.

Остались в греческом языке - и попали в наш язык, между прочим, - отдельные слова минойского происхождения. В основном, это названия растений, как то: кипарис, гиацинт, нарцисс. (Может быть, вопрос, почему именно минойские названия растений сохранились в греческом языке, даст какой-нибудь ключик профессионалу-исследователю.) Но таких слов совсем немного, остальные потеряли свой смысл. Видимо, минойские тексты нетвердо читали уже ахейцы. А эллины их уже вообще прочесть не могли, хотя, конечно, тогда (т.е. почти 3000 лет назад) текстов было гораздо больше.

Давайте посмотрим, какие датировки дает строгая наука. Первые следы пребывания человека на Крите относятся примерно к 6000 г. до н.э. В это время появляются первые земледельцы (они же, видимо, и какие-то скотоводы). Можно не сомневаться: они не были предками эллинов. Но, скорее всего, они не были предками и критян.

Следующая заметная дата на 3000 лет (пустячок!) ближе к нам. Где-то около 3000 лет до рождества Христова появляются первые бронзовые вещи. На Крите, который продолжал быть (интересно - значит, можно было пересечь это расстояние?) связан с материковой Элладой, начали выплавлять бронзу.

Почти в то же время, примерно 2900 лет до н.э., появляется (по эвансовской, но сильно не оспариваемой датировке) эгейская иероглифика. На самом деле т.н. иероглифика или, точнее, пиктографическое письмо имеет несколько разновидностей. Оно совершенствовалось, хотя первоначально это были настоящие пиктограммы.

Следующая очень важная дата: к концу III тысячелетия до н.э. (где-то около 2000 лет до рождества Христова) появляется пиктографический курсив - предшественник минойского "линейного слогового письма A". И ранее 1700 года до рождества Христова появляется "линейное слоговое письмо A", на котором записаны минойские тексты и которое просуществовало примерно до 1470-1450 гг. до н.э. (т.е. до взрыва о. Санторин).

Причем, что очень интересно: когда появляется "линейное слоговое письмо A", курсив исчезает, а надписи иероглификой остаются до самого конца - до взрыва о. Фера (он же Тира, он же - Санторин). Возможно, это было сакральное письмо, и оно сохранилось в ритуалах. Другая возможная гипотеза: сохраняли и изучали древнее, а не скорописное неудобное иероглифическое, письмо по той же причине, по какой нововавилонские или позднеассирийские писцы высокой квалификации изучали давно уже мертвый шумерский язык, - как классику (как в хорошем университете позднее будут изучать латынь).

Несколько раньше исчезновения этих текстов, около 1500 лет до н.э., появляется "линейное слоговое письмо B". Оно расшифровано впервые американцем Вентрисом в 1952 г., неубедительно расшифровано, но ключик им был найден. Просто Вентрис предложил некие принципы дешифровки, пользуясь которыми расшифровал тексты. Позже, руководствуясь теми же принципами, он с рядом текстов не справился. Сейчас пытаются этому дать очень забавное объяснение. Но во всяком случае до "линейного слогового письма B" можно добраться, и ясно, что это - ахейский язык, язык индоевропейский (что писали действительно предшественники эллинов).

"Линейное слоговое письмо A" мы читать не умеем, как и иероглифику (или не умели до 80-х гг. нашего века, о чем я скажу в самом конце, потому что здесь стоит жирнейший знак вопроса).

Следующий шаг - происходит смена этноса, по крайней мере смена господствующего этноса.

Надо сказать, что Эгейский мир существовал. Почему мы можем говорить о великой эгейской (или минойской) культуре, а не о национальной, которая трагически не сумела стать великой?

Во-первых, существует ее другой национальный вариант - культура кикладская. (Киклады - острова южной части Эгейского моря, южная часть Эгейского архипелага.) Она древнее микенской. Она несомненно минойского корня.

Во-вторых, минойская культура распространялась за пределы Эгейского островного мира. Критяне оставили свои следы не только в материковой Элладе, но и по всему побережью Малой Азии, включая черноморское (по побережью, ибо народ морской - в глубину не забирались).

Есть их следы и в Египте. Более того, есть египетские тексты, указывающие на контакты с Критом, и даже фреска с изображением послов страны Кефтиу (как Крит сейчас читается по-египетски). Да и парадное обмундирование господ послов примерно такое же, как у придворных кавалеров на кносских фресках: те же сложно уложенные (не менее сложно, чем тоги) набедренные повязки, очень богато украшенный пояс, высокие сапожки и сложный головной убор. А вообще там жарко - они лишней одежды не любили. Но украшения любили.

Наконец, по всей Сирии есть критские следы. В частности, и надписи "линейным слоговым письмом A", обнаруженные в Угарите.

Кстати о надписях. С кем контактировали сами критяне? Я сделал выписку, где находили "линейное письмо A" (причем, замечу, последнее время в научных кругах ряд текстов, которые после расшифровок Вентриса уже стало принято считать текстами, написанными "линейным слоговым письмом B", вновь начинают относить к "линейному слоговому письму A" - т.е. к эгейскому, а не ахейскому языку). Таких мест довольно много. Назову самые крупные.

Критские знаки из микенского фолоса (круглого храма) в Перистерии в западном Пелопоннесе. Совершенно аналогичные знаки давно известны, но относятся не к XV, а к XIII в. до н.э. Они обнаружены еще в т.н. "сокровищнице Атрея" - гробнице, на которую впервые наткнулся Шлиман.

К "линейному слоговому письму A" относят знаки на медном котле, который Шлиман нашел в Микенах.

Существует надпись, оттиснутая на глиняной форме, подобно тому, как это делали шумеры и потом семиты, но только не клинописью, а критской иероглификой в Эмали (область Ликия) в Малой Азии.

Наконец, существует серебряное блюдо из Угарита.

Критского, а отнюдь не финикийского происхождения кипрское письмо. Кипрских писем известно три. (Волосы дыбом становятся от этой сложности - я не специалист!) Они называются: КМ-1; КМ-2; и КМ-3. Самое древнее из них КМ-1 - кипрско-микенское письмо. На самом деле это крито-кипрское письмо. И записи КМ-1, генетически восходящие к "линейному слоговому письму A", начинаются 1600 лет до н.э., т.е. в период наивысшего расцвета Кносса и всех прочих критских дворцов.

Однако долго ли просуществовала эта цивилизация? Казалось бы: начало "бронзы", XXIX в. до н.э., должна быть долгая нудная цивилизация. Ничего подобного! Дворцы построены не ранее XXIX в. до н.э., тогда же совершенствуется и иероглифика, а "линейное слоговое A" появляется еще позже в XVIII-XVII вв. до н.э., чтобы в XV в. до н.э. все это с треском оборвалось! Она недолго существовала, эта грандиозная цивилизация. И причем совершенно непонятно: все ли, что мы находим на Крите, относится к предкам критян царя Миноса?

Еще один важный момент - критскую культуру сближают с египетской. Эволюционисты, которых никак не передавят, пишут по этому поводу замечательную вещь: "Критская культура - промежуточное звено между египетской культурой и европейской". "А что такое, - хочется спросить, - товарищ эволюционист, европейская культура? Опять древний Античный мир? Какая из европейских культур? Для кого промежуток?" Для меня это нонсенс. А то, что с Египтом критская культура тесно контактировала, несомненно. Тогда несколько слов о критской живописи.

Критская живопись с египетской связана. Генетически ли, судить не берусь. Я, правда, по образованию искусствовед, но для этого я должен был бы видеть своими глазами и росписи Среднего царства в Египте и критские - критские я увижу, а уж когда египетские посмотрю, Бог весть! Но на уровне влияний - связана безусловно. Конечно, влияния шли из долины Нила, там все постарше.

Критские живописцы так же легко передавали движение, как египтяне. У них так же прекрасно получалась поза - они не просто внимательно относились к анатомии, но были способны схватить позу человека, что вообще умели только египтяне, тогда как у прочих народов в те времена живописи либо совсем не было, либо она была чрезвычайно примитивной. Они так же (непонятно, с чем это связано: с образной системой, с ритуальным аспектом или просто с неумением, с неспособностью сообразить - как?) на профильном изображении писали человеческий анфас (что никому не мешает - как никому не мешает куда более близкая к нам условность иконописания, когда здание одновременно изображается снаружи и изнутри). Однако критская живопись - это другая живопись. В ней больше настроения.

Правда, особое обаяние критской живописи, возможно, связано с тем, что египетскую живопись, хоть она и древняя, мы понимаем (мы читаем тексты; существуют великолепные исследования - в т.ч. в блистательной русской египтологии - по религии и выходу ее в культуру древнего Египта), а критскую - нет. Мы смотрим на критские фрески, на критскую вазопись как на изображения, не имеющие семантики, несущие только эстетическую нагрузку. Возможно, из-за этого в ней ощущается невероятное обаяние, невероятный шарм. Скажем, одна известная очень кокетливая критская дама, будучи обнаружена, навсегда была введена в обиход как "парижанка". В этом есть смысл, это - не прихоть искусствоведа, который так ее назвал.

Никакой импрессионистичности в египетской живописи нет, в критской - есть. Потом этого долго не будет - и Античный мир, и Средневековье от этого уйдут. Есть впечатление переданное, впечатление момента. Это было им под силу.

Я говорил уже о дворцах, хотелось бы лишь отметить еще одну их черту. Они необычайно интересны и с точки зрения постоянного контраста освещения: вы двигались из полутемных, причем продуманно полутемных залов (в т.ч. и расписанных), вдруг резко выходили на залитое солнцем пространство, попадая в световой колодец, который там был, или пространство двора. Подобные развороты подталкивали художников додуматься до импрессионистичности - до "Руанского собора на закате", "на восходе", "в пасмурную погоду" Клода Моне. Сама архитектура в интерьере диктовала художникам, что они в разных освещениях смотрят одно и то же пространство. Да еще и очень заметное изменение освещения, связанное со световым днем. Ведь очень любопытно наблюдать при системе освещения типа Кносской, как движется солнце!

Итак, в сущности, осталось сделать только одно предположение: эта культура не была мрачной. Что, кстати сказать, странно. Предположение виснет в воздухе - культа не знаем, даже религиозных представлений не знаем. И тем не менее эта культура не была мрачной, несмотря на игры с быком (которые, может быть, носили даже утверждающий характер), - таким заявляет себя искусство.

Почему это странно? Человек, на самом деле, очень боялся смерти и стремился ее преодолеть прежде всего магическими усилиями. Об отношении человека к смерти и о том, как это влияло на культуру, недавно написал превосходную статью профессор Зубов в #1 "Богословского Вестника" (существует пока лишь #1 - Академия восстановила это издание, но #2 еще не выходил). Глубокоуважаемый коллега не заметил только одного: что этого страха все же была лишена (именно как страха, а не как предосторожности) одна культура древности - египетская.

У замечательного немецкого философа XX в. В.Шубарта есть забавная шкала. Он выделил четыре типа культур в соответствии с тем, как они относятся к загробному миру и к жизни: "здесь плохо - там хорошо"; "здесь хорошо - там плохо"; "здесь плохо - и там плохо будет"; "здесь хорошо - там хорошо".

Эллины, согласно этой типологии, относятся ко 2-му типу. У них - несимпатичный загробный мир. Вспомним Гомера. Дабы уговорить Одиссея согласиться на бессмертие, Цирцея (точнее, конечно, Кирка, но "Цирцея" привычнее) вызывает Ахилла, Аякса и Агамемнона из загробного мира, и они говорят Одиссею, что там плохо даже царю, который и там царь, как Ахилл!

Культур, которые можно отнести к 3-му типу, довольно много. Так, несмотря на смены этносов (от шумеров к очень разным семитам), Месопотамия осталась в мрачном представлении, что в загробном мире все на глинобитном, утоптанном, без единой травинки дворе вечно сидят на корточках в темноте. Действительно, не захочется на тот свет! Понимаешь, почему Гильгамеш совершает невероятные героические подвиги, выручая друга Энкиду!

А последний тип - редкостный. Из древних к нему можно отнести одну единственную культуру - египетскую (на полях Иалу, безусловно, хорошо!). Других нет. Однако глядя на критское искусство, начинаешь подозревать, что их мифологическое представление тоже располагалось на шкале "здесь хорошо - там хорошо".

Я выскажу сейчас не научную гипотезу (поэтому, если со мной не согласятся, не буду полемизировать), а свой взгляд, свое ощущение, основанное на дошедших до нас фрагментах критской культуры: критская культура действительно родственна египетской в самой корневой своей части - в отношении того, что здесь и что будет там.

Как кончилась эгейская культура, знают все. А как кончилась культура микенская или ахейская? Почему возможна была та деградация, о которой говорил Чернышев? По этому поводу у меня есть гораздо более доказательная гипотеза, ибо ахейцев мы себе представляем.

Обратим внимание, насколько в великих творениях Гомера одни части не соответствуют другим. Гомер писал в реалиях своего времени, и по тому, что он сам описал, для меня убедительнее более древняя датировка - не VIII и уж, естественно, не VII в. до н.э.! Это - полисный мир, это уже архаика. Гомер, конечно, - настоящий человек Темных веков, и он описывал реалии своего времени.

Насколько величественный список ахейских кораблей не соответствует описанию дома Одиссея (сделанного Чернышевым): с земляным утоптанным полом, здоровым коптящим очажищем посреди мегарона! Да, исторический Одиссей был мелким правителем, но все-таки вряд ли он знал сам, сколько у него пифосов с зерном и сколько амфор с маслицем стоит, а гомеровский Одиссей знает точно. Этим он напоминает персонажа романа В.Т.Нарежного "Российский Жиль Блаз" - очень мелкого русского помещика XVIII-го в., почти однодворца.

Опять-таки, наверное, отношения у исторической Навзикаи со своими подружками (и даже, может быть, рабынями) были патриархальны. Это мог быть традиционный милый мир. Но при каких обстоятельствах Одиссей встречается с Навзикаей? Она отправляется с постирушкой на берег моря со слугами и приятельницами. Так вот историческая Навзикая вряд ли была дочерью очень знатного и видного властителя. Но Навзикая гомеровских времен, естественно, шлепала босиком и вместе с рабыней (а было их у нее три) полоскала бельишко. Это было нормально для царевны.

По бытовым реалиям гомеровского века, совершенно не соответствующим куда более величественным реалиям Микенского мира, видно, что шла дикая деградация. У меня есть довольно простая гипотеза, почему это происходило.

Ахейцы были арийцами. Следовательно, Крит, говоривший и писавший на другом языке, им должен был быть не очень понятен, но вожделен! И когда критянам крупно не повезло...

(Есть легенда, что Минос с флотом погиб на Сицилии. Может быть, это - отражение факта. Mиф - всегда отражение факта, только его из мифа выковырять не удается. Может быть, это - попытка бегства с погибающего острова.)

Но когда грозной талассократии не стало, и можно было на любых суденышках высаживаться на Крит, эти грубые ребята явились и высадились. Как пошло огрубение дальше, уже не важно. Тем не менее я себе реально представляю, что они разгребают пепел (как это делают европейцы на склонах Везувия, в Помпеях), выкапывают оттуда великолепные сосуды и тут же идут с ними в руках пьянствовать. При этом сосуды бьются - ничего, можно еще накопать!

Естественно, грубыми варварами они не были, хотя были гораздо грубее критян. У них было письмо. Они сами делали керамику в это время. В конце концов, у них были великолепные крепости, которые им построили критяне (Микены уже стояли с Пилосом, с Орхоменом, с Тиринфом). Ахейский уклад мы представляем себе: в нем аристократическое начало доминирует над слабой демократией и слабой царской властью (не такой уж плохой мир!).

Но ахейцы даром получили слишком много чужой цивилизации; культуры гораздо меньше (слишком много в ней было для них непонятного); и культ у них был другой. В результате, это убило их собственный потенциал - они перестали создавать свою цивилизацию.

Как может блестящий образец задавить, я вам приведу лишь два примера, куда более близких по времени.

Первый пример - история готов.

Самым победоносным, самым прославленным народом эпохи Великого переселения были, несомненно, готы. У них свой великий просветитель епископ Ульфила, который перевел на готский язык Библию. У них свой великолепный историк Иордан. Они - потрясатели Вселенной, властители Италии, основатели королевства в Испании. А ведь было королевство и в Таврии, которую мы зачем-то именуем Крымом! Однако с VIII в. упоминания о готах исчезают, все! Не варварство, а скорее, любовь к античному наследию того же Теодориха Великого погубила готов. У них не осталось своего - только чужое. В результате, не стало готской культуры, и готского народа вскоре после этого.

Второй пример менее трагичный, но очень показательный: Св.София в Константинополе - великое творение Исидора и Анфимия.

Сначала мусульмане, но особенно турки, несколько веков мечтали о Св.Софии, а дорвавшись до нее, тут же начали тиражировать. Обратите внимание: христианский мир был умен, и, понимая уникальность Св. Софии, ни один христианский народ не запустил ее в тираж. Турки же запустили, и посмотрите на эту грубятину на холмах Стамбула!

Ахейцы просто о-ди-ча-ли. Они, как некоторые варвары, лишь доедали остатки минойского мира, перестав созидать свой. Эту свою гипотезу я готов отстаивать.

И последнее, что должно разрушить все мои построения! Наш соотечественник Гриневич (автор книги "Праславянская письменность"- М., 1993 и ряда статей, в т.ч. крупных, в разных журналах) утверждает, что он дешифровал самый знаменитый иероглифический памятник Эгейского мира - Фестский диск и что он запросто читает "линейное слоговое A", которое является языком, отдаленно предшествующим славянскому.

Надо сказать, что Гриневич занимался в свое время дешифровкой этрусских текстов, и успешно. Когда А.С.Хомяков заметил, что этруски, вероятно, - родственники русских, его изящно подняли на смех, а зря поднимали: "этруск" - слово латинское, а сами они называли себя "расены". Вероятно, все же они не столько родственники русских, сколько русов (они же руги Центральной Европы) - другого, но довольно близкого индоевропейского народа.

Но то, что этруски и ахейцы - индоевропейцы, ни у кого не вызывало сомнений. А утверждение, что критяне были индоевропейцами, натыкается на несколько препон.

Во-первых, почему такая непохожая культура? Я вам рассказывал о структуре жилища, и приводил многие примеры. Они очень непохожи с ахейцами друг на друга.

Во-вторых, иероглифика датируется, начиная с XXIX в. до н.э. Каким образом индоевропейский народ оказался на Крите в это время (в начале III тысячелетия до н.э.)?

Ведь великое арийское переселение датируется довольно точно - первой половиной II тысячелетия до н.э. Хетты появляются в Малой Азии на рубеже XIX-XVIII вв. В XVIII в. появляются ахейцы. Примерно тогда же, в XVIII-XVII вв. на Иранском нагорье появляются первые иранцы, первые арии. Тогда каким образом критяне появляются на Крите на 1000 лет раньше?

Или, может быть, мы являемся свидетелями еще одной смены этносов, и иероглифическое письмо изобрели не эти критяне?

Или это единственный прорыв каких-то более ранних индоевропейцев, которых не было нигде, и которые на 1000 лет раньше выселились из региона прародины (к северу от Каспия), высадились на Крите и уже там создали великую культуру?

Это очень смелая гипотеза, никаких разъяснений, никаких ключей к ней нет.

Кроме того, иероглифика появляется рано, а цивилизация довольно поздно! Иероглифика появляется в начале III тысячелетия, а цивилизация - на рубеже III-II. Этот блеск, о котором идет речь и который мы будем смотреть, охватывает меньше 500 лет!

Все это ставит невероятные вопросы. Я на них отвечать не умею (повторяю, я даже не специалист по античности). Но меня это всерьез интересует. Я бы очень хотел услышать от лингвистов заключение о достоверности прочтения Гриневичем текстов. Если он окажется прав, наши представления об Эгейском мире придется серьезно корректировать.

У меня все, благодарю.

---

ЗАСЕДАНИЕ ПЕРВОЕ

06.11.95

ЧЕРНЫШЕВ: Уважаемые коллеги! У нас родился ребенок, причем когда он появился на свет, у меня возникли недоуменные вопросы. Дело в том, что когда я смотрю на него, а потом на нас, то (несмотря на всю одухотворенность наших лиц) никак не могу понять, почему же он такой хороший. Получился он гораздо лучше, чем я мог подумать и о нас, и о нем самом. Я имею в виду "Иное". Надо сказать, он еще не совсем рожден - он еще очень слабенький, чуть-чуть недоношенный. Тем не менее он есть, и с этим фактом приходится считаться. И хотя я еще никак не могу найти у себя кнопку с надписью "Радоваться", ибо административная озабоченность пронизала все члены и органы, все же, как только рукой касаешься обложки, радость наступает.

Правда, как и все, что у нас делается... Например, как у нас открывается метро? К 7 ноября метро должно уже работать и миллионы трудящихся ехать. На самом деле в это время еще полторы станции не готовы, не уложен километр рельсов, однако первый поезд все же отправляется, и на нем с торжественными лицами, но с легким ужасом (поскольку строители сами знают, что они не доделали) отправляется с одной недоделанной станции на другую недоделанную станцию группа метростроевцев.

В этом смысле те комплекты "Иного", которые сюда приехали, также неполны, хотя последние несколько месяцев издательство работало по всем нормам 30-ых гг. и пятилеток стахановцев, а последний месяц просто круглосуточно, включая людей на Тверском полиграфкомбинате.

Сначала я скорбел, а потом понял, что надо не скорбеть, а радовать тому продукту, который был сюда доставлен - он совершенно уникален. Посудите сами.

Безусловно, печально то, что до нас не добрались короба. Эти замечательные четырехтомники, которые должны каждый находиться в своем коробе, уже готовы, но без нас. Они остались пока на родине, и это грустно. Зато в каждом из томов, привезенных сюда, должны быть замечательные форзацы, изобретенные г-ном Глазычевым, а их нет - их просто не успели приклеить. Поэтому вместо них чистая белая бумага. Уже через две недели появится тираж в 5000 экз., и все эти 5000 экз. с форзацем. А у нас имеется буквально считанное количество экземпляров без форзацев. Сделать специально такое невозможно, потому что если вы будете отдирать форзацы от комплектов, изготовленных по всем правилам, на месте форзацев будет рваный картон. Поэтому доставленные сюда экземпляры останутся чем-то типа известной марки Маврикия - уникальными экземплярами навсегда. Ну, и к тому же комплекты, побывавшие здесь, можно обмакнуть в море, попросить на них написать чего-нибудь эдакое...

Поэтому я понял, что у нас, наоборот, уникальный шанс обогатиться, ибо через очень короткий срок вот эти бесфорзацные отдельные тома (даже без автографов) будут на Сотбис котироваться просто-таки на порядок дороже.

[...]

Ну, что ж. Теперь "Иное" можно повертеть в руках, помусолить, полистать - сладостное чувство! К тому же странное не покидает меня ощущение с тех пор, как я взял его в руки: в действительности получилась книга, хотя подозревать авторов проекта в такой прозорливости (что они просчитали все больше трех лет назад), конечно, нельзя.

Относительно авторства или соавторства проекта я просто скажу следующее. Когда "созревает" несколько людей для пьянки и в принципе все готово, как правило, кто-то в этот момент вызывается сбегать за водкой в ближайший магазин. Однако кто это был именно - неважно, потому что если уж они "созрели", то тот, кто побежит, найдется. В этом смысле я рассматриваю свою роль в проекте "Иное" именно как роль такого человека, который сбегал.

ГЛАЗЫЧЕВ: Далеко же у тебя был магазин, между прочим!

ЧЕРНЫШЕВ: Да очередь была большая, Вячеслав Леонидович!

(смех)

Один из уважаемых авторов "Иного", наблюдая, как бродят по античным развалинам его коллеги - странные группки дико озирающихся людей (по двое, по трое, образуя сладкие парочки или препирающиеся троицы), сказал мне: "Единственный способ дать возможность столь занятым разным людям чуть-чуть поговорить друг с другом - затащить их в самый неподходящий момент к черту на кулички и там бросить. Чтобы шумело море, стояли какие-нибудь пинии..."

Вы только не волнуйтесь - все в порядке! У меня немало еще коварных замыслов. Все их я раскрывать не буду даже здесь, потому что это не конец, а только самое начало...

В путеводителе по "Иному" есть "Апология составителя", где предложено не менее семи разных вариантов объяснений, несовместимых между собой, зачем затеян проект "Иное" и в чем его смысл. Я понимаю, что никто этого так и не прочел, но в конце концов можно заглянуть в книгу, и каждый нарвется на свой вариант. Здесь я предложу восьмую версию.

Для начала хотел бы самому себе и другим ответить, почему так приятно взять в руки книжку "Иное", если отвлечься от того, что там встречается много знакомых фамилий.

Я вспомнил, как на ранних стадиях проекта мы первый, затем второй раз собирались на обсуждение докладов сначала в ВПА, потом в Интерцентре, и несколько людей, независимо друг от друга, подошли ко мне и сказали: "Да, конечно, тема непонятная; о чем шла речь, тоже не совсем ясно; можно поспорить с докладчиком... но почему-то было очень приятно".

Я задумался, почему же это "очень приятно", и понял: потому что кретинов нет! Это редчайший случай такого собрания, когда нету дураков, и нет тяжелейшей необходимости сидеть и слушать какие-то унылые бредни по той или иной причине (потому ли, что он - титулованный дурак; потому ли, что это принято; потому ли, что форма социальности не позволяет реагировать по существу или уйти).

И я понял, что наша жизнь пронизана тягчайшей необходимостью читать, слушать, смотреть по ТВ глупейшие речи людей, которые имеют массу достоинств, кроме одного, - они могут быть великими политиками, кем угодно, но лучше бы они молчали! Лет 10 назад я говорил, что готов подписать следующий общественный договор с дураками: они получают вечную привилегию на дачи, высокие зарплаты, элитные профессии, места в парламенте, а я навеки отказываюсь от всего этого; я согласен на все, но получаю одну единственную привилегию - возможность удрать из любой компании, где меня вынуждают сидеть и выслушивать дурацкие речи и читать дурацкие тексты. Ведь все наше общество устроено так, что какая компания ни соберется (особенно в научной и прочих сферах), обязательно вылезает некто, который начинает говорить нечто, от чего хочется сбежать, но нельзя.

Именно поэтому мне (все, что я говорю, - мое личное субъективное восприятие) особенно приятно взять в руки книгу "Иное", ибо в каждом из текстов, помещенных туда, помимо необходимых социальных наслоений, родимых пятен и следов происхождения (а эти тексты писались в разное время и по разным поводам), имеется некая чистая материя или подлинная нота, которая ласкает слух и дает пищу душе, уму (у кого что есть).

Наверное, есть и другие книжки, обладающие подобным достоинством (я не утверждаю, что она - единственная). Я не буду сейчас заниматься вопросом, в чем она уникальна, в чем - нет. Я просто попытаюсь ответить на вопрос, почему это так. Тому есть банальное объяснение.

У меня все время спрашивают: "Зачем ты притащил сюда людей и чего ты хочешь? Что надо говорить? О чем будет идти речь?"

Каждый из авторов "Иного" - человек, за возможность общаться с которым я благодарю небо; с которым почел бы за благо как можно чаще встречаться и проводить время, просто сидя рядом, скажем, и глядя на воду или на костер; с которым всячески стремился бы к разным формам совместной деятельности. Не хочу врать, что мне все одинаково близки, дороги, приятны и т.д. Это не так. Однако внутренняя моя градация останется моим собственным достоянием, она никому не нужна.

Поскольку авторы сделали так много для меня, согласившись написать статьи в эту нашу странную книжку, бывшую еще три года назад безумным проектом, я, в свою очередь, тоже решил постараться. А как можно сделать человеку приятное? Притащить туда, где (как я считаю) ему может быть приятно, интересно или полезно.

Понятно, что для этого потребовалось устроить некие неизбежные формы социальности ("Симпозиум" и прочее), ведь освобожденного от бремени этих форм, чистого способа доставить человека на Крит с помощью левитации, одного или в компании со мной, не существует.

Это самое простейшее, понятное объяснение того, почему я затеял все это сборище на Крите.

Перехожу к тому объяснению, что могло бы быть умным, если бы я не начал в уме подсчитывать деньги для полета на Санторин... Есть некая понятная, довольно банальная коллизия, с которой столкнулось наше отечество и каждый из нас. Ее можно в лучших традициях партийной диалектики выразить в противоречии, выглядящем антагонистически.

С одной стороны, вроде бы мы живем в российском обществе, которое по слухам, по мнению многих авторов совершенно не может существовать без идеи. Я не буду развивать эту банальную мысль. Когда-то я написал первую в своей жизни опубликованную статью "Новые вехи" (в журнал "Знамя"). Там была фраза: существует русский дух, но не существует русской крови. Достаточно посмотреть на Владимира Леонидовича Махнача, который является самым русским из здесь присутствующих, чтобы понять: никакого этнического русского типа нет, не было и быть не может, и это не связано с кровью.

Этот странный мета-, или псевдо-, или неоэтнос совершенно не в состоянии жить без идеи, ибо нас скрепляет то, что находится в культуре, в духе, а отнюдь не то, что, скажем, вятичи с кривичами жили вместе на каких-то болотах и ожесточенно занимались самопознанием. Есть масса людей помимо меня, которые разъяснили, что нам нельзя жить без идеи, гораздо подробнее и разнообразнее.

С другой стороны, нет на свете такого общества, где бы сильнее людям обрыдла эта самая идеология. Ну, обожрались мы всего этого, мы этого видеть уже просто не можем! И сама мысль, что сейчас наше озарение должно произойти в форме появления новой идеологии и все мы должны будем присягнуть ей на верность и изучать ее в каких-то вечерних университетах либерального фундаментализма, - сама эта мысль вызывает смех с тошнотой. Нигде нет такой культуры высмеивания этого общего, общинного, соборного пронизания единой идеей, как у нас. Нигде никто лучше не объяснит все это на примерах идеи Чучхе и т.д.

К тому же у нас выросло так много генераций разных умных образованных людей, так далеко зашла диверсификация в духовной сфере, что даже если кому-то придет в голову идея всех подверстать под какое-то единое мировоззрение, сделать это можно будет только с помощью грубой силы либо как в мультфильме про Мальчиша-Кибальчиша (когда сверху падает то ли шпала, то ли шлагбаум, все разом становятся ростом 1 м 40 см и дальше уже идут шеренгой).

Как выбраться из этой коллизии? С одной стороны, без системы идей, ценностей, одухотворения ничего поделать вроде бы нельзя: реформируй-не реформируй эту проклятую денежную массу, сокращай-не сокращай, ничего хорошего не получается! А с другой стороны, страшно даже подумать об этом, тошнотное чувство подкатывает! Уже лет десять мы блаженствуем, наслаждаемся в отсутствие идеологии, отдохнули, и, кажется, никто не хочет "по новой".

Мне видится довольно очевидный выход. Я попытался описать его в одной из микроглавок "Апологии составителя", приведя образ некой доски или ширмы, в которой прорезано множество больших и малых отверстий, прямых, кривых и круглых, с волнистыми, лохматыми, ровными, зубчатыми и другими краями. Сквозь все эти отверстия разом пролетает электрон, потому что ему свойственно пролетать разом через все - он ведет себя как световая волна. И каждое из этих отверстий становится источником вторичного, третичного и т.д. излучения. Но сама яркость, частота и пр. зависят от формы, размеров и качества границ отверстий. В результате возникает разнообразное свечение, помигивающее, помаргивающее, противоречащее, глушащее друг друга.

Единство, выраженное в том, что единый электрон пролетал через все эти отверстия, не может быть, вообще говоря, рационализировано. Точнее, как завзятый рационалист я могу сказать, что, с моей точки зрения, оно могло бы быть рационализировано, но цена этой рационализации такова, что никто не сможет ее заплатить.

Возможны некие метаязыковые средства (их зародышем или прообразом для меня являются работы типа моей книги "Смысл"), способные в принципе реализовать заветную мечту еще раннего Г.П.Щедровицкого о конфигураторе, т.е. о некотором концепте, который синтезирует разнообразные теории и пр. Однако синтезируемые, дабы они могли понять, синтезировали их или просто надули, должны потратить годы и годы на изучение этого метаязыка, на овладение им (не говоря уже о том, что в основе каждого из таких метаязыков лежит интуиция, а она индивидуальна, непередаваема). Поэтому в лучшем случае это невероятно трудоемко, а в худшем - просто невозможно. Хотя наступит, наверное, такое время, когда синтез сможет осуществляться рационально.

Думаю, разумной, доступной нам сегодня формой такого синтеза могло бы служить некое странное нерациональное соглашение определенной части интеллектуальной элиты примерно о следующем.

Независимо от того, что рационально данный субъект излагает, за ним признается наличие персонального откровения (этой самой дырочки в ширме). Это - не просто Откровение с большой буквы, которое может быть откровением русским, китайским, марсианским и т.д. За ним стоит некий общий электрон, который и является непознаваемым корнем этого самого русского, английского или верхневольтского духа.

Т.е. эта конвенция может состоять из признаний (как бы независимо) в абстракции двух фактов.

1) Данному человеку свойственно откровение, хотя он сам может об этом не знать, не понимать и считать, что в написанном им главное - не это, а всякая ахинея, которой он придает значение по совершенно случайным обстоятельствам. 2) В этом откровении есть некая компонента не только Откровения вообще (с большой буквы). Это - частное того частного пучка света, что В.Соловьев, например, именовал не идеей вообще человеческого в человечестве, а конкретно "идеей России". Она является, видимо, какой-то частью или монадой этого пантеона.

Если бы подобного сорта негласное соглашение на уровне веры (опять-таки веры с маленькой буквы) существовало, тогда можно было бы говорить о возникновении некой корпорации носителей некоторой метаидеологии.

Но под метаидеологией я пониманию не метатеорию, не концепт, не метаязык, не рациональные средства сведения всего этого во что-то невообразимое и непостижимое, по поводу которого каждый из авторов, повторяю, не в силах понять, то ли его надули, то ли синтезировали. Под метаидеологией я понимаю некоторую духовную общность, которая не означает совместные пьянки или желание постоянно находиться вместе (она может подразумевать, наоборот, нежелание). Духовная общность - это некое молчаливое признание за другим из этого круга а) наличия малой толики, капли этого Откровения; б) признание, что это - не просто общечеловеческое Откровение, а откровение, имеющее касательство к тому социуму, которому сопоставлена данная метаидеология.

Вещь эта, говоря простыми словами, достаточно простая. Это - нечто типа корпорации людей, чья общность находится не на рациональном уровне, а на уровне "sola fide" (есть такая работа Льва Шестова).

Кстати, я помню одно из первых собраний "патриотов" еще в 1987 г. с ревущими толпами. Туда пришел Распутин, которого приветствовали чуть ли не как метафюрера. Он стал объяснять присутствующим про русский дух, назвав Льва Шестова одним из ярчайших представителей оного. Из зала тут же послышались вопли, топание ногами, посыпались записки. Тогда Распутин ощерился и сказал: "Да. Я - самый русский из всех присутствующих здесь писателей, хотя во мне русской крови вообще нет, а есть тунгусская и польская. И я утверждаю, что г-н Шварцман - один из величайших знатоков русскости и является русским писателем".

Меня менее всего интересуют такие драматические формы. Я вообще терпеть не могу каких бы то ни было споров, полагая, что за каждым спором стоит недоразумение, нежелание понять, отсутствие воли и культуры к вслушиванию. Меня интересует форма возможного соглашения.

Я вовсе не хочу сказать (у меня нет никаких иллюзий на этот счет), что мы сейчас можем собраться, выпить водки, создать оргкомитет и подписать кровью или чем-нибудь еще конвенцию о создании такой корпорации. Я вообще, едучи сюда, не рассчитывал ни на стихийное братание, ни на внезапные, чудесным образом, изменения мировоззрения, ни на то, что все, кто не хотел сидеть за одним столом, захотят за ним сидеть. Но я надеюсь (и это - максимум моих надежд на "Иное" здесь), каждый из нас, вернувшись в Москву, через некоторое время обнаружит, что до какой-то степени стал иным - не по отношению к человечеству, поскольку этого и так по горло (здесь все совершенно иные), а по отношению к самому себе. А каков характер этой инаковости - кто же его знает? Дело индивидуальное.

Я просто говорю об образе, который встает у меня перед глазами. Может быть, до этого образа еще ползти и ползти. Может быть, когда выйдет "Иное" #10, там не останется никого из здесь присутствующих, в т.ч. и меня, естественно. И вот эти-то люди и найдут формы такого негласного конвенционального объединения метаидеологии на уровне "sola fide".

Тем более это объединение выглядело бы странным потому, что само устроение книги "Иное" свидетельствует: я делю наши тексты и стоящие за ними рефлексии на уровни теории, методологии и идеологии. Деление условное, с точностью до терминов. Надеюсь, вы меня поймете и не будете говорить, что я неправильно трактую термин "идеология".

Теория - это некоторая рефлексия по поводу форм движения (в терминах книги "Смысл"), по поводу природы, где можно заниматься верификацией, где можно разделиться на субъект и объект.

Под методологией я понимаю рефлексию по поводу неких форм деятельности, где то, о чем или о ком мы рефлексируем, внезапно само оказывается субъектом, который не прочь не только порефлексировать, но и нас в том или ином смысле "поиметь". И с этой точки зрения теории по поводу форм деятельности быть не может. Вот это в широком смысле я называю методологией.

А под идеологией я имею в виду вообще нечто мистическое. Это - некое рефлексирование по поводу идей. Почему я просил Андрея Кураева дать в "Иное" именно этот его текст? Да потому, что в нем очень хорошо выражена известная многим мысль, которую Винни Пух выражал очень кратко: можно ли изучать идеи? - Да конечно нельзя! Т.е. вы можете сидеть и воображать, что вы их изучаете, но поэзия (как говорил Винни Пух) - это не такая вещь, которую вы можете взять. Поэзия - такая вещь, которая вас может взять. И максимум, что вы можете сделать, - это пойти куда-нибудь туда, где эта самая поэзия вас в прошлый раз брала, с робкой надеждой, что она и в этот раз вас возьмет.

Повторяю. То, что я называю метаидеологией, в каком-то смысле распространяется за пределы того, что я назвал идеологией, а именно: на методологию и на теорию. Поэтому оставим уточнения и экспликацию того, что я сегодня говорил, то ли Наташе, которой предстоит дешифровка наших заседаний, то ли грядущим поколениям. Я просто пытался выразить, чего бы я хотел в идеале от X Международного симпозиума "Tertium datur", а также чего я хотел бы и уже получил с огромным запасом от симпозиума #I или #0.

Теперь мне хотелось бы кратко сказать о трех вещах.

1. Загадочная форма деятельности по созиданию такой метаидеологической корпорации может выглядеть так, сяк, включать какие-нибудь камлания, пляски при луне, мистические, менее мистические и рациональные деяния. Но у нее должно быть какое-то ядро, которое понятно, постижимо и которым я готов заниматься сам. Таким здоровым, примитивным ядром для меня является издание "Иного". Я просто сделаю все от меня зависящее, чтобы ежегодно на свет появлялось "Иное-2", "Иное-3", "Иное-4". При этом они могут менять форму. "Иное-2" может оказаться сделанным по образцу какого-нибудь software с электронными шуточками и прибауточками. "Иное-3" вообще, может, будет существовать только в компьютерной версии. "Иное-4", возможно, будет просто рукописью. "Иное-5" будет некой игрой.

Но для широких масс общественности "Иное" будет выполнять, с одной стороны, грубую функцию некого рейтингового листа или списка, который демонстрирует все более уточняющийся с каждым годом круг лиц, согласившихся признать друг в друге наличие этого самого Откровения (помимо многих мерзких, а также прекрасных черт).

С другой стороны, "Иное" будет демонстрировать некий представительный набор текстов или идей, необязательно имеющих форму текстов, которые и называются "Хрестоматией" (не в смысле чего-то хорошего, а в смысле именно представительного набора текстов).

И одновременно это издание имело бы смысл некого знака, который эта корпорация подает обществу: мы здесь, мы, как медведь, пометили наш участок леса. Правда, на этот участок никто и не претендовал, но теперь претендент появился, участок застолблен. Пожалуйста, вы можете зайти туда - он открытый, но чтобы туда зайти, вы тоже должны быть медведем. Мы очень хотим, мы ищем всех медведей, мы пометили этот участок леса с целью собрать там всех медведей (или "люденов", в терминах Стругацких). Ну, а если Вы не можете, подайте на нас жалобу в Гагаринский народный суд (что я - такой умный, издал 58 монографий, являюсь почетным доктором такого-сякого университета, а эти самозванцы, сволочи не берут мою статью в "Иное-8"). И Гагаринский народный суд в установленном порядке рассмотрит ее, и все будет нормально.

Вот, собственно, та голая, ядерная форма деятельности, которой лично я готов буду заниматься, потому что могу быть редактором, составителем, организатором, деньги "вышибать", самолеты фрахтовать (все это освоено с комсомольских лет). Конечно, пользуясь замешательством круга авторов "Иное-1", я впихнул по блату свои статьи во все тома. Но следующее издание будет делаться более демократично, и там уже таких злоупотреблений никто, естественно, не допустит. Поэтому мы сможем взять большее число авторов.

2. Мне хотелось бы предложить некий игровой образ (кое-кто из присутствующих с ним уже знаком) специфического способа "спасения отечества", который я ассоциирую с деятельностью вокруг "Иного".

Для меня есть два пути "спасения отечества", которые я считаю не противоположными, а взаимодополняющими (но про второй обычно забываю). Под "спасением отечества" (в жирных ковычках!) я понимаю лишенное звериной серьезности имя той деятельности, коей не чужд почти каждый из присутствующих. Первый путь я называю "штурмом Кремля", второй - "бегством в Троицу".

"Штурм Кремля" - понятная старая русская идея, состоящая в следующем. Конечно, мы хотим добра возлюбленному отечеству! Мы в общем знаем, как ему его принести, но лишены абсолютно возможности ему чем-либо помочь, покуда мы не сели в Кремль и не открыли заветный сундук, где находится нечто под названием "власть". Как только мы его открыли и достали ее, с этого момента мы готовы быть честными, умными, хорошими и заниматься только тем, что приносит пользу отечеству. Но ведь, граждане, до тех пор, пока ее (власти) у нас нет, мы же ничего сделать не можем! Эти же сволочи только все портят! Поэтому мы не моемся, не чистим зубы, не приносим пользы близким, а денно и нощно сколачиваем предвыборные блоки и, построившись свиньей или фалангой, штурмуем высоты власти. При этом мы, конечно, грешим сплошь и рядом, но дело-то такое! Цель оправдывает средства! Как только мы ее (власть), болезную, захватим, тут-то мы сразу же чудесно преобразимся и с улыбкой на устах начнем помогать отечеству.

Я с этим совершенно согласен, это 100-процентная истина. Покуда этот сундук не открыт, вы можете тут "дергаться", но вам никто не даст (как раньше, так и сейчас) что-то делать. Ироническая форма рассказа не свидетельствует о моем неприятии данного пути. Сама эта абстракция смешна, видимо, не из-за того, что она не истинна (она истинна). Смешна она из-за того, что в ней чего-то не хватает, и поэтому смешна надежда на то, что она может быть реализована в таком виде.

Название "бегство в Троицу" я взял из романа А.Н.Толстого "Петр I" (любимый роман нелюбимого автора). Как известно, Петр I, услыхав, что его собираются то ли отравить, то ли прирезать, выскочил в чем мать родила или в кальсонах, прыгнул на кого-то, поскакал куда-то, и в конце концов выяснилось, что он со страху прискакал в Троицу. За ним последовали ближайшие бояре и парочка потешных полков с деревянными фузеями.

И возникла некая странная ситуация. Ну, сидит себе, так сказать, потенциально венценосный в Троице, никого не обижает, с ним полки, никому опасности не представляющие, ничего плохого не делает, и убивать его как-то уже поздно, ибо втихую можно было, а в Троице уже несподручно.

С другой стороны, возникает некое неудобство, усилившееся после того, как ближайшей ночью 4 стрельца и 2 ближних боярина, движимые непонятным чувством, тоже перебежали в Троицу. То ли (я помогаю им понять собственные мотивы) они думали, что там близкие родственники, то ли ощутили, что вкупе с Петром и его кальсонами туда перебежало нечто перспективное (харизма ли, которой они не чуяли в Софье), но после этого начинается период сосуществования и тихого бегства. Потом 8 стрельцов, потом целый полк, но втихую и без оружия, потом 2 полка с барабанным боем и уже утром переходят в Троицу, и вскоре выясняется, что, собственно, Кремль перешел туда, и сама Софья туда переезжает, осталось только поменять вывески, и все!

Это - некий идеал бескровной смены власти, который не соответствует исторической реальности и даже роману Толстого. Я все упростил. Естественно, без крови никак нельзя! Но смысл этого для меня в следующем.

Ну, хорошо. Вы знаете секрет создания новой замечательной России, с правильной идеологией, с человеческими отношениями и денежной системой. Отлично! В бардаке, где мы существуем, пока еще есть достаточное количество свободы.

(Не "свободы" в западном понимании, когда она есть тончайшая ткань, вырабатывавшаяся веками, с подвижными зыбкими границами. А "свободы" в том смысле, что вот здесь общий шум, я вошел, стащил фотоаппарат, и никто не обратил внимания; или в углу сел и организовал вокруг себя некую секту, а компетентные органы только через 3 года заметили, что она существует, и уже далеко зашла ее деятельность, как, например, и произошло с сектой Аум-Синреке, успевший скупить почти пол-Москвы.)

Пожалуйста! Берите в аренду или в субаренду подвал. Если у вас много денег, откройте специальную экономическую зону, получите от секретаря райкома или начальника губернии какую-нибудь лицензию и работайте в рамках законов! И если у вас здесь действительно есть секрет той самой новой России или просто что-нибудь хорошее (просто собрались хорошие люди, светлые лица, и у вас хорошо живется), к вам побегут обязательно! И прибегут! И вот пусть бежит столько, сколько вы можете принять, и столько, сколько захочет.

Это - такой странный идеал созидания иной России.

Когда "Иное" уже было написано, мне попалась в руки книга Евгения Трубецкого, и я выяснил, что его предсмертная статья, напечатанная с сильными сокращениями при советской власти, называлась "Поиски иного царства в русской культуре и русской сказке". Взыскание иного царства чуть ли не самое русское из русского, что только есть.

Пожалуйста! Стройте свое иное царство, пока еще можно! Конечно, может наступить момент, когда будет уже нельзя, но, полагаю, что еще не скоро.

Это тоже слишком смешно и слишком идеально, чтобы быть истиной, хотя с этим я тоже согласен на все 100% и именно этим я хотел бы заниматься. Второе без первого является не более, чем слюнявой утопией. Но первое без второго, я думаю, не обойдется, ибо если мы будем существовать в парадигме "захват Кремля", то и будет продолжаться взаимный захват и перезахват Кремля, и тот, кто доберется и захватит его, будет настолько в мыле и в крови, что уже при всем желании не вспомнит, что же он, собственно, хотел сделать. А если он попытается задуматься хоть на секунду, в каком кармане у него лежит тот рецепт, о котором он забыл, он тут же получит по башке от тех, кто бежит туда же, но не рефлексирует.

Отмечу, что со стороны уже приходили умные люди и предлагали идеи и великодушно соглашались принять проект "Иное" малым членом или органом, или соратником разных больших проектов, связанных со "штурмом Кремля". Я их как бы приветствовал, приветствую, даже очень хочу и в принципе не против, чтобы какой-нибудь доппаек был. Однако для меня проект "Иное" несколько поляризован в сторону "бегства в Троицу", а не "битвы за Кремль".

Слово "бегство" можно понимать и в смысле эскапизма, и в смысле некоторой позорной трусости. Но я в это слово такого оттенка не вкладываю. Мне кажется, подобного сорта "бегство" требует не меньше, если не больше, мужества и терпения - просто отойти в сторону и показать, что, собственно, за тобой стоит, какие люди, какие идеи, что ты умеешь. Ну, давай, давай, делай, а мы посмотрим!

В связи с этим я перехожу к последнему пункту, который уж решительно не имеет никакого отношения к умствованию. Предыдущий пункт хотя бы по форме содержал всякие слова.

(Обращаясь к Фадину) Андрей Васильевич! Я удержался сегодня от употребления нелюбимого вами слова "трансцендентный" колоссальным усилием воли, и радость от этого успеха меня захлестывает, так как в последней части моего выступления для него нет места.

3. Я хотел бы поговорить о том, что называется программой презентации, хотя программы нет, и в Суздале на первой предпрезентации я объяснил, почему это - не презентация, указав 3 причины: а) "Иное" - не книга; б) продавать ее никто не собирается и поэтому незачем презентировать; в) ее еще нет. Ее и сейчас еще нет, но она скоро появится, и последняя причина отпадет.

Поэтому я очень кратко, переходя к жанру добровольной метапланерки, скажу, что на сегодняшний день сделано, задумано сделать и о чем я мечтаю.

Во-первых, я мечтаю о том, чтобы у нас было 5 разнообразных типов встреч.

Общее между ними будет то, что некто получает по почте или факсу приглашение, подписанное одним или несколькими авторами "Иного", на некое мероприятие, пьянку, вечер, Бог с ним, пусть даже презентацию, заседание клуба, где в частности будет идти речь о книге "Иное". Один из авторов "Иного", его знакомый, зовет его туда.

Он приходит, видит разных приглашенных лиц и нескольких авторов "Иного", происходит взаимодействие, обсуждение, ему что-то показывают, а при выходе оттуда он имеет возможность купить неэлитный комплект "Иного", однако это - не совсем покупка.

Ему объясняют, что это не акт покупки, а скорее акт предоставления ему возможности купить привилегированную акцию. Поэтому его просят оставить визитку или координаты и дают некий вопросник, на который он имеет право отвечать или не отвечать, выбросить его тут же в помойное ведро или прислать нам когда-нибудь. Для нас это - способ через некоторое время попробовать провести некое тестирование и понять, угадали мы или нет. Это такая иньская форма поиска клиентов для "Иного".

А яньская форма состоит в том, что тысяча экземпляров, имеющих структуру кассетной боеголовки, будут целенаправленно, по нами составленному списку вручаться гражданам (не потому, что они захотели, а потому, что мы так решили). И это не будет происходить при входе или при выходе из зала, где проходит презентация, а в специальном отдельно отведенном месте.

Таким образом, мы сможем 1000 раз осуществить наше жесткое право сказать: "Ты годишься, а ты - нет!" Но чтобы искупить этот грех (ибо кто мы такие?!), мы сможем 5000 раз предоставить такую возможность кому-то самому войти в этот круг.

Вот то общее, что будет объединять все эти встречи. А разное то, что они будут абсолютно различны по сюжету, месту, приглашающему субъекту.

Тип 1. Я очень хотел бы, чтобы каждый из присутствующих тут авторов от своего имени на своей территории или какой-то другой (специально арендованной или предоставленной нами) провел лично для своего референтного круга, включая своих друзей, знакомых, одноклассников, встречу с рассказом об этой книге. На этой встрече каждый из приглашенных им имел бы возможность (ограничение будет разумным) купить по себестоимости, очень дешево (хотя эта книга дорогая) данный комплект в качестве привилегированной акции, оставив нам имя владельца, как это делали чековые инвестиционные фонды.

Тип 2. Мы используем оболочку того или иного мероприятия как жирную гусеницу, которую седлает наездник, прокалывает ее своим яйцекладом и откладывает в ней свои яички. Так это было сделано в Суздале и до некоторой степени в других местах. Если у вас есть интересные события, мероприятия и пр., круг участников которых вы считаете полезным с точки зрения обсуждаемого, ждем ваших предложений.

Тип 3. Мы специально договариваемся с какой-то организацией (я приведу пример, чтобы не объяснять долго), что они проводят у себя встречу. На нее от своего имени они приглашают свое руководство, свой актив (как говорили на партхозактивах), свою референтную группу. От своего же имени они приглашают туда часть авторов "Иного", которая для них приемлема. Подобная договоренность у нас имеется с VIP-клубом на 15 ноября на 18.30. VIP-клуб хотел бы, чтобы пришли те авторы, которых мы к ним делегируем. Они пригласят человек 100-150 разнообразных небезнадежных интеллектуально и духовно толстосумов, и мы проведем это самое действо. Но все равно при выходе они получат возможность избрать себе судьбу.

Тип 4 (самый жестко нормативный). Есть такие группы лиц, такие референтные группы, которые неохватываемы ни одной организацией, ни одним человеком, которого бы они все слушали и любили, ни одним мероприятием. И тогда для них мы специально по специальному жесткому нормативному сценарию будем организовывать встречу. Мы будем арендовать помещение, мы будем составлять список, мы будем их всех приглашать, сами будем решать, кто с ними будет говорить, будь то представители электронной прессы, банкиры, региональные лидеры или кто бы то ни было еще. Это - самая дорогостоящая, хотя при этом самая эффективная, форма донесения идей до кого надо, но поскольку времени, денег и места мало, то, думаю, таких встреч будет меньшинство.

Тип 5. Все то же самое, но в регионах. Поскольку регионов много, мы можем в каждом из них либо использовать одну из названных форм, либо, по возможности, склеить их все.

Каждый регион обладает наведенным ресурсом в виде лиц и организаций, имеющих выходы на кого-то из авторов "Иного". Можно попытаться все их суммировать, выбрав наиболее интересную индуцированную точку и попросив ее о содействии.

Скажем, мы выбрали Киев. У Пастухова в Киеве личный друг - помощник Кучмы и Кучма - знакомый. Личный друг Пастухова говорит: "Хорошо. Я буду координатором. Все, кто имеет выходы в Москве на авторов "Иного", пожалуйста, связывайтесь через меня, я вам арендую помещение на Крещатике".

Все это сейчас будет происходить, начиная с момента нашего возвращения с Крита, с частотой 2, потом 3, потом 4 раза в неделю, до выборов и после них. Единственный вопрос в том, зачем нам все это надо.

Я считаю, что это некая самопрезентация, событие, чрезвычайно важное в моей жизни и, может быть, полезное для некоторых из уважаемых авторов.

Нужно попытаться построить систему концентрических кругов, которые помогли бы нам найти потенциального субъекта-носителя этой еще не родившейся метаидеологии, если угодно. Т.е. идея, дабы овладеть массами, нуждается в тушке. Идея не может без тушки. У нее должны быть ножки, ручки, рожки, пушистенький хвостик, крепкие зубы и еще чего-нибудь. Эта тушка не может состоять из философов, социологов и лиц, устремивших безумные очи к Небу и задумчиво бродящих, спотыкаясь, по камням Феста. Она должна иметь оболочку клубов, партий, неформальных групп и т.д. и т.п., вплоть до царя-батюшки, который сидит на троне, а под подушкой у него лежат труды кого-то из уважаемых авторов или все тома "Иного".

В этом смысле малой, но важной частью этой работы (она может занять много времени, и я на нее совершенно не способен) является, безусловно, доставка этого боезаряда туда, куда надо, а не в белый свет как в копеечку. Я предпочитаю не накрывать мегатонными боеголовками города (а) жалко городов; б) нету мегатонн), а использовать surgical strike, когда боеголовка долетает именно туда, куда нужно. Но только наша боеголовка ничего не взрывает. Она ложится на блюдо тому, кто взыскует духовной пищи, а то, что ему предлагают, он есть не может. У него испорченный вкус, ему, видите ли, подавай чего-нибудь эдакого содержательного. Вместо того, чтобы взять и взахлеб читать труды Максима Соколова, о котором так много здесь говорено - блестящий стилист, очень умный человек, но почему-то вот воротит! - ему хочется читать Радаева, а где его взять?! И тут вдруг к нему летит "Иное". Плюх! Вот оно!

Для меня это, скорее, габровская форма экономии. Денег собирал-собирал на издание весь наш коллектив дружно - собрал, но мало, на каких-то жалких 6000 экз.! Выглядит книга так, что желающих купить будет гораздо больше, чем желающих читать - просто как некий артефакт, для коллекции, а там какая разница, что за бредни в ней написаны! Видите - метакнига! Наше замечательное издательство "Аргус" "сбацало" такую книгу, что коллекционер не пройдет мимо. А я хотел бы, чтобы все коллекционеры мимо прошли, за исключением тех, кто действительно нуждается в окормлении! Коллекционеры обождут! Когда мы все разбогатеем, мы сделаем коллекционное издание, которого будет достаточно, чтобы мы в следующий раз поехали на Крит даром (но я обещаю, что мы и так даром туда поедем в следующий раз), да еще чтобы нам приплатили.

Я банализировал ситуацию, как мог. Я могу долго, так сказать, открывать здесь все новые "масонские" тайные слои замысла, как моего личного, так и других авторов. У каждого из них есть свои замыслы вокруг этого. Некоторые уважаемые авторы с первых месяцев весны этого года подходили ко мне и шепотом говорили: "Да! Я только сейчас начинаю понимать, в какую мы все оказались втравленными историю!" Я сам тоже только сейчас начал понимать, особенно когда взял в руки книгу "Иное", в какую историю мы все попадаем. Еще неизвестно в какую; может, ни в какую и не попадем; но интересно!

Однако нельзя все сразу. Это отнюдь не все, что я хотел сказать. Времени я и так занял много, поэтому я на этом прервусь. Просто от меня строго потребовали уважаемые мною коллеги: "Ты кончай валять дурака! Скажи, зачем ты все это затеял?" Мне кажется, я сказал для начала достаточно и теперь призываю уважаемых коллег свободно подходить к микрофону и по обозначенным мною пяти темам, а также по любым другим высказывать свои соображения, возражения и пр.

У меня есть лишь одно большое возражение против любых возражений. У нас так мало времени, а Крит так прекрасен, что давайте споры и дискуссии отложим до Москвы. Давайте попытаемся дать каждому возможность сказать то, что он сам хотел бы сказать, при условии, что он не будет все время ругаться, а позволит нам заглянуть в щелочку его персонального личного откровения (с маленькой буквы). Ведь почти за всеми спорами стоит отсутствие культуры и абсолютное непонимание, а то и просто нежелание понять собеседников! Поэтому на закуску я расскажу историю как пример того, что такое Откровение и что с ним происходит в нормальной культуре, но в области, в коей, кажется, нет места всем этим сложностям, а именно в точных науках, где не просто формулой выверяется знание, но и железом. Прошу прощения перед теми двумя-тремя, кто может знать эту историю. Она была однажды напечатана в тоненькой книжечке, вышедшей 15 лет тому назад, и касалась гражданина нашей родины Роберта Ороса ди Бартини, человека непонятного, но очень благородного происхождения, который в 20-е гг., движимый романтическими желаниями, переехал сюда из Италии.

Бартини поклялся сделать так, чтобы красные самолеты летали быстрее черных (итальянский фашизм уже существовал, и Бартини был очень заидеологизирован). Умер он в начале 70-х гг. в возрасте 73 лет. В нем было много странностей, но бесспорно одно: он-таки добился цели, которую поставил перед собой, став гениальным авиаконструктором. Ему редко давали довести модель до воздуха, но несколько моделей он все же довел.

Он сделал дальний бомбардировщик, который летал на Берлин и бомбил его не из Прибалтики, а от Москвы. Он сделал цельнометаллический самолет "Сталь-7" с рифленым крылом, внутри которого проходило охлаждение и пр. Этот самолет уже тогда летал, причем в 2 раза выше, чем самые высотные самолеты, и в 2 раза быстрее, чем самый скоростной истребитель. И хотя самолет существовал, летал, это можно было проверить, были протоколы, но все равно люди не верили, что это возможно!

После войны, поскольку он очень "выпендривался", ему никак не давали КБ. Тем не менее именно он разработал теорию стреловидного крыла (он был ее основоположником). Его прекрасно знают все ведущие авиаконструкторы, и умер он не то чтобы в почете, но все-таки он не был изгоем и полным маргиналом. Как авиаконструктор он достаточно известен, хотя это очень неприятная история и неприятное имя. И до сих пор оно окружено массовой неприязнью и неприятными легендами, потому что очень не хотелось верить, что все это есть и летает.

Бартини баловался и теоретической физикой и с подачи академика Боголюбова напечатал одну и ту же статейку сначала в ДАНе, а затем в сборнике "Проблемы гравитации", вышедшем в 1965 г., который я читал, держал в руках (такая толстая желтая книжка).

Бартини аналитическим путем получил все мировые константы: постоянные тонкой структуры, заряд электрона, "гамму" из закона Ньютона и пр. (чему и была посвящена его статья). Кто знает физику, меня поймет, а тем, кто не знает, я объясню. Он получил чисто математическим путем, без какой-либо апелляции к законам природы все то, что считалось необходимым ожесточенно измерять с помощью линейки и гири (в отличие от числа "пи", которое вычисляется математически). Более того, он получил это как дробь с определенным способом вычисления (т.е. число с неограниченным количеством знаков после запятой). С тех пор измерительные приборы неоднократно совершенствовались, но каждый раз измерение показывало, что формула Бартини опять дает абсолютно точную цифру.

Это - возмутительный факт, который ставит под вопрос всю современную физику, это - безобразие, это - хамство, но это - гениальный результат, ибо опровергнуть его невозможно. Он есть. Это вам не какие-то бредни каких-то авторов "Иного" (не поймешь: о том, о сем, а больше ни о чем!) - тут железо! Самолеты летают, формула проверяема, напечатана в самом престижном журнале, а также в сборнике, который общедоступен (есть во всех библиотеках).

Уровень цитирования - 0. Никто никогда не опровергал, не доказывал, не спорил, не ссылался. Эта работа известна всем, она существует - общество молчит! Известно, что физика Бартини была шестимерной. У него, кроме длины, ширины и высоты, было трехмерно время. У него и самого было много странных свойств как в характере, так и в физиологии. Но он вел себя и выглядел как нормальный человек.

Я был студентом физтеха, и так просто меня с пути было не свернуть. Когда я опросил всех, почему никто не реагирует на Бартини, и получил невнятное бормотание в ответ, я остервенел и пригласил к себе двоих младшекурсников, работавших под моим началом в редакции институтской многотиражки "За науку". Одним из них был Абрикосов - сын академика Абрикосова. Я сказал ему: "Тебе будет очень плохо, если ты не доберешься лично до папы, не сунешь ему в нос статьи и не ответишь мне определенно, какого черта твой папа и все другие не реагируют на эту гениальную работу?" (А через 10 лет Арман Виллер во Франции повторил эти результаты и другим путем пришел к тому же: не надо ничего мерить, граждане, это все - чистая математика!)

Через день Абрикосов-сын передал мне слова папы, что специалистов в той области топологии, которой воспользовался Бартини, у нас нет, в ней надо специально разбираться, что потребовало бы много времени и сил, а этим никто не хочет заниматься, поэтому никто о данной работе Бартини вообще не высказывается.

Как это происходит, что культура не принимает, отторгает идею? Очень просто! С Бартини, вроде бы, ничего нельзя было поделать. Его идея была полностью несокрушима, отрицать ее было невозможно. Невозможно было и приписать ему морганизм-вейсманизм или прочую белиберду, дабы сослать куда-то (у него имелись крепкие связи). И тогда его проигнорировали, закапсулировали.

Мне кажется, данная модель в чистом виде неприложима ни к кому из присутствующих, но те или иные ее стороны приложимы почти к каждому. Так работает эта машина. И понимание - не гарантия того, скажем, что кто-то вдруг начнет печатать статьи Бартини. Ведь академик Боголюбов напечатал ее не потому что понял, а потому что у него была развитая интуиция и свобода от социальных ограничений. Он лишь понял, что здесь что-то есть. Ему это было очевидно, как очевидна для человека с абсолютным слухом чистая нота. Боголюбов хотел помочь, но не знал как. Он напечатал статью - это все, что он мог сделать.

У нас не нашлось академика Боголюбова, но, с другой стороны, у присутствующих нет проблем, ибо в гуманитарной сфере можно напечатать текст, где 95% будет приветствоваться аплодисментами, а эта самая бартиниевская суть будет упрятана в 5%, которых никто не заметит. Я писал об этом в "Апологии составителя". С моей точки зрения (я могу ошибаться), труды уважаемых авторов "Иного" ценят вовсе не за то, за что их надо было бы ценить, не за ту чистую ноту, не за то откровение, которое там есть, а за всякую белиберду, которую каждый там находит. А авторы "Иного", будучи людьми (у них зарплата, семья и пр.), подыгрывая читателям, дают им то, что они хотят.

Например, Бартини мог бы процитировать Л.И.Брежнева, и это помогло бы ему, грубо говоря, расширить аудиторию, которая читала бы его статью. Но он мог бы провокативно процитировать и Ландау с Ахиезером, написав, скажем: "Ахиезер думает по этому поводу то же самое", и дальше привести 8 стр. формул с топологией. Тогда бедный Ахиезер должен был бы почесаться и, потея, начать выяснять, верно ли его процитировали или нет.

Эта история все равно касается каждого из нас. И единственный способ от нее избавиться - поступить, как Глухов в романе Стругацких "За миллиард лет до конца света", т.е. завернуть эту свою компоненту, содержащую чистое откровение, в папочку с белой бумагой, перевязать тесемочками и сказать: "Я об этом писать больше не буду или писать буду, но сознавая, что никто этого у меня не читает, зная всеобщую молву обо мне, что вот имярек из авторов "Иного" - очень умный человек, но крыша у него немного поехала, и время от времени он начинает нести какую-то ахинею!"

Например, в конце статьи Сергея Ервандовича есть замечательные картинки с драконами. Да будь я проклят, если хоть кто-нибудь из окружающих может сказать, что он детально там все понял (я уж не говорю про широкие массы читателей!). Я лично считаю, что как раз там, поблизости от драконов, самое важное в этой статье, но все, естественно, будут читать про оппозицию. И это нормально, это просто скрытая завуалированная форма борьбы с данным обстоятельством. Однако откровение все равно остается в статье.

На этом я внезапно прервусь. Очень хотелось бы, чтобы, начиная с некоторого момента, мы высказывались в свободной форме, но сначала я предпочел бы чуть-чуть попредоставлять слово, если можно. И я убедительно прошу Глеба Олеговича Павловского стать первым из тех, кому оно предоставлено.

ПАВЛОВСКИЙ: Довольно трудно продолжать. А можно не продолжать?

ЧЕРНЫШЕВ: Можно.

ПАВЛОВСКИЙ: Я мало с чем согласен.

С презентациями у нас уже есть некоторый опыт, связанный с определенными неудобствами. Я только что вернулся полуживой из г. Львова, где весь вечер в нетопленой казарме нам пришлось объяснять, почему "Иное" - не интеллектуальный онанизм, и если обычный онанизм приносит некоторое удовлетворение, то приносит ли его интеллектуальный, и как все это связано с отношениями русского и украинского народов. Это все было тяжело, непонятно. Все остались, по-моему, в тягостном недоумении. Ну, ладно.

Я так и не понял на самом деле, зачем нас привезли на Крит и почему нас здесь кормят и возят по пляжам. Но я ощущаю некоторую ответственность, возникающую из этого обстоятельства. Соответственно, я должен как-то отчитаться, вот я и отчитываюсь.

Я начал было что-то писать, но на третьем употреблении слова "иное" почувствовал объективный юмор ситуации, так как в русском языке это слово не предназначено для частого употребления. Поэтому я буду говорить совсем не об этом. Я буду говорить на бездуховную тему.

Я сказал уже, что ни с чем не согласен и прежде всего, конечно, с главной посылкой автора (я не полемизирую, а высказываю свое понимание). Речь шла о некоторой корпорации. Однако я считаю, что эта корпорация поразительно бесплодна и не то что вредоносна, а как бы не существует. Если бы она хоть что-то делала, это единственное, что могло бы каким-то образом ее оправдать. Но, к сожалению, она ничего не делает. В последние 10 лет возникло парадоксальное явление странной стадной антикорпоративности. Корпорации, собственно, нет. А одновременно есть нечто, замещающее функцию производства множества идей. Это множество поразительно и, наверное, требует культурологического или иного объяснения.

В течение 10 лет мы умудрились избежать составления списка национальных угроз, национальной повестки дня. В наиболее динамичный период ломки общества, страны, культуры ни разу ни одна проблема, с которой потом сталкивались люди, не была предварительно обсуждена, а чаще всего даже и названа. Всякий раз все сводилось к тому, как относиться к реальности, когда она уже материализовалась, - как к угрозе, с которой надо всячески бороться, или как ко злу, которое следует терпеть во имя победы единого пути, во имя вхождения в мировую цивилизацию. Но является ли этот путь единственным к мировой цивилизации, или, может быть, есть еще и другие?

Итак, существует проблема. Есть некое множество людей, которое иногда именуется интеллигенцией, иногда интеллектуалами и которое не выполняет, подчеркиваю, элементарных функций, не говоря уж о производстве идей. Оно даже не выполняет функции адаптации чужих идей к местному контексту. Оно не выполняет функции хотя бы сообщения об имеющих место за пределами страны дискуссиях, о наличии там каких-либо идей, помимо тех слов, которые произносятся здесь. Оно поддерживает страну и экономику в каком-то странном состоянии непродуктивности, постоянной тавтологичности. Мне совершенно ясно, что это ведет просто к исключению возможности формирования какой-либо производящей экономики на этой территории, если она опять-таки не будет подсоединена в качестве придатка к какой-то другой зоне. Но последнее опять-таки невозможно полностью (это тоже не удалось). Поэтому мы поддерживаемся постоянно в межумочном состоянии.

Это зло, о котором я говорил и достаточно часто писал, для меня концентрированное, видимо, по личным причинам. Я ощущаю себя как бы частью этого сообщества, числя себя российским интеллектуалом или, можно сказать, образованцем, или демократическим интеллигентом (название не важно).

Кстати, слово "демократия" теперь никто уже не может употреблять без кавычек. Это весьма высокая цена, заплаченная культурой, за то, что корпорация, занимавшаяся в ней языком и идеями, в такой степени дискредитировала достаточно важную категорию, достаточно важное европейское начало. Сейчас эта категория уже невосстановима в культуре в исходной форме, она уже культурно нелегитимна и может вернуться потом каким-то очень сложным, нам неизвестным путем.

Интересно, что на рубеже этих великих проблем высится фигура Чернышева, и вот в каком смысле.

Всю желчь по поводу русской интеллигенции я выплеснул по заказу Чернышева в околофилософском памфлете о беловежском человеке. Я решил просто свести все гадости, говоренные мною когда-либо о русской интеллигенции, расположить их более-менее компактно - и свел. Чернышев памфлет напечатал.

Но одновременно я обнаружил некий предел этого процесса для себя, впервые увидел, что существует некая неперсональная альтернатива. Подтолкнуло меня к этому зрелище человека, который героически инвестирует в некое абсолютно пустое пространство (и не только пустое, а как бы в абсолютный газ) усилия и немалые деньги, между прочим, - вы на заседании слышали названные цифры! Надо сказать, что собрать 100000$ на книжонку (а она не может быть представлена спонсору иначе как книга) непросто в нынешней ситуации.

Это - парадигма явочного противодействия уже определившемуся и достаточно (я подчеркиваю) безнадежному процессу, ибо он исключает Россию и как сообщество, и как пространство, и как культуру в качестве субъекта даже из поля собственных проблем (т.е. мы в них участвуем в качестве некой системы объектов, суммы точек приложения сил). Видимо, данная ситуация может быть преодолена таким образом. Именно это я увидел впервые на примере проекта "Иного".

Вначале я отнесся к идее Чернышева крайне скептически - человек коллекционирует философии и идеологии реформы, ну, есть у него такая странность! Реформы - вообще гадость, на мой взгляд. Ну, можно коллекционировать идеологии, собрать их в книжку. Коллекционирует - ну и замечательно! Хотя, вообще-то говоря, это неинтересно.

Для себя я эту деятельность определяю как grant giving - нечто, на что всегда можно получить грант. Такой деятельности довольно много. Мы на Украине наблюдали, как в принципе всю интеллигенцию можно перевести на получение грантов и жить с них. Интеллигенция становится национально мыслящей именно в силу того и в той степени, в какой получает гранты и эти гранты продлеваются.

Любопытно тут другое. Сам проект "Иное" как-то изменялся и меня подталкивал к сперва мне самому странной деятельности.

Видимо, возможна ситуация, когда беловежского человека можно переиграть на его собственном поле. Он ведь очень примитивное существо с ограниченным количеством кнопочек и рычажков, которые не так уж трудно освоить, после чего на нем достаточно просто играть. Это самое существо появилось на месте, которое некогда занимала русская и советская интеллигенция. Она сама довела себя до такого состояния рядом достаточно изощренных процедур (я вообще считаю, что наиболее тонкие процедуры саморазрушения были изобретены в последнее десятилетие, а уже в силу господства новых видов коммуникаций они привели к наиболее тяжелым последствиям).

Итак. Беловежского человека можно будет обыграть на его собственном поле именно в силу того, что он считает данное поле гомогенным, а вектор процесса известным (ясно, что это путь в мировую цивилизацию через, скажем, катастрофу, употребляя категории, более знакомые присутствующим).

Складывается достаточно простая картина, в которой можно работать. Используя энергетику этого в принципе национально-, духовно-разрушительного процесса, можно заставить отвести часть ресурсов данного процесса обратно в зону потерянной субъектности (лучше сказать, на ту территорию, где в принципе могут формироваться связи людей, не включающихся в этот процесс, некие их общие проекты).

В сущности, парадокс, если даже не брать идеологическую сторону вопроса, что слой людей, который возник за счет наличия в стране всеобщего образования ("страна читателей" и прочие достаточно известные параметры), не только наиболее ожесточенно содействовал разрушению именно этих условий и наиболее ожесточенно препятствовал инвестициям в эти сферы, но и не использует инертную энергетику этих сфер. А ее можно использовать.

Как только мы начинаем инвестировать хотя бы незначительные силы (и в финансовом, и в персональном плане) в эти омертвленные ресурсы - осколки прежней национальной культуры, осколки (условно говоря) советской интеллигенции, - мы получаем достаточно интересные результаты, потому что эти величины, эта почва, этот слой все еще заметны.

Я реально ощущал воздействие в принципе локальной деятельности г-на Чернышева в своих собственных проектах, которые носили значительно более коммерческий характер, но тоже были связаны с привлечением средств в те или иные зоны интеллектуального производства. Я убедился, что здесь есть 3 основных проблемы.

1) Проблема средств.

ЧЕРНЫШЕВ: Их не дают.

ПАВЛОВСКИЙ: Я этого просто не понимаю! Их не дают, только когда ты их не берешь!

Итак, проблема средств. Она решается в принципе сравнительно легко опять-таки за счет того, что зона послебеловежской государственности лишена критериев. В ней разрушены иерархии, поэтому в принципе непонятно, что надо, что составляет интерес, а что - нет.

Здесь я спорю с Симоном Гдальевичем, полагая, что наши интересы в пространстве, где ты не можешь их никак институционализировать, закрепить, в принципе неопределенны и в этом смысле могут "гулять". Они "гуляют" даже у субъектов, для которых, как нам кажется, интересы очевидны. Точки расходования средств тоже, зачастую, очень странны, потому что экономика носит строго иррациональный характер. Ее критерии неясны, в силу чего теоретически непонятно, почему, допустим, 10% национального дохода не может быть вложено в проект "Иное". Это непонятно, и в принципе в этом можно убедить. Надо только потратить определенные деньги, можно даже подсчитать, какие (не такие уж большие, на самом деле!).

Ужас нашей ситуации в том, что фрагментация (прежде всего в духовной, идеологической, ценностной сфере) дошла до такого уровня, на котором не может быть сформирован никакой общий проект, не может быть высказан никакой общий интерес. Однако это же обстоятельство является удобным для возникновения тех или иных сообществ. Не могу сказать, что сообщество может быть только одно. Не знаю даже, каким именно оно будет. Такие сообщества явились бы некими монадами рациональности в этом бульоне, формируя и навязывая в какой-то степени этой предельно раздробленной, деперсонализованной, деидеологизированной массе идеи.

Вообще, с моей точки зрения, масса управляема сегодня прежде всего потому, что лишена идей. Проблемы кадров, строго говоря, в России нет. То, что воспринимается каждым, кто действует, как проблема кадров (это действительно жутко, мы сталкиваемся с этим каждый день), - на самом деле проблема людей, из которых удалены идеи, удалено вообще ощущение того, что есть место, которое отведено идеям. Все способности данного человека (образование, энергетика и пр.) не работают в качестве кадровых свойств просто в силу его деидеезированности (не знаю, правильно ли здесь сказать "деидеологизированности").

В этом бульоне могут возникать коацерватные зоны исключений. Я обнаружил, что реально этих зон не так уж мало, хотя все они выглядят странно, с точки зрения тех или иных предубеждений, с точки зрения слоя, продуцирующего вместо идей свои предубеждения. Они выглядят странно, алогично, они весьма гетерогенны, носят достаточно разночинный характер (в них соединяются бывшие бандиты с бывшими интеллигентами, а иногда и с ныне причисляемыми к интеллигенции теми или иными писателями, деятелями религии и т.д.). Это сообщество несколько напоминает наше в этом зале по ряду свойств (но не по всем). Оно тоже могло бы быть таковым; но, может быть, им не является. Проверить это можно только практически.

Мне кажется, принятое г-ном Чернышевым направление...

ЧЕРНЫШЕВ: Тов. Чернышевым.

ПАВЛОВСКИЙ: ...тов. Чернышевым (мне приятно это говорить, но я не знаю, не получу ли по морде). Направление, принятое моим товарищем Чернышевым, интересно во всяком случае в модельном отношении. Реально возможно формирование проекта инвестиций (причем федерального масштаба) в интеллектуальную сферу при решении 3-х проблем.

1) Проблема средств (чьи деньги?).

2) Проблема отношений с властью. Это трудная проблема, потому что традиционно интеллектуальная инфраструктура России опосредована властью, и вряд ли возможно иное. Т.е. увеличение связности пространства ведет к увеличению участия власти, государства в духовной сфере, что неприятно и чего многие стремятся избежать.

3) Проблема формирования техзаданий. Это самая тяжелая проблема. На данной момент нет субъекта, который мог бы сформулировать техзадание, хотя вроде бы это самое простое, нет группы людей, которые могли бы сформулировать проектное задание (пусть даже необеспеченное деньгами) по некоторой культурной, духовной санации страны. А поскольку такого сообщества нет, то вопросы о деньгах и власти провисают. Можно спорить об этом до утомления, но деньги есть, и власть есть, нет только субъектности, нет желания, интереса, страсти (это кому как кажется).

КУРГИНЯН: Честно могу сказать, не знаю, что мне говорить. Я очень рад видеть всех присутствующих, очень благодарен за теплую атмосферу, но, видимо, мои способы понимания, те технологии, в которых я существую, настолько ограничены, что я совершенно не понимаю целей происходящего (может, я на Санторине это пойму, прыгнув с кальдеры).

Что касается проекта "Иное", то я бы указал на несколько ограничителей, несколько проблемных вещей, которые стоило бы учесть, если мы сами в них что-то понимаем.

1. Собирание 100000$ (а я здесь тоже являюсь человеком, который примерно представляет, что это такое) - сложная, но не неразрешимая проблема. Может найтись довольно большое число людей, которые соберут 100000$. И у них найдется определенное число знакомых, в т.ч. и интеллектуалов. Эти знакомые интеллектуалы могут показаться кому-то из присутствующих здесь тоже наделенными чистым тоном и некими индивидуальными откровениями. Они могут собраться в некую Хрестоматию. И дальше возникнет вопрос...

ЧЕРНЫШЕВ: "Разборки".

КУРГИНЯН: Да. И предлагаемая соборность каким-то неуловимым способом превратится в "разборность" (это бывает с ней, уже неоднократно было).

Мы собираемся "Иное" презентовать, знаем уже, что сложности есть. И тогда возникает вопрос: что мы презентуем?

- Это сборник, в котором мы все участвуем? - Нет, это нечто большее.

- Это монография? - Нет, это не коллективная монография, а что-то другое. Это некая заявка на субъект.

- А чем она обеспечена, кроме вкусовых или каких-то других предпочтений тех или иных людей?

Я не могу просто обходить эту проблему, а окончательного ответа у меня нет. Я понимаю, что дефицит идей велик и что существующая власть обладает сейчас способностью делать заказы на производство продуктов, в которых есть идеи. Я согласен участвовать в любых изданиях подобного типа. Но с идеей элитного тиража "Иного" и всего остального у меня есть внутренние проблемы, которые я просто для себя не решил.

Я не буду говорить, хорош ли, плох ли проект "Иное", нравится ли мне это. Естественно, мне это нравится - договорились это делать, начали делать, значит, уже нравится! Но понимания, что это значит и почему это так, а не по-другому, у меня до конца нет.

Кто эти избранные, которые должны получить книгу? В каком смысле они являются избранными? Кто их признает? Что такое индивидуальное откровение? Здесь среди нас присутствуют несветские люди. Как они относятся к оценке их деятельности как индивидуального откровения? Это же проблема!

ЧЕРНЫШЕВ: Главное, что откровение - с маленькой буквы.

КУРГИНЯН: Тогда все это - уже метафора, метафора чего-то, не вполне понятного. Я, например, на индивидуальное откровение не претендую. Я претендую на большее и на меньшее одновременно, но не на это. И, наверное, присутствующие здесь тоже относятся по-разному к этой метафоре.

2. Еще большее поле проблем вызвала у меня та бумага, которую мне дали (имеются в виду Материалы к симпозиуму "Иное дано. Россия как страна Среднего мира"), с заявками на мир культуры, на вхождение в мировое сообщество через мир культуры. Я не очень понимаю это и до сих пор не уверен, что Россия должна куда-то входить, что у нее есть такая особенная проблема войти в новое мировое сообщество. Каковым будет это новое сообщество? Почему Россия должна в него входить? У меня есть определенные представления о том, каким это все будет. И я не являюсь тем человеком, который стремился бы Россию куда-то вводить. Я вообще не понимаю, куда Россия может войти. Все это мне напоминает старый фильм "Операция Ы и другие приключения Шурика", в котором один из героев говорил: "Если я встану, то ты ляжешь!" Россия куда-то входит! НАТО это все продемонстрировало - если она куда-то входит, там все ложится. Тогда как она может это сделать? Ей это так трудно и неудобно. Может быть, нужно делать совсем не это.

Говорить, что я тоже считаю, что Россия - мир культуры и что есть такое деление на эти три мира, для меня невозможно. Я этого не считаю.

Это не значит, что я не готов вместе с кем угодно в чем угодно участвовать, если это очевидно не приносит зла людям (в широком смысле), как, например, в случае сборника "Иное".

Но я не считаю, что это - мир культуры, я не считаю, что Россия куда-то должна входить и т.д. Возможно, среди присутствующих есть люди, у которых, когда начнется формирование какого-то принципиального консенсуса, кроме откровения, проходящего через наши дырки, тоже сразу же появятся какие-то содержательные проблемы.

Срединный мир, мир культуры и все остальное, что предлагается в качестве этих реалий - для меня это все проблемы, меня никто в этом не убедил, я никогда в этой системе координат себя не чувствовал. Не знаю, как другие. Может быть, кто-то ближе был к этому.

Я очень ценю культурный ландшафт и все остальное. Мы, к сожалению, редко видим друг друга и уж совсем редко в ситуации, когда через час не надо бежать куда-то. Здесь же возникла уникальная ситуация, когда хочешь-не хочешь, а время тратить просто некуда. Может быть, стоит воспользоваться этим и все-таки договориться по поводу этих проблем, как-то соразмерить эти вещи таким образом, чтобы возникло желание договориться. Может быть, это могло бы стать точкой схода?

Чернышев коллекционирует модели или формы, или что-то еще. А я коллекционирую его высказывания - это мое хобби. Тут уже были "дырки в голове", "магазин "Ле Монти", "система понимания" и т.д. Если все множество этих символов (я понимаю, что все это символы) расположить вместе, то я пока из них единого контура, никакой целостности не составил. Они у меня борются друг с другом. Я бы и хотел здесь точнее понять: о чем идет речь? если организовывать эти презентации, то с какой окончательной целью?

Мы знаем классическую трагедию сложившейся ситуации, хотя не все ее таковой считают. Я знаю, что даже сидящие напротив меня не согласятся с этой точкой зрения. Я могу высказать только то, что лично думаю по этому поводу.

Павловский формулирует это же своими словами, я формулирую так: сложилась парадоксальная ситуация, беспрецедентная в истории - сформировался уклад, который занят поддержанием и воспроизводством регресса и оформлением этих регрессных отношений внутри себя. В пределах этого уклада, не разрушив его, все могут найти себе место. И ни для кого из здесь сидящих и сотен других интеллектуалов нет никакой проблемы найти себе в этом место.

Но это - простое место, это - место червя, который должен так или иначе проделать дырку в этом теле и вынырнуть с другой стороны. Все смотрят и говорят: "Вот это какой замечательный червь! У него такой длинный хвостик, такая красивая головка! А кому какой больше нравится - этот червь, этот или тот?" Каждый, кто отказывается от этого, с моей точки зрения, уже в одиночестве быть не может, потому что тогда возникает совершенно другая задача.

Если это - регрессообразующий, регрессоподдерживающий уклад (я подчеркиваю, уклад!), то его тем или иным способом надо взрывать, чтобы расчищать в нем место для контррегрессивных тенденций. Он весь запрограммирован на регресс. Он съедает одну за другой отрасли своей промышленности, он съедает свой интеллект, он разрушает свои мотивации, не производя ничего другого, и он катится как набравшая инерцию масса.

Тогда надо хотя бы отказаться от деления друг друга на реформаторов и контрреформаторов и сказать, что есть люди, которые стремятся остановить, сдержать или повернуть эти регрессивные тенденции, и люди, которые воспроизводят регресс, вписываются в этот регрессообразующий уклад.

3. Еще одна проблема, которая мне видится рядом с этой, заключается в следующем. Регрессообразующий уклад всегда имеет свою длину, свое время существования. Он ведь так или иначе съедает накопленные ранее кем-то еще ресурсы! Вся эта торговля недвижимостью, сырьем, всем остальным - это и есть съедание ранее накопленных ресурсов в тех или иных формах. Население включено в этот контур самопоедания. Ему хорошо. Меня спрашивают: "Почему Вы все время говорите о катастрофе, когда всем так хорошо?" Я отвечаю: "Потому и катастрофа, что хорошо! Если бы не было катастрофы, было бы плохо, потому что было бы соответствие между уровнем производства и потребления, между реальным качеством жизни в стране и самоощущением. Вот эти разрывы и говорят о катастрофичности ситуации!"

Видимо, эта катастрофа имеет свои пределы; видимо, они не так велики. Тогда действительно стоит обсудить, что по ту сторону катастрофы. Когда регрессообразующий контур разрушается сам, из каких элементов начинают собираться другие контуры? Я никогда не считал, что трансформация должна происходить через катастрофу. Но если эта катастрофа существует, то за ее пределами что и как будет собираться? В этом случае альтернативные точки и какие-то зародыши сумели бы образовать контур чего-то, что можно было бы дальше задействовать, или нет?

Подводя итог своему выступлению, я могу сказать, что все время ловлю себя на нехорошем желании как-то это использовать. Я понимаю, что это дурновкусно, антиэстетично и неверно, за что прошу прощения у собравшихся. Спасибо.

ЧЕРНЫШЕВ: Я очень хотел бы, чтобы возникающее желание это использовать использовалось по прямому назначению. Это замечательно - давайте сожрем все, что нам тут дают, потому что иначе греки скормят это совсем безмозглым немцам или англичанам, которые приехали сюда в поисках поживы.

Я почти не буду реагировать на сказанное, но просто вскользь два слова.

Павловский говорил о грантах. Я пытался обратиться в Московский фонд Макартура в беспроигрышной ситуации, когда у меня там все были знакомые и меня привели к начальству, я сам в это время работал с Соросом, имел нашивки, наколки за заслуги перед grant-making и прочей промышленностью. Они приняли меня просто с распростертыми объятиями, готовы были сразу заплатить, но я, к несчастью, два слова сказал им о проекте. Последствия были самые плачевные. Думаю, что проблема во мне, конечно. Однако, по-моему, нормальный западный фонд от таких проектов, как наш, должен шарахаться. Тут есть некоторые вопросы, проблема в повышении искусства добывания грантов.

ВОЛКОВ: Не надо было ничего говорить о сути.

ЧЕРНЫШЕВ: Конечно. Избежать этого я не смог, этому надо учиться. Поэтому прошу помочь мне в этом. По-видимому, сама деятельность "grant-making" - не моя задача.

Далее. Я сожалею, что Кургинян не развил свою замечательную идею о саморазрушающем укладе, потратив 3 минуты на общество культуры. Дело в том, что я к этой бумаге ("Материалы к симпозиуму") специально не апеллировал. Я только упомянул, что нам время от времени нужно изображать из себя международный симпозиум, чтобы оправдать экономию тех 7000$. Как раз "общество культуры" я придумал за эти 7000$. Это хорошая плата, и Бог с ним! Это официальная легенда, что тут обсуждать?! Я готов пообсуждать, но не сейчас и не здесь.

По поводу мысли о том, что надо бы больше общаться и меньше ездить на экскурсии (я так ее понял), есть разные точки зрения. Но я все время подчеркиваю добровольность экскурсий, никто туда насильно не загоняется. А для общения здесь есть такое количество мест, где можно по двое, по трое, по пятеро и т.д. общаться, так что никто другой даже не увидит! Я мечтал, что это и будет происходить. Просто нельзя впихнуть, к сожалению, в одну неделю так много. Многие историки, культурологи хотят увидеть Фест. Я верю, что их раздирает желание поговорить друг с другом, но и одновременно побывать там. Всегда, когда есть несколько возможностей, они внутренне конфликтуют друг с другом. Но у меня не было замысла морить здесь всех экскурсиями!

Форма экскурсии - это та форма, в которой можно поехать в Фест. Если б у нас было в 3 раза больше денег, мы бы поехали в Фест по-другому: я бы каждому отсыпал полмешка, сказав: "Там стоянка такси, они все ждут, в любой момент, когда Вы захотите поехать в Фест, выберите, с кем Вы едете, и поезжайте, никто не узнает". А так я согласен - надо больше общаться.

Относительно конфигуратора (можно ли построить из моих высказываний что-то целое). Конечно, нет. Я совершенно согласен с этим, я это понимаю, не горжусь этим, страдаю от этого, но не могу в данный момент помочь, ибо считаю, что сейчас нужно решать другие задачи. А в приватном порядке я всегда готов предложить некий вариант конфигуратора, но никто пока не спрашивал.

(Объявляется перерыв на 7 мин. Продолжение заседания после перерыва)

МАХНАЧ: Я очень люблю говорить не первым, потому что кто-нибудь обязательно "покатит шарик". Двое выступавших, и Глеб Олегович, и Сергей Ервандович, покатили мне по шарику, хотя я нисколько не льщу себе подозрением, что кто-то из них собирался это сделать. Более того, они оба, вероятно, не согласятся с тем, как я использую их дар. Но делать уже нечего - шарик уже покатился.

Опять прозвучали слова о злополучной интеллигенции. Никуда от нее не денешься! И я вспомнил тут же, что один мой студент меня после лекции год назад спросил: "А интеллигенция - это антисистема?" Я не ответил ему утвердительно. У нас был очень долгий разговор. Не буду утруждать вас изложением мыслей об антисистемах, составляющих, может быть, худшую часть из мною написанного, но все-таки удостоенную места в сборнике "Иное".

И все-таки вернуться к интеллигенции, невзирая на то, что за это следует битье, конечно, считаю полезным или по крайней мере забавным.

Еще в конце 1993 г. Левада солидно обосновал неизбежность исчезновения интеллигенции по причине исчезновения экологической ниши для ее существования (сборник Интерцентра, вып. #1). У меня нет претензий к тому, что сделал Левада, за исключением, пожалуй, одного. Он поставил некий знак не тождества, но равенства между интеллигенцией дореволюционной и интеллигенцией советской. Т.е. сделал то же самое, что когда-то сделал в "Образованщине" Солженицын, который сравнивал их в пользу интеллигенции дореволюционной, обложил последними словами советскую, но опять-таки признал, что это - нечто социально родственное.

Хотя, если повнимательнее разобраться в сути вопроса, интеллигенция советская покрывала всю образованную часть общества. Мы говорили не только "творческая", "техническая", "научная", но даже и "военная" интеллигенция. Единственные образованные люди, которые в советское время могли не быть интеллигентами, - это духовенство. Их было мало, и исчезающе малая часть общества могла не приниматься во внимание.

А интеллигент дореволюционный - это образованный человек, но не аристократ, не помещик, не офицер, не буржуа, не священник, которых тогда было больше во всех смыслах, в т.ч. в отношении их веса в обществе. Это разные социальные категории, и место у них разное.

Дореволюционная интеллигенция исчезла давно, советская исчезает сейчас (или уже исчезла - очень трудно смотреть на свою эпоху, я ведь не социолог, а историк), причем исчезает решительно и безвозвратно. По-моему, это симпатичное явление. Еще до статьи Левады на Новый год 1992-й (до стрельбы в центре Москвы и всяких дел) я произнес тост, пожелав России, если она выберется из ямы, в которую попала, оставить в яме интеллигенцию, чтобы больше в этой стране интеллигентов никогда не было, а были, как во всех нормальных странах, интеллектуалы.

Социальный дрейф из одного сословия в другое возможен, для меня вполне привлекателен. Тщусь полагать, что я его уже совершил. Подозреваю сильно, что его совершили и прочие здесь присутствующие. Это имеет, как мне кажется, к сборнику "Иное" самое непосредственное отношение.

Мне трудно по моим возможностям, роду деятельности судить, как может повлиять сборник "Иное" на власть имущих, на принимающих решения, однако он может повлиять на, вероятно, самый важный из процессов, идущих сейчас в богохранимом отечестве, - на процесс образования.

Действительно, экономика представляется столь абсурдной, что можно было бы доказать необходимость потратить 10% бюджета на программу "Иное". Более того, экономика является настолько абсурдной, что уж совсем нетрудно доказать, что 10% бюджета можно потратить на образование. В конце концов, японцы в 1945-50 гг. находились в более тяжелом положении, чем мы. Но даже и тогда, будучи оккупированной страной, они не изменили своей практики, сложившейся в эпоху Мэйдзи, и всерьез тратились на образование, на поддержание престижа учителя, на взаимоотношения в образовательной среде учителя с учеником. В результате они имеют то, что имеют, а мы уж - то, что мы имеем!

И вот мне чрезвычайно интересно, а преподаватели будут, смогут или как - читать этот сборник и сборники, которые выйдут в будущем? Процесс "Иного" уже пошел. Происходит это благодаря невероятным трудам Сергея Борисовича. Здесь и многие другие трудились (на некоторых из присутствующих незадолго до отлета сюда мне смотреть было страшно при встрече!), но все-таки труды нашего координатора представляются экстраординарными (или экстра-координарными - это уж вопрос терминологии!).

Я полагаю, полученный продукт, не годящийся категорически, ни при каких обстоятельствах для политика, годится не только для узкого круга интеллектуалов самой высокой пробы. Конечно, приятно прочитать статьи друг друга, несомненно это и произойдет в большей или меньшей степени. Сам я собираюсь прочесть все статьи; более того, половину я уже прочитал, пока сборник готовился.

Но считаю вполне возможным, чтобы наши труды прочли университетские интеллектуалы. Именно они составляют ядро корпорации образованных людей во многих странах мира на протяжении веков (на Западе с эпохи возникновения университетов, т.е. с XIII в.). И я буду очень стараться, чтобы в библиотеки учебных заведений, до которых я дотягиваюсь, сборник попал; и чтобы информация о том, что он попал, тоже попала; чтобы хоть как-то презентационный круг охватил преподающих интеллектуалов.

Если это произойдет, то подвижка неизбежна, ибо интеллигенция никогда не могла быть властью, а чаще всего и не хотела (будем к ней справедливы). В общем она для власти и не годится - ее состояние аморфно для этого. Власть хотела, чтобы интеллигенция ее обслуживала. Интеллигенция это делала, хотя она делать этого не хотела. А корпорация преподавателей властью является! И если пресса - четвертая власть (не стану оспаривать этот тезис, это так и есть), то корпорация преподавателей - власть пятая и очень серьезная. Именно от нее в конце концов зависит реально, что ждет детей представителей первых четырех ветвей власти в обозримом будущем.

Я изложил сейчас одну из тем, над которыми работаю. Вероятно, моя статья так и будет называться - "Пятая власть". Мне хотелось бы серьезнее заниматься проблемой корпорации преподавателей, меня это страшно интересует. Было бы очень интересно опрокинуть исторический материал на наше настоящее. Но я не революционер и даже не очень реформатор. Здесь мне симпатична оговорка Павловского - скорее, это просто "процесс жизни". Преподаватель в процессе жизни - совершенно необходимое лицо. И, возможно, это один из ключей, может, даже самый серьезный ключ, если наша складывающаяся, освобождающаяся от интеллигентности корпорация интеллектуалов преподающих уже готова в качестве читателей подобной продукции.

Это можно посмотреть и хотелось бы посмотреть. Возможно, коллеги-социологи или политологи смогут даже сказать что-нибудь через некоторое время (получается ли это, работает ли). Пока небольшой эмпирический материал, которым мы располагаем, позволяет надеяться, что это получится. И тогда я в сборнике участвовал не зря, ибо всю жизнь хотел быть преподавателем, преподавателем, вероятно, и помру, и состояние своей корпорации меня беспокоит в первую очередь. Меня беспокоит и состояние России, но я про пятую власть сказал. Состояние преподавательской корпорации - это состояние России в ближайшем будущем. Вот что я мог заметить по поводу. Благодарю.

ЧЕРНЫШЕВ: Меня кое-что задело в выступлениях и Кургиняна, и Махнача.

То, что говорит Кургинян, меня всегда задевает: иногда задевает как кисейный рукав возлюбленной, которая мимо идет; иногда задевает как угол чемодана, который мимо несут... Потому, собственно, я и просил его участвовать в "Ином", что задевает. Он сказал, что надо иметь больше возможностей общаться и меньше тратить времени на sightseeing.

Есть две абстракции, каждая из которых справедлива. Одна из них такова (я читал об этом в художественной литературе). У человека есть любимое место, где он любит в одиночестве медитировать. И бывает, что ему очень важно и страшно хочется затащить туда какого-нибудь своего друга, с которым у него разногласия, просто чтобы вместе посидеть и посмотреть вокруг. В этом смысле место может определять многое (или все) во взаимопонимании.

Другая абстракция противоположна первой. Какая разница - какое место?! Можно, в конце концов, сидеть поблизости, по большой нужде присев на корточки, и при этом вести высокодуховную беседу.

Я всегда согласен с абстракциями, но, мне кажется, место играет определенную и часто важную роль во взаимопонимании. Сам факт того, где мы были вместе, уже может оказать большое влияние на наше совместное будущее (если оно будет), независимо от того, говорили мы там или сидели просто в автобусе и тупо пялились на фестский диск или на место, где его выкопали.

Я эту точку зрения выносил. И в качестве оправдания, почему так далеко людей тащил, хочу сказать, что, по-моему, это - особые места. Здесь важно побыть, ну, хотя бы даже по очереди, а не вместе. И этот опыт пребывания здесь нам еще выйдет тем или иным боком, даже если разговоров не получится.

Теперь о сказанном коллегой Махначом. Он постоянно называет "Иное" сборником. Мне это слово очень не нравится. Это - не сборник. В его речи правильное название "Иного" тем более звучало бы, как надо. Если речь идет о детях, о преподавании, это - нормальная хрестоматия, т.е. представительный сборник текстов, дающий более-менее целостный образ состояния умов в некий период времени. Понятно, что никакая хрестоматия не может претендовать на универсальность. Это - некая попытка.

Я не навязываю своего мнения. Я просто говорю, что смысл этого названия имеет прямое отношение и к задаче образования.

ГЛАЗЫЧЕВ: Я очень опасаюсь чрезмерной серьезности. На самом деле мы оказались вовлечены (и винить здесь некого - каждый делал этот выбор вполне добровольно, никого не били) в определенную интеллектуальную авантюру. Авантюры же отличаются тем, что они живут.

Мы только что за чашкой кофе разговаривали о такой ерунде: по какой-то случайной традиции в России перевели 4 книги Палладио, и все его знают (даже не читали, но знают, его книги вошли в обиход, они на полках в библиотеках); а гораздо более интересного итальянского мыслителя того же времени Филарете не перевели, его и не знают, его и нет (знают 2 с половиной человека, а все остальные даже и не могут сказать, что делают вид, будто знают).

Поэтому утверждение текста как мифотворчества само по себе есть могучий культурный акт. Предвидеть его последствия, разумеется, абсолютно невозможно. Было бы глупо пробовать это делать. Но пока его нет - это одно состояние, когда он есть - это уже совершенно другое состояние.

Я был втянут в это безобразие достаточно рано. Мы вместе с Алешей Волковым (директор издательства "Аргус", в котором вышло "Иное") и Катей, его женой (которая, не ограничиваясь ролью жены, тоже приложила руку к "Иному"), и с моими молодыми помощниками следили за тем, как нечто совершенно расплывчатое из многих сотен страниц рано или поздно начинало под железной рукой "нашего вождя и учителя" складываться в какой-то безумный мозаичный порядок.

Нельзя сказать, что тут нет порядка. Я, в отличие от большинства присутствующих, читал все тексты и утверждаю: порядок тут есть. Точно его определить чрезвычайно трудно. И это мне нравится больше всего. Володя Махнач говорил, что преподавателям, возможно, такая штука не бесполезна. Мне кажется, главный смысл в том, что определение логики порядка в "Ином" требует некоторого интеллектуального усилия, поэтому это своего рода тестовый материал (независимо от того, нравятся кому-то или нет отдельные тексты, вызывают ли они то или иное отношение).

У меня всегда вызывало невероятную тоску и раздражение, что после "Вех" не получалось большого толковища. Во всех сборниках преследовалась ясно выраженная целенаправленная стратегия доказать то или это, вместе решить, сдвинуть, подвинуть! А сейчас собственно толковище и возникло.

Толковищ-то и вообще было мало. Пересмотрев книжные полки, мы обнаружим, что этот жанр чрезвычайно бедно в российской традиции XX века оказался представлен. Поэтому, мне кажется, самое любопытное здесь - утверждение жанра через некоторое мифологическое действие. И поэтому вполне естественно на Крите ему придавать определенную внешнюю форму соборной разыгранности.

А если говорить серьезно, то, конечно же, 3/4 текстов ставят меня на дыбы и, вероятно, каждого из присутствующих тоже. Но так и должно быть! Это просто необходимо. Ведь произошло все-таки некоторое чудо.

У Александра Александровича Бессмертных собираются люди, которые в иных случаях могли бы размахивать совершенно разными знаменами и бегать по коридорам с разными боевыми кличами. Оказалось, что это возможно, что это приятное место, место, где просто сказать "Здравствуйте!" и улыбнуться, - огромная ценность!

Данная книжка - материализация такого рода улыбки. И это, на мой взгляд, куда важнее всего того, что написано внутри. Хотя каждый относился к тексту достаточно серьезно. Мне, как человеку, возившемуся с посткорректорскими правками, это было видно особенно: как каждый из авторов блюдет, где у него с большой буквы написано, а где - с маленькой, а где все прописными, а где курсив простой, а где курсив еще и жирный. Ни буквы никто не отдавал! Значит, у авторов было внутреннее ощущение ответственности за текст. Если мы все притащили "Иное" сюда на Крит, на алтарь непонятных богинь плодородия, из этого не выйти чего-то не может! А что выйдет, за то несет ответственность один Чернышев. Мы же с вами можем отрешиться от всяческой заботы и ответственности - он разберется. Он всех охмурил, он и критских богинь охмурит тоже. Я, по крайней мере, очень признателен ему за возможность работы на проектом. Хотя мне много раз хотелось проклясть все! Но книга есть, есть предмет, физический предмет. А мы видим: ничего, кроме физических предметов, в Фесте не осталось. Вот это и есть самое главное - все остальное ерунда. Спасибо.

ЧЕРНЫШЕВ: Можно было бы специальную вечеринку посвятить обсуждению того, почему было 6 корректур, а не 2, и попросить поделиться наиболее яркими воспоминаниями уважаемое издательство "Аргус". Там было много объективного - оказалось, что "Иное" не корректируемо, ибо WinWord 6.0 не выдерживает такого разнообразия, такого плюрализма. Была и масса случаев, типа "чур-чур, поиграй, да опять отдай". Но просто это не вписывается в наш нынешний сюжет.

В качестве изделия эта книжка доставила много интересных минут как Вячеславу Леонидовичу, так и бедным-несчастным сотрудникам издательства "Аргус", которые самоотверженно согласившись вначале, потом многократно проклинали тот день и час, но все-таки довели дело до конца. У нас вообще сейчас принято обещать и забывать об этом. Скажем, обещать прийти встретиться, не прийти и даже не позвонить (даже после не звонить!). Я уже человек старый и с трудом могу измениться. Я по-прежнему, как дурак, когда мне обещают: "Встречаемся там-то, принесу то-то тогда-то!" - тупо верю. Хотя из десяти случаев в девяти ничего не происходит, и даже потом при встрече человек смотрит на тебя ясными глазами и только при напоминании бормочет: "Ах, да, действительно! Извини, старик, не получилось".

Но в случае с "Аргусом" люди пообещали, а потом выяснилось, что им в качестве собачки подсунули "собаку Баскервилей", однако они честно продолжали ее кормить и выгуливать. Т.е. я столкнулся с расширительным отношением к собственному обещанию, не просто с пунктуальным. И хотя в этот раз все шло очень долго и мучительно, в следующий раз все можно будет сделать гораздо быстрее.

Мне кажется, "Иное" могло бы послужить некоторому возвращению стандартов отношения к собственным обещаниям, которые у нас полностью растрачены. В ходе работы над "Иным" мы практически все время сталкивались обоюдно с расширительной трактовкой собственных обещаний (т.е. люди обещали 1 п.л., приносили 3 и т.д.). Это все - хороший знак. Сам процесс имел свою внутреннюю логику. Поэтому в начале Путеводителя есть фраза (это не форма вежливости), где говорится: "Множество людей, узнав тем или иным путем о замысле "Иного", тут же предлагали всестороннюю помощь, которой издателям удалось воспользоваться лишь в малой степени. Это дает нам все основания не переоценивать собственной роли. Не будь нас, идея "Иного" все равно нашла бы пути самореализации".

Увы, мемуарную часть мы здесь должны опустить, поскольку у нас остается всего лишь 1 день и 1 вечер.

ЩЕДРОВИЦКИЙ: 1. Пожалуй, единственный человек из здесь присутствующих, с которым я нахожусь в отношениях растянутой коммуникации, - Олег Генисаретский. Коммуникация эта длится, наверное, больше 20 лет. Я прислушиваюсь к тому, что он говорит, и очень многие вещи заимствую. Поэтому я воспользуюсь его формулировкой (которую услышал лет 7 назад и потом много думал над ней), чтобы ответить на вопрос, почему я участвую в этом проекте.

Формулировка эта звучала примерно так: "Одна из ключевых проблем, которую приходится решать и индивидуально, и в целом заканчивающемуся столетию, - проблема институционализации интеллекта". Может быть, это сформулировал кто-то другой (не суть важно), но фактически я участвую в проекте "Иное" в той мере, в какой здесь предлагается некая форма этой институционализации, отличная от многих, известных нам (как то: средневековая форма монастырей и университетов; форма, доставшаяся от XX в., типа консультационных фирм или современных университетов, которые синтезируют исследовательскую и образовательную практику; форма всякого рода советников, явных и тайных, которые нашептывают на ухо некое эзотерическое или давно напечатанное в газетах знание, до которого просто искомое лицо не успело добраться; и т.д.).

Поскольку с самого начала вопрос, что же это за форма институционализации, был для меня значим, я посвятил ответу на него свою статью в данном сборнике (в хрестоматии). Ответ звучит так.

Есть некая форма, которую можно назвать рамочными или интенциональными ассоциациями интеллектуалов. Естественно, это различные вещи: интенциональность предполагает некий общий объект, а рамочность - некие общие рамки. В случае "Иного" это смешано, поскольку предполагается, что есть такой единый объект, как Россия. И хотя все проводят эти границы по-разному, Россия выполняет функцию интенционального объекта или квазиобъекта. При этом есть некоторые совпадения в самоопределении в тех рамках, которые используют разные участники хрестоматии, но опять же не всеобщие, не тотальные, а, скорее, групповые (что отчетливо видно на тех "тусовках", которые формируются в связи с меняющейся критской погодой).

2. Верю ли я в то, что тысячи людей, принимающие решения (неважно, что это за решения, какого масштаба), прочтут эту книгу и что-то изменится в их принятии решений? С одной стороны, эта идея, конечно, мне не чужда. Я и свою работу строю приблизительно в этой же идеологии, ибо, действительно, людей, принимающих решения, не так много, их число счетно, и многие из этих людей известны, хотя не всегда понятно, как именно они совершают это "таинство", да и про многих известно, что они никогда его не совершают.

С другой стороны, я бы вспомнил здесь в качестве метафоры знаменитую, много раз транслированную телепередачу, на которой один из проектировщиков и деятелей событий 1991 г. был продемонстрирован, когда на тумбочке у него лежала книга "Постперестройка" (одним из авторов которой, кстати, был Кургинян). Репортаж этот был из тюрьмы. Думаю, эта метафора более близка к тому, что реально удастся произвести и сделать. А вот чтобы, я извиняюсь, повлиять на ситуацию принятия реальных решений...

ЧЕРНЫШЕВ: Может, сразу в тюремные библиотеки и адресовать хрестоматию?

ЩЕДРОВИЦКИЙ: 3. Удастся ли между собравшимися здесь авторами хрестоматии наладить процесс коммуникации? (Подчеркиваю: для меня важно, что это - коммуникация, а не общение. Грубо говоря, для меня коммуникация - производительное общение, т.е. общение, нацеленное на производство некоторого совместного продукта.)

Думаю, что нет, во всяком случае в тех технологиях, которые пока предъявлены (может, они лет через 10 изменятся), однако, на мой взгляд, вряд ли коммуникация здесь вообще возможна. А общение действительно приятно, хотя оно всегда будет, по-моему, протекать в группах, связанных либо общими интересами, либо какой-то судьбой, историей, либо потенциальным рабочим процессом. Т.е. это - коммуникативные связки, которые не программируются внутри некоторого поля общения.

Если цель такова, тогда это, наверное, возможно. Если целью является коммуникация и производство некого общего продукта, тогда все надо, на мой взгляд, строить иначе, но я бы за это не взялся. У меня есть опыт построения таких кратковременных коммуникативных связок между двумя-тремя людьми, но собрать 30 человек и построить для них такую схему достаточно сложно!

4. Подобно Сергею Кургиняну, я хочу использовать проект "Иное", и в плане его продолжения у меня есть три конкретных представления, как это можно было бы сделать.

1) Я наблюдал мучения Белоусова и ряда других людей, связанные с их статьями. Они говорили, что поменяли бы текст, будь у них такая возможность.

Есть форма телеконференции, и она, думаю, была бы эффективна. Я готов все свои тексты, которые я произвожу с частотой приблизительно 4 п.л. в месяц, помещать в эту телеконференцию, чтобы получать что-то назад в любой форме, но в реальном времени.

ГЛАЗЫЧЕВ: Во зверь! Молодой еще!

РЕПЛИКА: Я с такой скоростью не читаю!

(смех)

ЩЕДРОВИЦКИЙ: Я, между прочим, никому не предлагаю их читать, как, кстати, и ту статью, которую я написал в "Иное". Я наблюдал уже здесь муки: прочли статью, не прочли статью?

Я подчеркиваю: в реальном времени, потому что мысли хороши вовремя. Как говорил Мао Цзедун сам или кого-то цитировал из китайских авторов: "Сказанное правильно, но не вовремя - ложно!" В этом смысле, если бы удалось наладить систему коммуникации в режиме реального времени производства идей между хотя бы авторами "Иного", мне это было бы интересно.

2) Я совершенно не поддерживаю пафоса Владимира Махнача по поводу нынешней корпорации преподавателей, считая ее тяжелой прослойкой. Но при этом я уверен: сообщество, которое здесь наметилось, может создать что-то, типа своего университета. Только ни в коем случае не с 40 часами в неделю нагрузки! Это может быть 2 часа в неделю или 6 часов в другую неделю.

ВОПРОС: А как с оплатой?

ЩЕДРОВИЦКИЙ: Это вопрос решаемый. Скажем, в созданной мною "Школе культурной политики" все с этим нормально. Там проблема в другом - учебный процесс в "Школе" сфокусирован на методологии. А нужен действительно университет - подобие или прообраз такой системы мнений, представлений, которая претендовала бы если не на универсализм, то хотя бы на разнообразие, на различие подходов и точек зрения.

По-моему, если бы удалось сделать маленький университетик с числом студентов не более, чем авторов, это было бы интересно и продуктивно. Тем более, полагаю, каждый из авторов может рекомендовать по крайней мере одного человека в качестве учащегося такого университета.

3) Что касается презентаций, то прелесть, например, презентации в Суздале заключалась в том, что, во-первых, присутствующим не было дано возможности задать ни одного вопроса и вообще как-то поучаствовать в ней. Вторая великолепная вещь, которая там была, - это разброшюрованные книжечки. Их у нас всего 30 разных. Если в зале 60 человек, то каждому дается по 2 книжки (двух книжечек достаточно для презентации). Получив их, они начинают заглядывать друг к другу, выясняют, что у соседа совершенно другая книжечка, очень этому удивляются, начинают менять двух Радаевых на одного Кургиняна или наоборот.

ЧЕРНЫШЕВ: А курс официальный?

ЩЕДРОВИЦКИЙ: Все это устанавливаемо. Начинается очень любопытная для нас дополнительная котировка. По-моему, это - вторая великолепная находка, которую нужно тиражировать, ни в коем случае не заменяя раздачей четырехтомников. Четырехтомники только где-то в другом месте, а так - каждому по книжечке, и всем разное, и чтобы они потом друг с другом кооперировались, складывали целое.

Но признавая значение всех этих презентаций, я хочу предложить одну вещь, не зная, правда, как это сделать: все-таки нужно более продуманно использовать средства массовой информации. Да, конечно, презентации для неких групп нужны и важны. Но как использовать СМИ, чтобы расширить этот круг? Например, мне уже передали шутку Павловского об устроенной мною презентации во Львове: "Щедровицкий привез меня за тридевять земель, где 29 мелких украинских русскоязычных националистов выясняли подоплеку "Иного". Думаю, это судьба всех таких групповых презентаций. Т.е. где-то мы будем иметь более интересную аудиторию, где-то менее, но в общем все будет на этом уровне. Поэтому использование СМИ очень важно.

Я со своей стороны договорился с передачей "Деловая Россия" (к сожалению, эта передача дает информацию о фактах, а не о событиях), они дадут несколько минут информации об "Ином", а если мы представим им ролик, то вдвое больше. Но как представить событие в СМИ - это вопрос. Спасибо.

ЧЕРНЫШЕВ: Я только хотел бы отметить, что несколько вопросов в Суздале были. У меня более оптимистичное видение грядущих псевдопрезентаций. Мне они представляются как нечто среднее между Львовом и Суздалем. Но не дадут соврать другие, бывшие в Суздале, - не все там было так безнадежно, как во Львове. Даже, наоборот, приходилось специально прятаться от желающих "урвать" еще брошюрку.

Кстати, могу предложить слегка собачье название для дисциплины, занимающейся "Иным": инология...

КАРА-МУРЗА: Я подтверждаю все, что сказал Сергей Борисович, и все, что он еще скажет, заранее, потому что, раз уж мы ввязались в это дело, отступать некуда.

Я сразу скептически отнесся к идее, что мы тут внутри себя будем обсуждать книгу "Иное", поскольку у нас есть, мне кажется, некий общий пакт о ненападении - выехали на Крит, ты меня не трогай, я не трону тебя! Ведь все пишут примерно об одном и том же, и будет глупо сверх тех текстов, которые три года публиковались, что-то пытаться еще вдогонку засунуть.

Здесь, на мой взгляд, были поставлены 2 серьезных вопроса. Первый: зачем мы все это сделали? На него ответил Глазычев: "Время покажет". А если даже время не поможет, Сергей Борисович "продавит" тот проект, который, видимо, у него есть.

Второй вопрос связан c предложением Чернышева рассматривать проблему в рамках оппозиции двух альтернатив: "захвата Кремля" или "бегства в Троицу". Однако выдвижением этой двоичной системы нарушается главный принцип всего четырехтомника: попытаться создать троичную систему. Где tertium? Чего третье дано? Поискать его было бы достаточно любопытно.

Меня, как и Петра Георгиевича Щедровицкого, не увлекает идея кому-то что-то пытаться насильно презентировать (хотя мы были абсолютно правы, не давая задавать вопросы в Суздале - тут надо обоюдно соблюдать правила игры). Здесь уместно вспомнить знаменитую воландовскую фразу: "Никогда ни у кого ничего не просите. Сами придут и все дадут". Мы ни у кого ничего не просим. Мы не ходим во власть. Т.е. "захват Кремля" нам не подходит.

Но ведь "бегство в Троицу" нам тоже не подходит! Там был один Петр, и к нему тянулись по известным причинам - какой-никакой, а все-таки монарх! У нас здесь около 30 авторов, и все разные, и все монархи. У нас не центрированная альтернатива.

А третье уже дано, оно существует - это наше пребывание на Крите. Мы не ждем, что к нам будут активно летать из Москвы - к нам, скорее, из Парижа прилетят, как сейчас выяснилось. Мы же - мы отъехали. Это и есть тот tertium. Мне кажется, для многих из нас по личному рейтингу гораздо интереснее получить некий вотум доверия среди собранной здесь корпорации, чем активно обсуждаться, что-то опубликовав, неизвестно в какой аудитории в полисе. Здесь действительно дураков нет. Это очень-очень большой успех организаторов, безусловно. Если мы путем неформального общения сумели создать ту корпорацию, которая интересна друг другу, это и есть тот tertium.

Есть еще два важных момента, которых я хотел бы коснуться. Первый из них начну с примера.

С Сергеем Ервандовичем пыталась нечто начитывать (правда, у нее не получилось) контрэлита или тогдашняя еще элита, если действителен факт с "Постперестройкой". Но и реформы тоже, оказывается, делались, как я два года назад узнал, именно по одному из трехтомников одного из наших коллег - упоминавшегося тут сегодня Ахиезера (на тумбочке у властвующего Геннадия Эдуардовича лежал исчерканный его трехтомник).

Я больше всего боюсь не отсутствия идеологии в России, а той самой "азиопы", когда из нескольких идеологий пытаются сделать некоторый синтез. Он получается дурным. Есть опасность и перевирания самой хорошей идеи. Уже по этим причинам не стоит кому-то что-то объяснять - либо переврут, либо спарят с кем-то еще (с кем-то иным)! Это один важный момент.

Другой очень важный момент - не надо думать, что все, действительно, бросятся сейчас эту книгу читать. Я, например, уже знаю с десяток человек, которые говорят, что прочли четырехтомник, что он у них стоит дома, что, так сказать, конечно!.. хотя состав довольно неровный...

(общий смех)

В этом смысле презентация интересна не тогда, когда тебе говорят: "Приезжай!" и ты имеешь право выкупить экземпляры. (Кстати, никто не назвал цену, сколько "Иное" будет стоить, тем более, что у нас у самих пока его нет.) Надо довести идею до конца. Если мы от этого проекта в первую очередь решили получать удовольствие сами, то прежде всего по возвращении в Москву следует все-таки найти тираж и раздать всем авторам по четырехтомнику. Остальные перебьются, хотя бы первое время.

Поэтому я считаю, что презентация должна состоять в том, что появилась такая книга, что авторы сами получают от нее колоссальное удовольствие, им друг с другом очень интересно. И тогда у нас за стенкой образуется некоторая очередь. И внутрь можно будет пускать потихоньку по одному и под расписку, а может, даже бесплатно, но за подписку о том, что он больше не будет гадить этой несчастной стране (хотя бы за это!). И тогда деньги, потраченные нашими уважаемыми спонсорами, лягут именно как боеголовка в то самое место, в котором давно уже нуждается страна.

Надеюсь, губернатор Крита все же не будет нас третировать и выпивка сегодня вечером будет бесплатной. Так вот тот тост, с которого обязательно нужно будет начать сегодняшнюю встречу, а может быть, и кончить им, - это тост "За компанию!" Думаю, это и есть тот tertium, который нам datur, т.е. то ИНОЕ, которое нам дано. Спасибо.

ЧЕРНЫШЕВ: В речи Алексея Алексеевича возник страшный призрак спаривания. Я-то все время понимаю, что здесь непарный шелкопряд собрался. Но шелк, тем не менее, сделать можно и без спаривания, как показывает опыт.

КОРДОНСКИЙ: Я сейчас вспомнил о выезде в иное экзотическое место: в 1991 г. в апреле компания из 14 человек выехала в Чили, где мы учились у Пиночета. Известно, что 11 человек из этой компании составили костяк правительства реформ. А итоги этой деятельности обсуждаются в нашей сегодняшней компании.

ЧЕРНЫШЕВ: Надо было взять Пиночета с собой.

КОРДОНСКИЙ: Ну, здесь уже некоторые участники симпозиума берут с собой Лебедя! Поэтому стремление Сергея Борисовича нашими усилиями дать этому государству идею у меня вызывает некоторую настороженность.

Мотивы моего участия в "Ином" были просты: у нас с Чернышевым личные отношения, поэтому когда он попросил, я написал - сначала одну статью (он ее не принял), потом другую. На этом наши творческие отношения кончились и начались какие-то странные, другие игровые отношения, которые мы сейчас здесь продолжаем. В этих игровых отношениях есть что-то от сельского клуба, от искусства массовика-затейника.

Сергей давал мне смотреть файл будущей книжки на нескольких стадиях работы. Он производил совсем другое впечатление, нежели "Иное" в целом. В книге представлены почти все идеи, которые были в этой стране, в той или иной форме, часто превращенной и заново осмысленной (даже в 3-м томе "Россия как идея"). Я не готов обсуждать содержание этого третьего тома, но хотел бы просто рассказать об одном факте (это не притча!).

Все вы знаете, что есть сеть INTERNET - сеть для простых людей. Она основывается на совместной деятельности программистов, связанных между собой в квазигосударство, называемое "империей ФИДО". Это - особая сеть FIDONET. Там есть исполнительная, законодательная и судебная власти, есть административно-территориальное деление (три уровня). Так вот при организации ФИДО за СНГ был признан низший уровень в сети. СНГ - это даже не регион!

Поскольку количество граждан ФИДО в СНГ растет с пугающей весь мир быстротой, возникает множество проблем, аналогичных, мне кажется, тем, что обсуждаются в книге "Иное", т.е. признание за пространством СНГ и за Россией в частности во всемирной и приобретающей огромную власть сети более высокого статуса.

В этой книжке (я специально просмотрел ее) отсутствуют реалии третьей революции, которую мы все сейчас переживаем. Эти реалии связаны не с гражданством, не с личностью, не с государством даже, а с тем, что на субстрате существующих и будущих государств возникает некий коммуникационный каркас, что-то совершенно иное, чему аналогов нет. И политические, и финансовые системы так или иначе уже вынуждены подчиняться законам этих информационных сетей и законам информационных потоков, которые в этих сетях живут, и той идеологии, которая вырабатывается в этой коммуникации (это очень странная идеология и особый тип людей).

И если наши усилия как идеологов, как политиков, как методологов будут направлены не на осмысление прошлого и его проекцию в будущее, а на понимание, попытку предсказания и организации становящейся реальности (независимо от истории нашего государства и истории других государств), думаю, у нас может быть какая-то функция. А искать со всеми нашими идеями функции в государстве, которое распадается и с неизбежностью, с необходимостью занимается самоедством, мне кажется, нет резона. Т.е. совершенно не тот адресат! Спасибо.

УШАКОВ: Я хотел бы вернуться к тому предмету, который обозначен в самом сборнике, потому что "Иное" замечательно звучит, но выясняется, что в нем есть 3 разных раздела - "Россия как предмет", "Россия как субъект" и "Россия как идея", и нам, объединившись, все равно необходимо ставить задачи, чего же мы хотим.

Если мы хотим остаться на Крите, то проблема решена - мы уже здесь, нас сюда привезли, гостиница хорошая, кормят тоже хорошо, и остался только один вопрос: не остаться ли?! Тогда мы уже свою задачу выполнили, приняв участие в этом сборнике.

Если же ставится задача что-то предъявить предмету, обозначенному в нашем сборнике, чтобы в конечном итоге он это как-то воспринял, тогда, естественно, возникают проблемы, которые требуют даже не решения, а на первом этапе - постановки. Это - одна сторона вопроса.

Вторая сторона вопроса здесь уже звучала. Если мы действительно собираемся жить в России и предъявить тем, кто принимает в ней решения, нечто свое, то как нам это сделать? Посредством презентаций? Замкнуться ли на круг, например, пятой власти? Или случайно, мимоходом приходить и особо избранным предлагать свои книжки с тем, что, возможно, они их прочитают и, возможно, будут принимать решения на основе этих книжек, либо пошлют нас подальше, сказав: "Ну, ребята, мы теперь вас всех знаем, мы вас всех вычислили, вы нам больше не нужны"?

Итак, есть две стороны вопроса.

1. Если мы обозначаем некое новое действие, то нам действительно надо являть субъект этого действия и решать, какие действия мы хотим совершить: хотим ли мы остаться всего лишь авторами (людьми, которые изготавливают тексты, предъявляют их всем и на этом успокаиваются); либо все-таки мы хотим, чтобы предъявленные нами тексты стали основой действия других людей или, может быть, нас самих?

2. Каковы способы предъявления наших текстов? Достаточно ли нам будет презентаций? А может быть, нам надо писать новые тексты, так как одного "Иного" не хватит? Тогда давайте напишем "Иное-2", потом "Иное-3", "Иное-4", "Иное-5", и, возможно, на "Ином-10" наши тексты кем-то и будут восприняты!

ЧЕРНЫШЕВ: Я пока еще никому из присутствующих не предлагал.

УШАКОВ: Ну, это идея здравая - сделать "Иное" основой!

Я бы предложил следующее. Так уж получилось, что я, являясь участником проекта "Иное" как автор, занимаюсь также некоторой подачей этого проекта в СМИ.

Фирма, которую я представляю, является владельцем двух еженедельных программ (на "Маяке" и на "Радио Россия"). Тем самым существует некая форма предъявления проекта "Иное". Кстати, одна из передач ("Молодая Россия") и задумывалась с целью шире представить идеологию, предложенную в "Ином", дать более широкое ее толкование с разных сторон. Тем более, что мы с вами сейчас можем выступить в роли людей, которые анализируют сиюминутные процессы (предвыборную кампанию). Может быть, слово, заявленное в этот момент, и прозвучит актуальнее, и даст толчок развитию идеи "Иного". Спасибо за внимание.

ЧЕРНЫШЕВ: Я очень хотел бы всех немножечко "просанторинить", и мне было бы гораздо интереснее, если бы этот разговор состоялся не до, а после Санторина. Шутку насчет того, чтобы всех собрать в один самолет и..., я с презреньем отметаю - самолет замечательный - "Olympic Airlines", лететь недалеко. До будущего года это мероприятие вполне может потерпеть, а уж там соберем всех в один большой самолет "Боинг", чартерный, прямой Москва-Крит...

(смех)

КАПУСТИН: По-моему, эпиграфом к нашему обсуждению в том виде, в каком оно сейчас протекает, можно взять слова нынешнего эпического героя России Бориса Николаевича Ельцина, сказанные в Америке: "С чего начнем, тем и кончим!"

(смех)

В тот момент смысла этого высказывания я не понял, но сейчас, когда я наблюдаю за ходом дискуссии, мне какой-то его смысл начинает открываться (возможно, потусторонний для Бориса Николаевича, но тем не менее здесь актуализированный).

ЧЕРНЫШЕВ: Может быть, автора пригласить?

КАПУСТИН: А он уже присутствует на одной из фотографий Бреля для "Иного" - там рядом с Цымбурским вверху какая-то пародия на Бориса Николаевича, думаю, отнюдь не случайная. Я, собственно, и начал это говорить, вспомнив данное фото.

Я уже не говорю о таких перекличках конца и начала, как то, что сейчас "конец уже почти наступил", по словам Чернышева.

ЧЕРНЫШЕВ: Нет-нет. Заседание продлится до начала ужина.

КАПУСТИН: Тогда пролонгирую это приближение к концу.

Не говорю также о таких перекличках начала и конца, как загадочное выражение Сергея Борисовича о духовном онанизме, подхваченное Кара-Мурзой, сказавшим, что мы здесь должны самоудовлетворяться и это - задача #1!

(смех)

Всю эту навязчивую тематику конца я оставляю в стороне. Логика дискуссии была более забавна в другом плане.

Фундаментальный тезис, выдвинутый Чернышевым в его выступлении, был таков: необходимо отрефлектировать вопрос, для чего мы здесь собрались. И я хочу к этому вопросу возвратиться, совершив круг ("с чего начнем, тем и кончим").

1. Прочитав 4 или 5 статей, которые мне презентовали авторы к данному моменту, я пока не понял назначения книги "Иное", ее смысла. Возможно, я вообще его не смогу понять. Однако на вопрос, зачем мы на Крите собрались, я, кажется, готов ответить. Впрочем, я понял это только сегодня, незадолго до второй части нашей сегодняшней встречи. Смысл нашего пребывания здесь в следующем.

Здесь говорили: "общение", "коммуникация". Если коммуникацию дефинировать как общение, ориентированное на производство какого-то осязаемого продукта, это едва ли возможно. Но общение здесь на Крите может быть самоцелью.

Для себя я определил его как самоцель в таком плане. В ходе микрогрупповых общений, которые имели место, я столкнулся с задачей нахождения возможностей для перевода языков некоторых авторов на свой язык. Мне это далеко не всегда удавалось. Но сама по себе данная процедура обладает немалым эвристическим потенциалом. Речь идет вовсе не о том, чтобы, благодаря нахождению этих способов, выуживать из собеседников какую-то информацию, в ином случае закрытую, - а о том, чтобы пытаться по мере сил выуживать какие-то смыслы, вложенные собеседниками в их тексты. Работа с печатным текстом едва ли предоставляет такие возможности.

И мне жаль только одного. Не исключено, что во мне говорит консерватизм, если не ретроградство, но я за более устоявшиеся и классические формы симпозиумов, нежели тот, который мы имеем здесь. Думаю, тогда общение было бы возможно не только в стихийно возникаюших микрогруппах из двух-трех человек, но и более коллективно. Тогда, может быть, мы научились бы говорить друг с другом прежде всего с точки зрения дешифровки смыслов, которые наши потенциальные собеседники имеют.

Сегодня у меня был такой опыт с Сергеем Ервандовичем. До этого в Афинах я говорил с Володей Малявиным и еще со многими другими. Из разговоров мне удалось выудить не просто массу информации, которая прошла мимо меня, но и какие-то смыслообразования. Очень жаль, что мы не смогли установить более коллективно такие коммуникации и сделать такой перевод. Думаю, само по себе чтение текстов "Иного" не дает таких возможностей, ибо, видимо, в живой речи есть некий потенциал, которого нет в печатном тексте.

2. Вероятно, все мы раздумываем, что из себя представляют тексты "Иного", что мы от них ждем, что в них ищем, кроме каких-то более прагматических соображений (об этом я не говорю). Повторяю, я прочел 4 или 5 статей и судить о всей книге себе не позволю. Но лично меня в том проекте, как он был заявлен Чернышевым еще на начальных стадиях, привлекло 5 моментов. И я собираюсь отслеживать, в какой степени они присутствуют в этой книге, когда буду читать ее целиком.

1) Скажу честно: я абсолютно не верю в то, что назначением этой книги является воздействие на умы власть имущих. Не верю я в наличие этих умов! Не верю я и в такой наивно просветительский проект (типа проектов XVIII в. и ранее): мол, возможно путем написания мудрой книги как-то что-то изменить во власти. Не верю я и в то, что мы имеем право претендовать на позицию нового элитарного субъекта, продуцирующего идею или идеи. Не верю я также в сказанное Алешей Кара-Мурзой: дескать, давайте оставим эту идеологию в покое и не будем создавать азиопу, скрещивая идеологии.

В узком проговоре с Сергеем Борисовичем я почувствовал (может, это тоже была какая-то ложная апперцепция), что сборник "Иное" открывает возможность modus operandi различных идей, действительно качественно различных, не редуцируемых к какому-то общему знаменателю; что никакого симбиоза быть не может. Но возможен ли modus operandi этого многообразия? Вот "Иное" и могло бы стать такой заявкой для возможного, в т.ч. и политического, процесса, а не способом кого-то научить. Никого ничему мы не сможем научить! Никого ничему книги в политике никогда не учили! Это - подход с позиций, по крайней мере, до XX в.

Первое, что меня привлекло в этой книге, и первое, что я в ней буду отслеживать (именно это для меня архиважно), - смогли ли мы непроизвольно найти modus operandi явно конфликтных и нестыкуемых идей? Вероятно, никто не ставил это целью, создавая текст. Но, может быть, эта цель была в голове организаторов и устроителей всего этого проекта.

2) Архиважно для меня также, сможем ли мы быть не экспертами (т.е. не той прикладной холуйской наукой, которая предлагает себя как полуотвергнутая, а то и отвергнутая наложница какому-нибудь восточному хану). Можем ли мы быть самостоятельными мыслителями за рамками экспертизы, которая подавила не только академическую науку, но и вообще какое-либо вольнодумие в России в той мере, в какой оно имело место раньше?

3) Можем ли мы выйти из матрицы биполярного рассмотрения и российской действительности, и мира в целом? Эта цель отрефлектирована очень многими, благодаря усилиям Сергея Борисовича. Об этом здесь уже говорилось, я не буду повторяться.

4) Можем ли мы преодолеть парадигму детерминированности исторического процесса? Такая заявка звучала по крайней мере в паре из тех материалов, с которыми я уже ознакомился. Мне интересно, насколько вообще это могло отразиться как некий лейтмотив во всех томах "Иного".

5) Смогли ли мы преодолеть материализм? Имеется в виду: смогли ли мы отрефлектировать то, что сознание действительно творит ту действительность, в которой мы живем, и вновь субъективировать тот мир, который (сейчас об этом говорил Сергей Ервандович) рассубъективирован самым трагическим образом? Здесь я, кстати, целиком разделяю его пафос.

По-моему, "Иное" - не сборник нравоучений, которые мы кому-то несем (будь это школьные учителя или власть имущие). Посредством "Иного" мы заявляем о себе как о коллективе людей, создавших совершенно разные концепции. И самим существованием "Иного" мы демонстрируем, что это, в принципе, возможно. Если же это возможно, то, может быть, это - единственное интеллектуальное чудо, которое мы сумели произвести на свет. Спасибо.

РАДАЕВ: Думаю, многих все эти дни не отпускало какое-то тяжеленькое чувство: обильно кормят, мягко стелят, ежедневно возят на руины, но ведь, поскольку бесплатного lunch'а в этой жизни нету...

ЧЕРНЫШЕВ: А его и нет, у нас полупансион - breakfast и dinner.

РАДАЕВ: ...и за все надо платить, то чем здесь придется расплачиваться? Это было не чувство неясности, что же ожидает впереди. Напротив, это было тяжеленькое чувство ясности, что на самом деле ничего не будет из-за невозможности ничему такому быть.

Организован некий симпозиум, который в общем никому не нужен. Зачем и что тут можно было бы обсуждать? Какую идею? Средний ли мир Россия или полусредний? Через мир ли культуры входить России или выходить и куда? Не знаю. Наверное, каждый понимал, что нет такой проблемы, которая бы не показалась в данном собрании и в данной конкретной ситуации банальной, тривиальной. Хочется чего-то иного, которое, судя по всему, пока еще не дано!

Но сейчас вроде бы все славно образовалось. Выяснилось, что никто ничего не ожидает. Симпозиума не будет! Камень с души свалился. Платить не надо. Выслушивать многословные речи каждого автора по поводу собственного величия и содержания собственной статьи, которую большинство еще не читало (и, быть может, не прочтет!) тоже не надо. Все это уже приняло веселый характер, и я сам с удовольствием смеялся вместе со всеми.

Однако проблема осталась. И я согласен с теми, кто с определенным упрямством продолжает ее сюда вбрасывать, ибо вопрос, зачем мы здесь собрались, - единственный, который можно было бы и следовало бы сейчас обсуждать. Обсуждать есть что - выступавшие один за другим говорили, что не понимают этого!

Я не уверен, что вопрос об организации рамочных ассоциаций и корпораций праздный. Все присутствующие включены в какие-то оргструктуры, а многие уже являются опытными творцами структур по оформлению интеллектуальной деятельности. Возможно, большинство удовлетворено формами таких структур. Я сам включен в такие структуры и сам пытаюсь организовать т.н. академические исследования. Я продолжаю это делать в силу упрямства или добросовестности, но при этом отчетливо понимаю, что в нашей нынешней ситуации эти формы организации явно бесперспективны.

Поэтому следовало бы обсудить (не знаю только, готовы ли мы к этому обсуждению), возможны ли какие-то иные формы организации такой интеллектуальной деятельности, а конечно не обсуждать ничьих статей.

Что из этого проекта получится в дальнейшем, я не знаю и не берусь говорить. Я вообще не готов переводить проблему в инструментальную плоскость. Но обменяйся мы хотя бы мнениями о том, что можно сделать, и это было бы большим благом.

Честно скажу: когда я писал свой текст в "Иное" (года три назад), я, конечно, совершенно не понимал значения данного проекта, и из текста это видно. Не знаю, может, сейчас хоть задним числом попытаться что-то сделать?! Спасибо.

ЧЕРНЫШЕВ: Вот она, благодатная нота светлого пессимизма, которую вы все так ждали! А то что-то развеселились: шуточки, прибауточки...

МАЛЯВИН: Первое. Не нужно стесняться того, что мы взялись за "Иное", по многим соображениям. Ну, хотя бы потому, что конституирование и аналитика "иного" - вообще фундаментальная проблема и социологии, и культурологии, и феноменологии и пр.

Об "ином" говорят везде, однако говорят как-то уж очень конкретно, в рамках строгой методологии. Но только в России может быть такая глобальная "разборка" по поводу "иного". Мы это делаем по-своему. И наше "толковище", выражаясь удачным словом Вячеслава Леонидовича, не имеет себе равных в мире! Есть ли что-либо похожее в других странах? Объехав пол-Европы, пол-Азии и пол-России, я такого больше не встречал. И будь это доведено до сведения заинтересованных лиц на Западе, думаю, десяток американских аспирантов и даже пара немецких профессоров должны были бы откликнуться солидными монографиями на наше начинание. Следует ожидать этого в будущем (может, и в ближайшем).

Второе. Возможность воссоздать не просто понимание или непонимание, а то, что предваряет понимание (то, что я называю до-пониманием), прийти к до-пониманию - кто же будет спорить, что это единственная стоящая цель для любого уважающего себя философа культуры? Но что для этого нужно сделать?

Мне кажется, исторически и реально существует форма социума для институционализации этого до-понимания в рамках символического миропонимания, которую мы можем назвать просто - тра-ди-ци-ей! Традиция обязательно предполагает наличие школы, ибо предполагает наличие инаковости, т.е. посвященных и непосвященных. И это обязательно действенная реальность (это не просто идея, да и вообще это не идея!), реализуемая в отношениях учителя и ученика.

Не буду больше об этом распространяться, просто хочу обратить ваше внимание на следующее. Наша проблема в том, что мы еще не разобрались, кто у нас - учитель, а кто - ученик, и вообще, где этот учитель находится. Поэтому мы немножко путаем формы выражения, лингвистические стили и жанры. Т.е. мы часто пользуемся эзотерическим языком, свойственным традиции, как экзотерическим (обращенным к непосвященным).

Надо иметь в виду, что Сергей Борисович говорит об "Ином" все-таки языком эзотерическим, обращенным к внутреннему кругу посвященных. И упаси Боже так легко это растаскивать и проецировать вовне! Да в нас это и говорит бессознательно. Разве здесь не говорили о том, что не надо ничего показывать из того, что здесь происходит; что наши действия - это миф, который сам обладает колоссальной созидающей силой. И я совершенно с этим согласен. Вопрос только в том, принимаем мы посылки этого мифа или нет. Мы понимаем, что это - миф, а вот принять?! Сомневаюсь, что все уже готовы это принять, так как в нас говорит интеллигентщина, уверяющая нас, что мы - сами себе голова! Поэтому мы тут же сбиваемся на междоусобное восхваление.

Вот как, мне кажется, следует отнестись к нашему языку иронии, постоянно используемым в выступлениях ироническим фигурам. Это я говорю к тому, что все-таки мы должны (нас не слышат, я надеюсь, за стенкой?) гордиться собой. Все-таки о России должны будут судить по этому явлению, а не по какому-либо другому! И пусть люди, которых мы ждем, что они "придут и дадут", хорошенько уяснят себе: без наличия такого рода действий с русскими и с Россией не очень-то будут считаться за пределами самой России. Это надо иметь в виду - я в этом совершенно убежден. Если не будет такого рода явлений, то не будет и надлежащего отношения к России со стороны остального мира.

А вот можем ли мы стать традицией - этот вопрос относится к нам самим. Для этого нужно другое событие - событие Преображения, если так можно выразиться. Т.е. мы должны войти в новое качество. Но это уже вопрос для другого обсуждения. Я на этом заканчиваю.

ЧЕРНЫШЕВ: Хотел бы сказать несколько слов в конце нашего сегодняшнего заседания.

Я оттолкнусь от важных слов, сказанных Щедровицким: "Просто с общением у нас вроде бы местами получается, а что касается содержательного общения, коммуникации (общения, в результате которого возникает некое новое содержание), то здесь есть вопросы".

У меня здесь даже вопросов нет. Понятно, что беседы за большим круглым столом людей, приехавших на Крит, никакого продукта дать не могут. Но это - продукты в том же смысле, что и в известной байке про Крылова, который, придя на день рождения к вельможе, подарил ему стихи, а тот не понял и спросил: "А как же подарок?" И Крылов пообещал ему, согласно легенде, прислать назавтра мешок муки и воз сена.

Что касается общения, производящего нечто, то почему нельзя наоборот? Вот Ильич говорил: "Классический марксизм учит нас, что сначала должны быть созданы экономические предпосылки нового общества, а только потом революционный субъект захватывает власть. А почему нельзя так: мы власть уже захватили, так давайте теперь недостающие предпосылки создадим?"

Я не собираюсь обсуждать, что он имел в виду под предпосылками и как ему это удалось, но в каком-то смысле наше общение уже имеет под собой некий материальный базис. Т.е. оно уже продуктивно потому, что продукт есть. Можно обсуждать, какой он (хороший, плохой), но отрицать, что он во многих отношениях хорош (хотя бы полиграфически!), невозможно; что он вызовет известный резонанс (какой, я не говорю), тоже невозможно.

Мы общались три года, встречаясь иногда, и произвели нечто. Теперь мы можем спокойно некоторое время пообщаться, не беспокоясь хотя бы, "наобщали" мы чего-то или нет. У нас есть некоторый запас на зиму, мы можем несколько месяцев посидеть спокойно, прежде чем идти и разгребать копытом снег в поисках ягеля!

Понятно, что при взгляде на этот продукт у нормального человека, который захочет прийти и самодовольно сказать: "Ну-ка, давайте я посмотрю, что вы там за продукт произвели!", - у него, как у ягуара на известной зловонной мутной реке Лимпопо, пятна на спине заболят. Он, конечно же, найдет там одного или двух, или трех кумиров своих, потому что здесь в принципе почти все кумиры собраны. Он с радостью прочтет знакомые тексты, как всегда любя там то, что он понимает и считает для себя главным, и не замечая, как всегда, того, что там на самом деле является главным, откровением с маленькой буквы. А дальше он откроет, скажем, великий и непонятный, могучий, особо любимый мною текст Филиппова про социологию пространства. Совершенно от него "офонарев", он заглянет в другое место, обнаружит взгляды кого-то, ему глубоко чуждого, и начнет не понимать, как они попали под одну обложку с его кумиром. Ну да и Бог с ним!

В конце концов, возможно, из этого когда-нибудь вырастет какое-то движение и прочее. Но в основе любого важного движения и любой существенной традиции обычно находится некий канонический свод текстов. Однако какой текст или свод текстов вы не возьмите (Бхагават-гита или еще что угодно), менее всего они рассчитаны на рациональное понимание и концептуальный синтез. Они, скорее, будят воображение, или дают пищу уму, или содержат некий универсум, который читатель не в силах целиком объять, принять, понять, но в силах найти там что-то общеполезное.

В этом смысле Хрестоматия - это общеполезное чтение, рассчитанное на долгое время. В ней каждый текст можно читать по несколько раз, если будет такое желание, и находить, что в прошлый раз вот этой гениальной мысли, которая здесь обнаружилась, просто не было - даю палец на отсечение!

Итак, я полагаю, наше общение уже производительно. Но и сейчас, от какой именно фазы ждать продукта, заранее я не взялся бы утверждать. Может быть, и от той, в которой сидим мы здесь, а дальше пойдем ужинать в ресторан (а это лишь одна частная фаза). Но, мне кажется, та фаза, когда мы бродили толпой или малыми понурыми стайками по руинам или сидели в Фесте на разных камнях, может оказаться самой производительной из всех. Кто ж его знает?! Эту гипотезу нельзя так просто отбрасывать.

Отвечая на чисто рационалистические посылы: "Вы нам подайте! Вы нам объясните, зачем мы тут все собрались?!" - я должен был бы снять ботинок и постучать им по столу, хотя понимаю, что это тоже элемент игры, с хорошим расчетом посланный шар. Вместо этого могу рассказать о своей надежде. Я в эксплицитной форме уже выражал эту надежду. Поскольку здесь лишних людей нет, выскажу некое неприличное убеждение или упование.

Мне кажется (при всей нелепости этого личного убеждения), что почти все уважаемые авторы "Иное-1", а также, может быть, несколько человек, которых я уже вижу как возможных авторов "Иного-2", довольно давно говорят про одно и то же. И некоторые из них говорят про это одно и то же совершенно одно и то же, правда, на разных языках. Я также понимаю, что признание этого факта покуда абсолютно невозможно, даже если бы они вдруг обнаружили, что это так (поняли, на каком-то метаязыке синтезировали). Это немыслимо по культурным, идеологическим. психологическим и другим причинам. Инерция предыдущих связей, различное эстетическое восприятие, несгибаемость определенных, уже окостеневших привычек, застарелая неприязнь к кому-то, обязательства перед партиями и тысяча других непреодолимых обстоятельств не позволят им взяться за руки и с дружной песней "Возьмемся за руки, друзья!" пойти, размазывая сопли...

Невозможно взять да и признаться! Да этого и не требуется. Есть разные формы признания, и молчание в определенных ситуациях может быть высшей его формой. Мне гораздо важнее выход подобного сорта собрания текстов. Оно может быть предъявлено внешнему миру как некая форма молчаливого признания того, что общие контуры русского постперестроечного самосознания на ближайшие 50 лет уже довольно определенно сложились. Они уже есть (признаем мы это или нет), и теперь остается только осознать, что же именно сложилось.

Я понимаю, что здесь собраны лишь малые осколки того, что складывается не только и не столько в словах. Но эти осколки представительны. В конце концов современная генетика по одной клетке из любой части тела может восстановить лягушку. И эта клеточка здесь точно есть! А, может быть, есть уже и целый ряд подсистем.

Было бы в высшей степени наивно (я с этого и не начинал, об этом не писал, а говорю только так - в устной речи) полагать, что мы чудесным образом тут еще посидим на развалинах, попьем узо и друг друга поймем. Дело это долговременное, и не последнюю роль в нем играет съедание пуда местной соли, которая является морской, специально рафинированной (как написано). Но лично я надеюсь именно на это.

Для меня это весьма содержательно, и цели у меня весьма прагматичные. Я знаю, чего хочу. Просто я хочу сразу многого. В "Апологии составителя" кое-что об этом сказано. Так что не все так безнадежно. Это - мой ответ на трагические вопрошания. Но со слуха такие вещи не ловятся или вызывают неадекватную реакцию, поэтому тут пишется магнитограмма, мы ее расшифруем и почитаем. В конце концов, отсутствующий Шамиль Загитович не случайно учит нас: "Шошманд!" ("Не торопитесь!"). Как бы нам ни хотелось некоторые вещи сделать побыстрее, но тридцати-, сорока-, пятидесяти-, а кое у кого и шестидесятилетний опыт жизни показывает: есть, видимо, некая ритмика и динамика движения социума, которую можно ускорить или замедлить, но невозможно изнасиловать.

Не случайно в учении о Дао есть тезис: сядь на берегу реки и жди, и волны принесут тебе труп враждебной идеологии, да и вообще все, что нужно. Но очень важно, когда сесть, на берегу какой реки и где именно - в этом вся мудрость и заключается! Если сесть не там и не тогда, то ничего волны не принесут, кроме того, что обычно по волнам плавает. А то и берег под вами обрушится.

Поэтому очень важно угадать ритм духовного космоса, в котором мы живем, вовремя сесть, выбрать нужную реку. В этом смысле медитации в Фесте очень помогают. Не надо так уж сильно торопиться и требовать каких-то невероятных чудес. Для меня величайшим чудом является уже то, что мы здесь находимся!

(пауза)

ЩЕДРОВИЦКИЙ: Ура!

(аплодисменты)