РЕДАКЦИОННОЕ
У б е ж и щ а
Сергей Максудов
Клубмены
Эту книгу приятно взять в руки.
Черная обложка с серебряной полосой названия - "Московский клуб. Журнал московской интеллигенции". Благородный долихоцефальный формат, на тоненьком форзаце повторено витиеватым шрифтом: "Московский клуб". На задней обложке "Члены - учредители Клуба: Алесь Адамович, Валерий Аграновский, Лев Аннинский, Василь Быков, Борис Васильев, Леонид Жуховицкий, Наталья Иванова, Юрий Карякин, Андраник Мигранян, Андрей Нуйкин, Леонид Радзиховский, Людмила Сараскина, Василий Селюнин, Анатолий Стреляный, Юрий Черниченко, Николай Шмелев. И чуть ниже: "Тираж 5000" - немного, но в полном соответствии с элитарностью издания. Каждая страница элегантна и сама по себе, и в сочетании с целым: шрифты, заголовки, подзаголовки, рамки вокруг страниц и даже вокруг номеров страниц, выделенные в центре листа основные утверждения автора - все тщательно продумано и выполнено профессионально.
Слово "клуб", трижды повторенное на обложке и четырежды в оглавлении, позволяет не ломать копья, доказывая, что перед нами собрание единомышленников. Геннадий Ариевич в письме редактора говорит, что авторов упрекают в замкнутости на себя, "самодостаточности, собрались, мол, мы, хорошие умные ребята, своей клубной компанией, обмениваемся мыслями, наслаждаемся обществом друг друга, и тем довольны, ничего больше не надо...". Редактор с гордостью принимает этот упрек.
"Наша музыка (к тому стремимся) - раздумчива и мелодична. Она настраивает на созерцание и самоанализ... Мы никого не хотим подчинять или воспитывать, никому навязывать свое мнение. Мы хотим услышать собеседника и быть услышанным теми, кто не утратил вкус к разносолу мысли."
Разносол бросается в глаза, но раздумчивость и мелодичность свойственны лишь немногим статьям сборника. Начнем с этих более спокойных, склонных к анализу и самоанализу голосов.
Геннадий Жаворонков ("Затмение") пишет о гражданской войне в Абхазии. Это трагический рассказ о "распаде духовного пространства", о времени, когда помочь ни в чем не повинному человеку означает невиданный героизм. Кадры абхазской войны: костры из трупов, тело старой грузинки, валяющееся около дороги,
"...глаза детей в подвалах домов в Гульрипше, рядом с домом отдыха "Литературной газеты". Им было суждено умереть либо от пуль пьяных гвардейцев, либо от голода. Их охраняли два русских парня из Ростова, наемники абхазской армии... Не уезжали домой только потому, что считали себя ответственными за жизнь этих трехсот мирных людей, которых охраняли тоже добровольно от бесчинствующих мародеров".
Почему им было суждено умереть? Кто ответственен за их смерть? Очевидно, под управлением Брежнева, Андропова, Черненко, Горбачева и, даже, пожалуй, ГКЧП судьба детей абхазской столицы была бы иной. Связь случившегося с борьбой московской интеллигенции против советской власти достаточно очевидна. (Так же, как русская интеллигенция, боровшаяся с самодержавием, несомненно, подготовила трагические бедствия, последовавшие за падением царского строя.) Одноклубники Жаворонкова не видят этой зависимости, не ощущают личной ответственности за происходящие события. Сегодня в среде московской интеллигенции жестокости и убийства представляются чем-то намного более естественным, чем несколько лет назад. И это очерствение души - свидетельство не столько мрачного прошлого, сколько предвидимого будущего.
Леонид Жуховицкий ("Ловушка для президента") рассказывает о Горбачеве. Горбачев - провинциальный шестидесятник, "внутренне заряженный на крушение стены", заряженный всем духом эпохи шестидесятых, самиздатом (пусть он его не читал), театральными постановками (пусть он в театр не ходил), "разговорами на кухнях, на улицах, в коридорах и парках, даже узких от нищеты и малолитражности любовных постелях, как говорится, носилось в воздухе - а Горбачев, как и все шестидесятники, дышал этим воздухом, иного не было". Миссия Горбачева была, проникнув подпольщиком в сердцевину партийного аппарата, изнутри разрушить этот непобедимый аппарат, и с этой работой он справился блестяще".
Образ Горбачева-конспиратора характерен для американской советологии из компании Стивена Коэна. Но очерк Жуховицкого вносит в эту идею живые, яркие краски, делает ее интересной, а главное - позволяет увидеть сегодняшние политические события в исторической ретроспективе.
Статьи Людмилы Сараскиной ("Новые эпитеты российского либерализма") и Надежды Ажгихиной ("Изгнанные из рая") - полемика по вопросу об отношениях между российской интеллигенцией и рынком. Полемика не как обмен оскорблениями, а как два разных взгляда на одну и ту же непростую проблему. Сараскина отмечает, что в современном российском обществе происходит стремительное падение интеллектуальных ценностей. Ажгихина дает сходное описание происходящего, но в ином, оптимистическом звучании. Кто прав - Сараскина или Ажгихина - не совсем ясно. Скорее всего, в некотором отношении справедливы оба утверждения. Расхождение взглядов авторов помогает нам лучше понять проблему.
Однако эти спокойные и интересные статьи оказались под одной обложкой с публикациями совсем иного рода: громкими призывами к насилию, заклинаниями раздавить красно-коричневую гадину и тому подобными лозунгами. Что объединяет авторов, почему им не стыдно "соклубничать"? Очевидно, общая составляющая есть. Она в недавнем прошлом, в единстве противостояния и победы, в общем противнике ("коммуно-фашисты"), покушающемся на завоевания демократии, и общем союзнике - уважаемой, легитимной президентской власти, в отрицании идеологии социализма и уважении к частной собственности.
Начнем с последней. Статья Андрея Нуйкина "Ставка на высокую нормальность" звучит как восторженный гимн этой экономической категории. Частную собственность как исторический институт неверно рассматривать ни как самоцель, ни как предмет нравственного выбора. Этот институт находится вне сферы добра и зла, как математика, механика или законы всемирного тяготения... Беда только в том, что на дороге к счастливой, нормальной жизни под сенью рыночного капитализма общество поджидают страшные враги. Борьбе с этими врагами посвящена значительная часть материалов рассматриваемого издания.
"Горцы-горянки, чистые русаки, полукровки любых мастей и окрасов - а глаза у всех одинаковые. Глаза одержимых жаждой власти, неистовых властолюбцев, - выразительно описывает своих оппонентов покойный Алесь Адамович. - Хищный блеск погони за ней горел в глазах не только Хасбулатова или Руцкого, но и Зорькина также, но и Бабурина, и Стерлигова, и Константинова с Зюгановым, и, прости господи, Анпилова... Неважно, что у тебя одна-две солдафонских извилины, или ты уже всеглавно объявленный стукач, к тому же с пошленькой "парикмахерской" физиономией, ... или ты просто истерик-психопат, или же кегебист с узеньким сталинским лобиком..."
"На референдуме люди голосовали... против рвавшейся к власти оголтелой шайки макашовых, стерлиговых, исаковых, анпиловых, хасбулатовых..." Андрей Нуйкин ("Ставка на высокую нормальность").
Уроды рвутся к власти и допускать их к ней не следует ("Власть не должна валяться под ногами"). Так же думают и другие авторы журнала.
На глазах читателей происходит дьяволизация оппонента, превращение обычной группы карьеристов-политиков, подобными которым и сегодня набиты коридоры власти в Кремле, в уродов, алкоголиков и матерщинников, врагов рода человеческого. Пожалуй, из всех одноклубников Юрий Черниченко достиг наибольшей виртуозности в заклинании дьявола.
"Хасбулатов - это Сталин сегодня... И лицо "кавказской национальности", и методика та же... Гадина протянулась через Москву, дохнула на стеклянный дом при бетонной башне - и дом запылал.
Наследуя одновременно советский и антисоветский стереотипы, одноклубники пытаются совместить врага в одном лице, наклеивая на него оба ненавистных ярлыка: красно-коричневые, фашисто-коммунисты. Про фашисто-коммунистов можно говорить все, что угодно; единственное, чего заслуживают коммуно-фашисты, - уничтожения. Но, было бы много приятнее, если бы они убивали сами себя (типично обломовские мечты). Авторы журнала разочарованы и даже обижены, когда их противники так не поступают.
"Самозваный президент... не прибегал, как молвой уже было назначено, к офицерскому выходу из позора." - Юрий Черниченко. "Герои-генералы, как шпорами, звеневшие фразами об офицерской чести - Руцкой, Макашов, Баранников, Ачалов, - хоть бы один пульнул себе в голову, проигравшись в пух и прах..." - Алесь Адамович.
Многие нынешние демократы все более серьезно и страстно уважают силу власти. Борис Васильев, глядя сквозь призму тысячелетней русской истории, приходит к заключению, что необходимо сплотиться вокруг твердой президентской власти.
"Может быть, хватит болтанки? Дайте капитану с подтвержденными в апреле полномочиями поставить российский дредноут на точный курс... Бунт на судне - всегда преступление, но бунт на терпящем бедствие судне - такое преступление, при котором капитан просто обязан власть употребить. Обязан перед нами, трюмными, перед Россией, перед будущим, перед человечеством, во имя человечности".
Эта любовь "трюмных" к родной антисоветской власти свидетельствует о том, что революция, очевидно, прошла разрушительную стадию и вступила в период стабилизации. Требуется новая идеология, идеология победившего антикоммунизма. О необходимости создания такого учения (не то нового "Капитала", не то клятвы юного антиленинца) первым ляпнул, как всегда неудачно, Шумейко, но вот уже на страницах журнала теоретической разработкой проблемы серьезно занимается Андрей Нуйкин. Кронид Любарский, защищая ельцинское насилие и нарушения законов, убеждает в необходимости революций:
"Конечно, грубая, пахнущая кровь у Останкино и Белого дома выглядит куда как неромантично... Мы делаем черную работу. А романтический флер пусть набросят на это потомки..."
Революции, как демонстрирует русская история, это неконтролируемый процесс разрушения сложной ткани общественного бытия, на смену которой приходят хаос и насилие. Московская интеллигенция, поддерживая власть в ее революционном порыве, а порой и подталкивая к нему, разделит с правительством и ответственность за его печальные результаты.
Не только общность взглядов объединяет клубных авторов, но в неменьшей степени - единство методологии доказательств. Они не пытаются исследовать явление во всей его полноте, не рассматривают аргументы их оппонентов, а свои взгляды подтверждают примерами, вполне убедительными для них самих, но сомнительными с точки зрения постороннего читателя.
"Стране угрожала, может быть, самая страшная в ее судьбе беда, над напрягшейся до предела державой уже висел топор. СОИ шло вовсю, мы бы все равно не успели, да и сил не было. Военное противостояние держав сменилось бы гегемонией одной из них." - пишет Леонид Жуховицкий. Воображение подсказывает журналисту, что, добившись превосходства в космосе, американцы не удержались бы от искушения разбомбить Россию с помощью ядерного оружия. Вот тебе, бабушка, и вера в блага демократии!
Борис Васильев считает катастрофой переход жителей деревни в город: "В Ельнинском уезде Смоленской губернии по переписи 1897 года проживало 142 250 душ. Теперь - 19 тысяч. Разницу не спишешь ни на какую войну".
Переселение крестьян в город - естественный процесс, охвативший все развитые страны. Россия пока еще далеко отстает от них. В границах Смоленской области в 1897 г. в сельской местности проживало около 1330 тыс., в 1926 г. - 1950 тыс., в 1939 г. - 1617 тыс., в 1959 г. - 775 тыс., в 1970 г. - 557 тыс., 1990 г. - 3688 тыс. Мы видим, что область потеряла около одного млн сельских жителей, в том числе вопреки убеждениям Бориса Васильева, 85% потерь приходится на годы войны.
Автор обрушивает на доверчивого читателя и множество других спорных экономических сведений. Оказывается, "Россия никогда не отличалась трезвостью, но пить умела", "Россия не знала повального голода, поскольку никакой крепостник не мог допустить голодного мора лично ему принадлежащей рабочей силы", "благодаря общинному владению создалась ситуация, хорошо знакомая нам по колхозам. Именно эти обстоятельства - экономический крах общинного землепользования - и вызвали к жизни известные реформы Столыпина". Автор, занимающийся историософскими построениями с размахом в тысячелетие, мог бы и знать про голод 1601-1604 гг., когда перемерла чуть не половина страны, мог бы слышать о голоде 1848 года, когда умерло по 50 губерниям Европейской России на 1 025 тыс. человек больше, чем в предыдущем, 1847 году. Мог бы почитать и о 1891-м, столь подробно описанном в русской публицистике...
Что касается роли общины, то в конце XIX - начале ХХ века в Европейской России быстро росло зерновое хозяйство и численность скота, а проведение столыпинской реформы этот рост затормозило. Любые серьезные преобразования, особенно проводимые сверху, разрушают сложившуюся систему производства и на некоторое время ухудшают ситуацию. Социальные последствия столыпинской реформы были еще хуже - она поляризовала деревню. Создав небольшой привилегированный слой "столыпинских помещиков" и настроив против них рядового сельского жителя, она сохранила землю в руках настоящих помещиков. В результате крестьяне в солдатских шинелях оказались у большевиков. Вернувшись с фронта, они разграбили помещичьи усадьбы, переделили всю землю поровну и все три года кровопролитной гражданской войны защищали свои антистолыпинские завоевания в рядах Красной Армии.
Но важно не только то, что говорится с клубной трибуны, не то, как это говорится, но и общепринятые табу, то, о чем авторы журнала предпочитают молчать. В круг непринятых тем входят самые важные проблемы, самые болевые точки современности. Критике не подлежат действия президента, невыполнение им собственных обещаний, коррумпированность, бюрократизация, мафизация аппарата, нарушения властями законов страны, вопросы контроля за исполнительной властью, исчезновение популистских лозунгов. О возможности народа сменить власть (демократическим путем), выбрав более подходящих, по его мнению, руководителей, говорится с ужасом, как о страшном недоразумении: рядовой избиратель может не разобраться и к власти придут не те, кто нам нравится! Но почему людям живется все труднее, снижается продолжительность жизни, падает рождаемость, растет преступность? Какие решения правительства привели к этому? Кто несет за них ответственность? Как долго будет это продолжаться? Готовы ли руководители заплатить за проводимую политику сотнями тысяч жизней сограждан? миллионами? десятками миллионов? При каком числе жертв они признают свои ошибки и откажутся от власти?
Одним из важнейших элементов клубного сознания является отсутствие рефлексии, отчуждение греха, снятие личной ответственности и перенесение ее вовне, на противника. Наиболее ярко эта тема раскрыта в статье Валерия Аграновского "Три аттестата зрелости" с подзаголовком "Человек и общество - "советский" аспект: коллектив убивает личность". История такова: в городе Красноярске году секретарь школьной комсомольской организации Валера Аграновский призвал товарищей бойкотировать уроки истории, так как учительница позволила себе антисемитские высказывания. Идет 1945-й год.За призыв к забастовке Валерия хотят исключить из комсомола. Дважды его товарищи, несмотря на давление учителей, голосуют против - и тут выясняется, что Аграновский еще хранил браунинг, изъятый у него КГБ! Исключение из ВЛКСМ представляется минимальной мерой наказания; Валерия "вышибли из рядов" (отметим в скобках: восстановив через полгода) и перевели в другую школу. Казалось бы - отделался легким испугом. Но полученный урок, или, как автор выражается, "аттестат зрелости", запомнился будущему журналисту на всю жизнь.
А еще через сорок лет автор опять получил "аттестат": родной коллектив "Комсомольской правды" исключил его из партии. За что, мы не знаем, но это событие навело Валерия Аграновского на совсем уж печальные размышления: коллектив - это "убийство личности". "Так есть Бог или его нет на белом свете?"
Связь между Богом и преступным исключением Валерия Аграновского из КПСС понять трудно, но почему, описывая несправедливость и предательства окружающих, "личность" ни на секунду не задумывается над собственным поведением?
Таким образом, рассматривая вслед за редактором Геннадием Ариевичем "Московский клуб" как собрание единомышленников, можно выделить некоторые общие представления, стилистические приемы и зоны умолчания, типичные для этого коллектива. Это отсутствие чувства личной ответственности за случившееся, раскаяния, перенесение вины на оппонента, что исключает поиск компромисса и стремление понять своего политического противника. На вопрос "Что делать?" - дается все более теряющий привлекательность в глазах людей ответ: "Продолжать движение в том же направлении, под мудрым руководством президента - к светлым идеалам частной собственности, неважно кем, как и когда полученной". Немногие серьезные статьи и замечания тонут в гуле проклятий по поводу конкурентов, претендующих на власть. И закрываешь обложку с чувством грусти и безнадежности: слепые - поводыри слепых. Где будете завтра?
