ВИД НА ЖИТЕЛЬСТВО
Андрей Новиков
Иновласть
Русская идея оккупации
Полное отсутствие каких-либо механизмов прямого президентского правления, с одной стороны, и в то же время императив такого правления, выдвигаемый самой жизнью - вот две координаты, в которых формируется новая политическая система России. В этой статье мне хотелось бы убедить читателя в том, что единственным результатом совмещения этих двух взаимоисключающих тенденций может быть только оккупационный режим.
Дискуссии об "авторитарном пути" к рынку и демократии в советской политологии появились три года тому назад и связаны с именами двух советских ученых - Андраника Миграняна и Игоря Клямкина. Сравнивая перестройку с аналогичными модернизациями в Европе, они справедливо указывали на то, что при переходе от тоталитаризма (в широком смысле - от "традиционного общества", с которым тоталитаризм имеет немало сходства) невозможно одновременно проводить экономическую и политическую реформу.
Медиатором авторитаризма в то время (1989 год), естественно, назывался М.С.Горбачев (так, например, А.Мигранян прогнозировал модернизацию по "китайскому варианту", в рамках однопартийной системы). Однако в 1990-1991 годах, когда попытки модернизировать правящую партию путем вычленения из нее реформаторского ядра провалились, поле авторитаризма стали примеривать к только что созданному институту Президента СССР и структурам "президентского правления". Разрушение Союза и упразднение союзной структуры власти трансформировали проблематику авторитаризма уже в сферу национально-государственных образований.
Б.Ельцин стал "Горбачевым сегодня", "Горбачевым, каким ему следовало быть" с точки зрения нашей либеральной реформаторской элиты; он решился сделать то, что долгое время не решался сделать Горбачев - и начал шоковую экономическую либерализацию. Впрочем, подобная постановка вопроса влекла за собой и другой вопрос: если Ельцин - это "Горбачев сегодня", то что с ним будет завтра?
"Атакующий центризм" Президента и его последствия
Авторитаризм - это всегда центризм, когда доминирование фактора власти, ее способность объединить общество на основе некоторых базисных ценностей, АВТОРитарно персонифицировать его национальную волю. В этом авторитаризм - альтернатива революционной или контрреволюционной диктатуре.
Но центризм может быть разным. Ельцинская концепция "центризма" принципиально отличается от того, что в свое время делал Горбачев. Центризм Горбачева заключался в балансировании между правыми и левыми, в стремлении найти компромисс в том, чтобы использовать противоборствующие стороны для формирования некой "золотой равнодействующей". Такой центризм был бы залогом успеха в условиях сложившегося, стабильного общества, где роль власти - мирить конфликтующие интересы, находить консенсус. Но в условиях реформы подобный вялотекущий центризм изживает себя, становится тормозом, более того - провоцирует желание каждой из противоборствующих сторон (или даже их негласного альянса) избавиться от своего "примирителя". Что и произошло с Горбачевым в 91-м, которого "начали убирать" ГКЧП, а "закончили" уже демократы.
У Ельцина совсем другой центризм. Ельцин пришел к власти как оппозиционер, как представитель некоторой "партии" новых атакующих настроений. Уже став президентом, Ельцин сохранил этот партийный политический стиль, в результате чего государство в лице Президента стало выразителем не столько общенациональных, сколько партикулярных интересов.
В отличие от Горбачева, Ельцин не стал балансировать между правыми и левыми, а занял атакующую позицию. По мнению А.Миграняна, Ельцин сумел перехватить у центристского альянса ГС инициативу, в известном смысле став "центром" сам. Но это центр совсем в другом смысле - не "золотая середина", скорей "точка притяжения".
Оказавшись таким смещенным центром тяжести, государственный корабль стал заваливаться на бок. "Атакующий центризм" Ельцина, преследующий в большей степени узкие партийно-реформаторские, чем национально-консервативные интересы, вызвал переполох в тех номенклатурно-промышленных группах, которые называли себя "центристами". Раскол центра действительно произошел, началась его скрытая поляризация. После октябрьских событий обозначалось скрытое поражение Ельцина. Президент уже откровенно всеми стал рассматриваться как "переходная фигура", основная задача которой лишь "дотянуть" до новых выборов и вывести на арену новых политиков.
Роковую роль в реформаторстве Ельцина (как и в реформаторстве Горбачева) сыграло отсутствие опоры под ногами - нарастающий кризис геополитического центра.
Геополитика - это историческое время, материализованное в пространстве. Особенностью 1993-го было то, что перманентный политический кризис в Москве наконец вылился в кризис геополитический. Первым этапом этой "геополитизации" кризиса стал еще летний парад суверенитетов, проявившийся в дни работы Конституционного совещания. Именно попытки смоделировать Конституцию, не выходя за пределы бульварного кольца, ускорили дезинтеграционные процессы в РФ. Вообще выявилось странное отношение к Конституции, которое я бы назвал "бюрократическим идеализмом". Отличительная черта такого подхода - представление, будто Конституцией можно назвать любой "хороший" текст, который написан на бумаге и обсужден на Совещании. На самом деле Конституция - не то, что записано на бумаге, а то, что существует внутри самого общества, "общественный договор".
Вот почему распад России стал прямым следствием "конституционной реформы". Второй этап "геополитизации" кризиса наметился сразу после президентского Указа от 21 сентября 1993 г., когда большинство регионов дистанцировалось от Президента и едва не преобразовали самостийный Совет Федерации в альтернативный Москве орган власти.
Общество в роли власти
К сожалению, распад государства - реальность, и начался он еще до того, как Ельцин стал президентом. Кризис элементарных государствообразующих функций (а таких функций прежде всего две: финансы и органы насилия), политика "ненасилия" со стороны государства - все это оборачивается опасным возрастанием насилия внутри самого общества.
Властные функции все больше берет на себя само общество, разного рода "параллельные структуры власти", "народные собрания", локальные сословно-территориальные образования (казачество - лишь один из примеров тому). Уже не на Армию, не на имперские структуры, а на "вооруженный народ" делают ставку идеологи "сопротивления" вроде А.Проханова. (На 2-м Конгрессе ФНС Проханов призвал к созданию "комитетов самообороны по месту жительства".)
Необходимость чрезвычайных, силовых мер, с одной стороны, и полное отсутствие каких-либо национальных авторитарных структур для таких мер с другой, - вот сегодняшнее положение вещей. В результате возникает нечто невообразимое: сам народ начинает осуществлять чрезвычайное положение, другими словами, общество выступает в роли государственной власти.
Разумеется, "вооруженный народ" никогда и нигде не становился в полном смысле заменой государства: "самообеспечение" возникало лишь на очень локальных, региональных плацдармах и, как правило, сопровождалось большими моральными издержками с точки зрения соблюдения прав человека и прав меньшинств. Тоталитаризм, носителем которого является непосредственно общество, ничем не лучше тоталитаризма государственного.
Авторитаризма вроде бы и нет, он кажется невозможным, недееспособным в распавшемся государстве, но элементы авторитарного правления уже прочно вошли в нашу жизнь.
В октябрьских событиях москвичи впервые столкнулись с такими вещами, как досмотр, комендантский час, вид на жительство. В латентном виде все это давно уже присутствовало на локальном, региональном уровне, в провинции: и жесткие, почти боевые действия ОМОНа в отношении криминальных (или якобы криминальных) элементов, и волевые решения местных властей по выселению лиц "южной национальности", и досмотры, обыски. По России расползается какая-то странная, немыслимая смесь диктатуры и хаоса - так сказать, полудиктатура-полухаос. Для стопроцентной "нормальной" диктатуры сил уже нет, но отдельные элементы ЧП - очевидны.
Конец авторитаризма?
Означает ли распад национально-государственных форм, в которых мог бы быть создан реформаторский авторитарный режим, конец самой идеи авторитарного реформаторства в России? Япония и Германия - убедительные примеры того, что временная потеря национальной государственности (наступившая вследствие авантюрной политики правительства) и оккупация страны ничуть не мешают проведению реформы и последующему "национальному экономическому чуду". В Японии (так же, как и в Германии) вообще не было "оккупационной модернизации". В 40-х годах имела место лишь начальная стадия модернизации - т.н. "стабилизация", которая действительно проводилась в опоре на оккупационный режим. Все остальное происходило уже на основе внутренних ресурсов нации.
Основной вопрос сегодня заключается в том, обладает ли правительство России механизмами для осуществления курса макроэкономической стабилизации? Мне кажется, поражение Гайдара (когда сорвалась первая попытка финансовой стабилизации) вытекало из его очень глубокого непонимания специфики постсоветского общества. Как заметил однажды Г.Явлинский, успех сегодня лежит не в чисто экономических расчетах, а где-то на грани между политикой и экономикой. Строго говоря, Гайдар просто не был политиком, и в этом весь драматизм его неудавшегося курса. Беда гайдаровского кабинета в том, что это было "правительство советников и.о.", а не правительство, обладающее самостоятельной политической силой. Не экономический кризис вызвал политический, а наоборот: именно недееспособность власти, политическая необеспеченность реформы привели к ее замедлению или даже к свертыванию.
Но вот вопрос: была ли вообще возможна какая-либо структурная, организационная опора у реформы Гайдара? И возможна ли она сегодня? Могла ли программа МВФ найти политическое обеспечение в лице Армии, посткоммунистической бюрократии, в лице директорского корпуса - то есть в лице всех тех элитных групп, которые считают себя "хозяевами" в этой стране?
Ответ очевиден: конечно, нет. Реформа Гайдара провалилась только потому, что она не опиралась на оккупационный режим. Все, что должно было составлять ее отличительные признаки - разовое освобождение цен, жесткая кредитная и бюджетная политика, финансовая стабилизация и локализация социального недовольства и политической оппозиции, - почти все из этого в послевоенной Германии было осуществлено при участии оккупационных войск. А это значит, что политическое обеспечение реформы у нас теперь может быть только одно - вненациональное.
Феномен власти
Если правда, что авторитаризм для России - лишь псевдоним эффективной власти, и неавторитарная власть здесь просто невозможна, то такое понимание феномена власти сыграло с русскими плохую шутку. В сущности, это означает, что любая власть в России приходит "извне", как абсолютно чуждая субстанция, как диктатура, или в предельном выражении - как оккупация. Недемократичность власти оборачивается ее вненациональностью.
Этот феномен можно определить термином иновласть, подразумевая под ним фатальную неспособность России выработать собственную субъектность власти (как говорил Бердяев, "женскую" склонность русской натуры заимствовать чужие государственные модели).
Феномен "иновласти" проявлял себя в разное время по-разному. Инородная власть могла прийти в Россию и с варягами, и с Ордой, и в виде опричнины Ивана Грозного, и в виде петровских экспериментов, и, наконец, в виде большевизма. Источник "иновласти" всегда соответствовал каким-то внутренним, нереализованным потенциям России, ее слабостям и одновременно ее бессознательным устремлениям.
Так, Орда пришла в Россию в тот самый момент, когда русские находились в состоянии раздробленности. Такое состояние бессознательно тяготело к тоталитарной, объединяющей власти, к власти оккупационной, внешней. Орда по своему типу как раз и представляла из себя власть территориальную: она организовывала покоряемые пространства, без настойчивого желания их переделать, оседая и как бы растворяясь в них. Именно такой тип "иновласти" жаждала Россия, и потому Орда сумела прижиться на русской земле (крестоносцы, огнем и мечом уничтожавшие Россию на корню, не прижились).
Двухсотлетнее монгольское присутствие затем плавно перешло в новый тип власти и впоследствии в трансформированном виде воплотилось уже в феномене Московского царства. Политика московских князей - тоже, в сущности, иновластью. Это во многом насильственная, оккупационная политика присоединения к Москве русских земель, что нашло свое патологическое выражение в феномене опричнины Ивана Грозного - своего рода "внутреннего оккупанта", каленым железом усмирившего новгородские и смоленские земли.
Можно спорить о степени достоверности легенды о Рюрике, но, строго говоря, достоверность мифа о варягах здесь не так важна, как сам факт его сотворения. Как известно, всякий миф имеет свой национальный архетип. Без сомнений, "архетип Рюрика" - один из самых фундаментальных для русского национального бессознательного.
Вестернизаторство Петра Великого представляло собой грандиозный опыт по замене культурно-цивилизационной парадигмы России. Это была поистине революция - революция даже не политическая, а культурная. Петр "открыл" Россию Европе, насильственно насадил западные модели поведения, вырастил новую политическую элиту (дворянство).
В сущности, петровский эксперимент был латентным опытом оккупации, предтечей большевизма. "Внутренние оккупанты" создали в России новую культуру.
Большевистская революция представляла собой один из эпизодов русской истории, когда смена культурно-цивилизационной модели страны осуществилась в кровавой насильственной власти. Но архетип большевистской власти при всей ее революционной новизне был тот же, что и во времена опричнины, и во времена Петра Первого - это был архетип "иновласти", архетип "внутренней оккупации". Новая диктатура была в такой же степени антитрадиционной, в какой и фундаменталистской. "Народная" рабоче-крестьянская власть в определенном смысле действительно была народной, отвечала каким-то особенностям России, характерным для нее именно в тот период истории.
Реформа как оккупация
Трудно воздержаться от вопроса о том, в какой форме сегодня может быть воспроизведен феномен "иновласти". Каким окажется новое системообразующее начало в русской истории, новая культурно-цивилизационная парадигма ее существования, и как эта парадигма будет внедрена в тело России?
В значительной массе российское общество сегодня индифферентно к проблеме своей исторической уникальности. Не менее оно безразлично и к охране своей геополитической целостности. Российская экономика носит преимущественно компрадорский характер, представляя собой, главным образом, источник сырья на мировом рынке. Еще эпохой позднего социализма порождено общество массового потребления, структура интересов которого сводилась, главным образом, к проблеме "нормальной жизни". Интенсивная капитализация только закрепила и социально структурировала такой тип общества. Появилось поколение "новых русских", ориентированное исключительно на краткосрочные цели. В России сегодня нет национально ориентированной элиты.
Никогда, как сегодня, Россия не была подготовлена к иностранной оккупации. Русские абсолютно не готовы к выработке внутренней модели организации ни своей жизни, ни своего пространства. Такая модель может прийти в нее только извне.
Формула авторитаризма может быть только вненациональной. Феномен "иновласти" найдет в России наиболее полное выражение в иностранной интервенции.
Иностранная оккупация сопровождала все периоды территориальной раздробленности в России: и в XIII-м столетии, и во время Смуты начала XVII века, и в годы гражданской войны. Так что скорее всего иностранная интервенция не обойдет нас и теперь.
Предметом дискуссии может быть не "оккупация вообще", а только конкретные действия оккупационных властей в России. Оккупация может решать самые различные проблемы: предотвращение кровопролития и экстренная помощь пострадавшим (Сомали, Югославия), искусственный раздел страны (Югославия), создание условий для реформы (Япония и Германия). В зависимости от того, какие цели будет преследовать ввод в Россию (западных?) войск, и следует определять отношение к данной проблеме. В лучшем случае иностранное военное присутствие в раздробленной России будет решать проблему противодействия этническому и региональному национализму, как в Югославии, а не какому-либо фундаменталистскому или фашистскому проекту.
Оккупационный вариант модернизации, создавая уникальные внутриполитические ("полицейские", правовые) предпосылки для реформы, восстанавливая важнейшие функции государства, конечно, делает невозможным осуществление самостоятельной внешней и военной политики. Тем не менее, опыт Германии свидетельствует о том, что такой способ модернизации не исключает в перспективе даже национальный реваншизм.
Отношение к оккупации вытекает из общего понимания сущности государства. Для фундаменталистов государственность - метафизическая проблема, поэтому оккупация для них - зло абсолютное. Для либералов, напротив, государство инструментально, оно существует для общества, а не общество - для него. Поэтому и оккупация хороша или плоха в силу того, насколько хорошо или плохо она решает те или иные проблемы.
Внутренняя оккупация
В наших рассуждениях об оккупационном сценарии не хватает одного очень важного - патриотического мотива. Мотив этот может быть сформулирован следующим образом: Россия - великая страна, и никто нас не способен оккупировать, пока мы сами себя не оккупируем.
Без всяких сомнений, эта поправка на "величие" вносит существенные коррективы и в наши построения. Величие России уже проявилось в том, что империя распалась не в результате военного, а внутреннего политического поражения. Не менее велики мы оказались и в том способе саморазграбления, который был найден после распада СССР.
Таким образом, следующим проявлением нашего величия, очевидно, должен стать способ национальной самооккупации, который сделает ненужным вторжение НАТО. Ибо никакое НАТО с нами не сделает того, что мы сами с собой сделаем.
Уже начав статью об оккупационном сценарии в России (сценарий этот по ходу работы плавно приобретал черты некой общей модели, названной нами "архетипом иновласти"), мы встретили начало войны в Чечне. И поскольку Чечня с самого начала была означена как "неотделимая часть России", то и нам ничего не остается делать, как экстраполировать случившееся там на всю Россию - единую и неделимую.
Когда Борис Федоров заявил, что война в Чечне - это-де "военно-полицейская акция", он вряд ли отдавал себе отчет в том, что этой формулой фактически постулируется новая доктрина отношений между центром и регионами. Метод точечного бомбометания, как военно-полицейский механизм сохранения целостности государства, в обобщенном виде как раз и дает нам картину "внутреннего оккупационного режима". Но режим этот своей стратегической задачей имеет не столько сохранение несуществующего государства (здесь Борис Федоров выдает желаемое за действительное), сколько строительство совершенно новой военно-полицейской машины.
Итак, что мы получим в результате кавказской войны?
Во-первых, кризис идентичности российского государства. Россия с невероятной жестокостью ведет войну против России. Абсурд, а именно абсурдность ситуации говорит именно о том, что никакой России как единого государства не существует. Существует Москва, Федеральный Центр, опричнина, утверждающая свою власть на аморфной территории, именуемой РФ. Вещи следует называть своими именами.
Институционные изменения - прямое следствие такой "опричной" модели новой государственности. Армия, которая используется в полицейских целях - уже не армия. Президент, который бомбит города своей страны - уже не президент; все меняется.
Главное изменение - в отношениях между федеральным центром и регионами. Более конкретно - между Президентом и Советом Федерации. Федеративный договор вновь выходит за рамки Конституции. В противовес "опричнине" собирается "земщина". В конечном счете российская государственность, чтобы не оказаться подвешенной со своими силовыми структурами, вынуждена локализовать себя в географически конкретном месте - Москве. Таким образом, Москва и ее руководитель берут на себя наследие федерального центра, продолжая начатую еще при Ельцине "опричную" политику внутри России.
Впрочем, это лишь один из вариантов.
В любом случае архетип оккупации как важнейший компонент российской внутриполитической власти сохраняется. Ведь в строгом смысле слова, "внутренняя оккупация" - логическое следствие кризиса идентичности государства. Когда не ясно, есть государство или его нет, когда не определены государственные границы, когда "своя" территория становится "чужой" и т.д. - государство неизбежно становится оккупантом на собственной территории.
И не важно, произойдет ли в Новгороде то, что там случилось при Иване Грозном, постигнет ли судьба Чечни другие российские регионы, - направление движения задано. Оккупация есть стиль поведения сегодняшнего псевдогосударства. В этом смысле газета "Завтра" права: мы действительно живем при "оккупационном правительстве".
Но раз так, велика ли разница для Новгорода в том, кем быть оккупированным - Москвой или НАТО?.. Если даже на российской земле когда-нибудь появятся войска НАТО, они станут играть не по своим правилам, а по правилам русской истории.
Оккупация - вовсе не вторжение в Россию, как примитивно полагают наши патриоты. Оккупация - это и есть сама Россия. А патриоты, принявшие Золотую Орду, Петра, большевиков, веками сотрудничая с какой угодно - любой сильной властью, они и есть исконные русские коллаборационисты
