Избегайте неустойчивых определений

Фильм Юрия Грымова "Коллекционер" взбесил меня, как давно уже ничто не. Стоит привыкнуть к одному уровню претенциозного дилетантизма, как обнаруживается и даже узаконивается новый, глубина падения оказывается бесконечной, - и предъявляют тебе очередной продукт с твердой убежденностью в том, что все это так и надо. Ладно бы Грымов, как полагают некоторые, всерьез комплексовал: вот, мол, я снял плохое кино, я вообще не очень это умею, - но преуспевающий рекламщик не может себе позволить вешать нос, так что уж вы отнеситесь с пониманием... Нет, он, похоже, всерьез убежден, что свалял нетленку, произвел переворот в отечественной культуре, показал зрителю его запретные сны и все прочее... Под конец остаешься перед экраном в тягостном недоумении: как, как объяснить человеку, что он сделал запредельную дрянь? Как объяснить другому человеку, что убивать людей нехорошо? И тот, и другой невинно спросят: а почему? И, глядя в их честные голубые глаза, начнешь мямлить: нельзя... нельзя так... Да все можно, спокойно скажут они. Все действительное разумно. Всего вам доброго.

Критерии упразднены давно. Отвыкаешь только от того, что упразднены они все. И картина Грымова, единственным адекватным отзывом на которую мог бы быть категорический запрет подходить к кинокамере, наложенный и на режиссера, и на большую часть его группы, - эта картина всерьез обсуждается, рецензируется, в том числе и в Русском Журнале, где, впрочем, из любого пальца высосут что угодно, включая обязательную отсылку к Фаулзу...

Вот в такой примерно растерянности вернулся я из "Художественного" (а чего, собственно, ждал?) и включил телевизор. И увидал концерт ко дню российской милиции. Прямо передо мной стояли Кобзон и Розенбаум и пели песню этого последнего. Розенбаум, против обыкновения, был в костюмчике, никак не желавшем гармонировать с его страстной мимикой казачьего кантора и бильярдно лысой головой. В коже он явно смотрится лучше. Кобзон и Розенбаум, каждый по-своему, олицетворяли Мущинское Мущинство: Розенбаум - приблатненную романтику, Кобзон - мужественную скорбь. И то, и другое одинаково любимо ментами и уголовниками, - как, впрочем, и оба наших персонажа, никак не могущих решить, кто им, собственно, ближе. Да и фиг уже отличишь, собственно...

Пели они песню о том, что обязательно поднимут чарку за мущинскую дружбу. Надрыва в песне было столько, что в чарке предполагался как минимум центнер весу, и поднималась она то за тех, кто не дожил (ну, это уж обязательно, как же ж без этого), потом за жен наших, потом за детей наших... Под конец оба, не попадая, впрочем, ни в ритм, ни в тон (видимо, не было времени для репетиций - решили, что духовная близость компенсирует все), пообещали стряхнуть седину. Когда два абсолютно лысых человека (один в паричке) дают такое обещание - это выглядит особенно колоритно. Милиция утирала слезы.

И вот скажите мне, уважаемая редакция: если день такой милиции, как наша, отмечается с такой помпой; и вся наша эстрадная и кинематографическая братия так разлетается эту милицию лизать, ибо рыло у братьи капитально опушено; и если такие герои нашего времени, как Розенбаум и Кобзон, олицетворяют законопослушность и поют перед полным залом людей в сером, да еще о героизме поют, о павших, о женах и детях, а все это время по другому, самому свободному каналу идет шоу "За стеклом" с его незабываемыми текстовыми комментариями, - то какие могут быть претензии к Грымову? Никаких, правда? Нельзя же вырывать произведение искусства из актуального контекста. И я успокоился, причем - сразу.

Тем более что Грымов сделал на самом деле интересную вещь. Откинем все искусствоведческие, нравственные и иные критерии, подойдем к вопросу феноменологически. Он же сделал зачем-то эту гадость, верно? И не для того же, чтобы отрекламировать заброшенный дом (хотя слышал я и такую версию). Он же не дурак, все мы видели его рекламные и музыкальные клипы, снятые подчас очень прилично - сообразно стандартам качества, по крайней мере. Если вещь имеет место быть, она имеет причину, правильно? Грымов отобразил для нас свой внутренний мир. Что его внутренний мир ужасен - это другой вопрос. Но по крайней мере видно, что там намешано.

Одно время было модно петь гимны графоманам: они, мол, проводят время с большей пользой, чем алкоголики. Я так не думаю, потому что алкоголик поначалу расплачивается только печенью, а графоман - очень часто жизнью; не говоря уж о том, что алкоголизм лечится кодированием, а графомания не лечится ничем. Но одно преимущество, и очень существенное, у графоманских текстов есть: они фиксируют эпоху гораздо четче, нежели тексты качественные, содержательные, несущие на себе отпечаток неповторимой авторской индивидуальности и пр. Хорошее кино есть хорошее кино во все времена, и свидетельствует оно об авторе, а не об эпохе. "Солярис" мог быть снят в любое время и в любом месте, равно как и "Любовь" Валерия Тодоровского (почти буквально повторенная в "Fucking Amal" Лукаса Мудиссона, только у Тодоровского доминировал искусственно привнесенный мотив еврейский, а у Мудиссона - искусственный мотив лесбийский, что очень облегчало авторам такую сложную задачу, как исследование самого феномена подростковой любви). Тогда как откровенно графоманское сочинение или совершенно никуда не годящееся кино остается бессмертным памятником своему времени: вот, например, только что Владимир Наумов показал свою новую картину "Часы без стрелок". Его предыдущие фильмы, снятые вместе с А.Аловым, никак не свидетельствуют о своей эпохе (кроме разве самых ранних - "Тревожная молодость", "Мир входящему"): "Скверный анекдот" или "Легенда о Тиле" спокойно могли появиться и в шестидесятые, и в семидесятые, и даже в начале восьмидесятых. Но такое печальное свидетельство тотального распада - и мира, и личности, - как "Часы без стрелок", могло возникнуть только в наши дни, и помяните мое слово - это кино еще будут во ВГИКе изучать.

Вот и Грымов снял картину, имеющую не эстетическую, конечно, но незаурядную клиническую ценность. Он сразу подпускает обязательного туману - есть там титр "Избегайте устойчивых определений", - но я размытости не люблю, а вот устойчивые определения мне как раз очень нравятся. Например: Грымов - известный рекламщик. Соавтор сценария Анатолий Королев - талантливый человек, специализирующийся на произнесении хорошо артикулированных банальностей с оккультно-инфернальным оттенком (это не относится к нескольким лучшим фрагментам его романа "Эрон" и к некоторым главам "Человека-языка", но заигрывания с масскультом и оккультом не проходят даром). Сергей Мачильский - высокопрофессиональный оператор. Действие происходит на том свете. Коллекционер - это Бог. Он нас всех коллекционирует; свежо - жуть. Я долго думал, как Грымов уговорил Петренко, актера, хорошо известного требовательностью к себе и другим, - и вдруг понял: во-первых, он предложил ему сыграть Бога. От этого кто ж откажется? А во-вторых, он соблазнил его возможностью поучаствовать в авторском кино! Петренко ведь не любит коммерческого, ну, а тут, ясное дело, авторское. Налицо все приметы: много воды, рыба, полуразваливающийся дом, полная бессвязность действия, ненормативная лексика, масса претенциозных глупостей, вложенных в уста персонажей, и даже упоминание Хайдеггера в одном предложении со словом "пи%дец". Ну, это пиз@ец! Это вообще! Это действительно искусство. И Петренко, как говорят за стеклом, повелся. Не его вина, что раньше он с Климовым работал, а теперь с Грымовым. Климов не снимает, а Грымов - пжалста!

На тот свет попали пятеро: женщина с дочкой-наркоманкой (впрочем, насчет наркоманки не уверен - просто ведет себя так, да мелькает кадрик, где она показана мертвой, с дымящейся сигаретой в пальцах, и вся в чирьях каких-то, ясно же, наркоманка) и трое юношей, погибших, надо полагать, в автокатастрофе. Масса аналогий с застекольем: сидят все в замкнутом пространстве, страшно захламленном, заставленном, засыпанном вещами. Грымов вещи любит, он всю жизнь их снимает. Вещи причем роскошные, редкие, антикварные, красные и синие (камера лакомится), а домик дряхленький, осыпается уже. Еще в нем зачем-то бассейн, с рыбами и стиральной машиной. Динамики минимум. Герои некоторое время вяло клеются к дочке коллекционера (интересный какой-то Бог, с дочкой-то, - а впрочем, все мы в каком-то смысле его дети). Потом один покидает дом через унитаз - потому что не годится еще для того света. Почему через унитаз? Потому что, глубокомысленно заявляет коллекционер, в человеческом теле множество входов и только один выход. Это спорно, положим, поскольку любой выход можно использовать как вход и наоборот, но с Петренко не спорят. "Значит, я говно?" - испуганно спрашивает герой. Да, да! - так и хочется крикнуть ему. "Да, ныряй скорей!" Помедлив, он ныряет. И воскресает около своего разбитого мотоцикла. И уезжает на нем же, на разбитом, подобрав по дороге коллекционерову дочку (что это значит? Все и ничего. Избегайте устойчивых определений).

Самое смешное, что на эту картину легко написать рецензию, которая как раз в контексте Русского Журнала (по крайней мере, в определенную эпоху) смотрелась бы вполне органично и даже, б&ядь, стильно. "Постбунюэлевская рефлексия Грымова, подчеркнутая обертонами красного и синего, мирволит бергсоновской трактовке, но мы, сделав кульбит, воздержимся и предпочтем сосредоточиться на постбергмановской задумчивости, с которой виртуозная камера Мачильского отслеживает плавное движение этих ангелопулосовских, ангельских, евангельских рыб. О, джойсово, финнеганово "о-талла-талла-таб", о таллата, матерь всех (простите, прервусь, звонит единственная, прощай навек, вот так всегда), о вдумчивый коитус на рояле, подсвеченный снизу, если понимать комплект смыслов "низа" в лакановском духе". Ну и так далее, пока тот вход, который рот, не продемонстрирует, что он запросто может быть и выходом, - то есть пока не вырвет, по-простому говоря. Либо автора, либо читателя, либо обоих.

Борхеса! Борхеса забыл! Ну да ладно.

Но подумавши и привычно умилосердившись, понимаешь: но ведь Грымов сделал все, как надо! Все, как учили. У человека нет данных снимать кино, но есть имидж, деньги, возможности, есть, наконец, мучительная жажда самовыразиться и доказать коллегам, что он не просто клипмейкер! В конце концов, он же не Достоевского использовал для своих экзерсисов, что ж я его буду третировать, как последний Станислав Рассадин? Милосердней надо быть, вдумчивей. Извлечем пользу и из потраченных трехсот рублей (о двух часах не говорю) - и оценим беспристрастный репортаж из своего внутреннего мира, предложенный нам Юрием Грымовым, типичным дитем эпохи.

Что у него в сознании? Ну, во-первых, песенка "Прекрасное далеко". Рос же в наше, пионерское время, в хорошей такой стране. Поначалу, когда зазвучала эта песенка на фоне совершенно безумного, дикого, необъяснимого и некрасивого танца героев с издыхающими рыбами в руках, - больно мне стало и обидно за хорошее кино "Гостья из будущего", за "Прекрасное далеко", от которого столько школьников ревело... Был сюжет Валерия Комиссарова во "Взгляде" (был же и Комиссаров приличным человеком!), там эту песенку пел мальчик-сиротка из детского дома, и вся страна плакала. Песенка-то чем виновата? Но подумаешь - и поймешь: ничем. Просто Грымов ее помнит. Как помнит и "Крылатые качели", и "Ничего на свете лучше нету" - он не виноват, что по соседству с детскими хитами в его сознании лежит столько всякой дряни. Действие происходит на чердаке, а что такое чердак, он же крыша? Вот и у него в голове столько всего: осыпающиеся советские стены и множество прекрасных вещей. Космический корабль, в котором летал Гагарин. Школьные стишки. Петренко. Хайдеггер. Прикид всякий. Бабы голые. Все свалено в кучу, все очень антисанитарно и малоэстетично, но вот такая каша образовалась в голове преуспевающего российского человека образца 2001 года. И кто бросит в него камень за то, что он приоткрыл крышку черепа и нам все это показал?

Я только думаю: какой ужас на самом деле, что он не может там навести никакого порядка! Лишнее выбросить, ценное почистить... Но, во-первых, наш человек образца последнего десятилетия привык хапать все, что плохо лежит. А во-вторых, откуда ему знать, что ценно, а что нет? Ценное столько раз оказывалось пустышкой, и наоборот! Так уж он лучше все подберет, этот Плюшкин. И Крылатова с Энтиным, и Хайдеггера, и эсхатологию доморощенную, и туманности претенциозные, и воду Тарковского, перетекшую во все наши авторские проекты, и тряпки Хамдамова, и бардак Соловьева, и детские стишки, и пубертатные фантазии, - все в коллекцию. Ибо Грымов как человек, всерьез работавший с вещами, снимавший, рекламировавший, пропагандировавший их, - неизбежно становится скопидомом, не столько выстраивающим, сколько захламляющим и кадр, и фабулу. Это было и в "Му-Му", где главными героями стали рыба, мясо и эротические фантазии стареющей барыни. Только там был взят за основу хороший рассказ, а тут, слава Богу, Грымов просто так самовыразился, никого не обидев.

Неоткуда ему взять хоть малейшие навыки по расчистке этих завалов, дорогие мои. Работал моделью, клипмейкером, в техникуме учился, основал собственную академию... Краснодеревщик третьего разряда... То академик, то герой, то мореплаватель, то плотник - когда ж было и учиться чему-нибудь, кроме того, что могло понадобиться реально и конкретно?

Возникает, правда, вопрос: а зачем тогда кино снимать?

А чтобы я смотрел и видел, что творится в голове у современного русского человека. Не самого глупого и не самого бездарного человека. Просто он, как всякий растиньяк, пробился к нам из низов и очень хочет быть элитой. Элита ведь - это скользкое такое понятие, она объединяет и тех, кто наверху, и тех, кто умнее. Грымов - элитный клипмейкер и элитный краснодеревщик. Ему хочется быть еще и элитарным, а это совсем другое дело. Он привык, что Параджанова и Хамдамова ставят в пример. И решил, что тоже так может. Типичный случай? Более чем. Мало ли у нас братков, желающих казаться философами, и парикмахеров, считающих себя художниками.

Ей-богу, я пишу это без злобы на Грымова и даже, пожалуй, без недовольства его картиной или карьерой. Он гораздо здоровей, хотя бы в смысле ориентации, чем малосимпатичные мне Хамдамов и Параджанов (при всем уважении к страданиям последнего). Он - такой, каким только и мог стать. Что, Кобзон или Розенбаум лучше? Или, может, Курицын с Левкиным?

Ну и все. Спасибо за ваше прекрасное кино.