Возможно, ошибаюсь, но в чьем-то переводе Гомер говорил, что боги ниспосылают несчастья смертным, чтобы последующие поколения имели возможность о чем-то "петь". Венский доктор утверждал примерно то же.

Мы не особо сведущи ни в возможностях музыкального слуха Гомера, ни в началах наития венских врачей, а также во что именно пение превращается в итоге. Уместно допустить, что в "песню", а "в песне поется" etc., то есть рассказывается, повествуется, если это, разумеется, не басня без слов и не очередные ужимки кинематографа, снимающего проценты с бесхитростной процедуры зубоскальства или библейской многозначительности.

Повествований же ("песен", "сказаний", "преданий", "историй", "мифов" и т.д.) о месте, где оказалось нам жить, - столько, сколько ни одно воображение вместить не в состоянии.

Одно из ряда подобных повествований гласит о пресловутом "философском пароходе", вместе с которым в изгнание отправились представители того склада ума, которые всегда задаются вопросом "почему". Будем ли слушать эту историю? Полагаю, она поучительна и сегодня.

Итак, в 1922 году на пароход, отправившийся с набережной Невы у "Академии Художеств", В.И.Лениным были водружены умы той поры, дабы быть изгнанными. Оставим историкам тонкие материи подоплек и византийские кружева алчности. Оставим лишь то, что во всем этом читается без оглядки: отнюдь не забота об "идеологии", а некое растянутое мгновение гипертрофированной мелкой зависти.

Проблема не в том, что они были лучше, что таили угрозу или слышали хор светил, но в том, что они были такими же, как он. По знанию, возможностям, предвидению. Слово "тоже", возможно, оказалось роковым. Как известно, Ленину человеческое было далеко не чуждо.

Помните, как читают в мегафон стихи Томаса Эллиота в примечательном романе Ивлина Во:

Говорить об унесенных ветром, дующим, по определению Ф.Кафки, только в низших областях смерти, невозможно, пользуясь инструментом, который создан для крика, точнее - окрика, но не для речи и слуха.

С другой стороны, мы сотканы не столько из снов, сколько из напоминаний. Как покрывало Индры, где ни одно напоминание ничего не значит, отражаясь в другом, умножая тревогу бесполезных чисел.

Напоминанием является также грамматика, превратившая каждого из них, о которых мы говорим сегодня, - каждого из этих королевских пилотов в пластилин исторического "Они".

Но именно в самом акте превращения во всеобщее увяз коготь умников.

Потому как общество, лишенное "другого", общество зависти, где ревнители власти остаются вне "Я" и "Ты", - такое общество обречено на существование вне измерений.

Власть в таком обществе напоминает сумасшедшего, бьющего палкой по стволу дерева, чтобы то росло быстрее. Излишним будет рассуждать о художественных деталях палки, местонахождения дерева, об эстетике почв и корней.

Вместо того еще раз напомним себе, с чем остались: со стыдом, печалью, но и надеждой.

* * *

До сих пор не знаю - возвращен ли отечеству пароход и "поставили" ли его на природную ренту? Но так или иначе, прояснение причины "поведения", "события" - равно "прояснению языка", иначе - словам. Про что говорим. Упомянутому выше происшествию отчасти были посвящены дни СПБу, названные днями философии.

Я более чем приязненно отношусь к этим дням ноября, когда никого не увидать, не слыхать, ни с кем не перемолвиться, жужжит лишь одно веретено истины... Хотелось многого.

Обо всем накануне напомнил звонок - позвонил г-н Солонин и попросил принять участие в открытии "ставшего традиционным события". Я нежно люблю Юрия Никифоровича за его наждачную резкость, скорость мышления и одновременную, тотально-опустошительную забывчивость (что не имеет отношения к "памяти"), в какой-то мере не позволяющей произнести слово "бескомпромиссность". Он помнит все и всегда - навсегда.

Насколько я понимаю, мой приезд обязан его не-забывчивости, когда с отстранненной грустью по телефону я услышал его голос - "если придут могильщики и поставят камень, мы будем считать, что все удалось". Возможно, те пришли и все случилось.

Но кто связывает себя с этими странными ноябрьскими выходными днями, когда не разбиваются вдребезги ни машины, ни птицы, ни листья? Когда небо лежит на плечах ватой школьного счастья, а философы с лопнувшими в глазах сосудами, в аудиториях, где веками не открывались заколоченные гвоздями окна, дают интервью газетам. Я связываю себя с ними. И с другими. Иногда это удается.

Но поскольку всему предшествовала необыкновенная история отнюдь не философского или нравственного падения, я с чудовищным опозданием успел только на следующий день "осхофориев", прямо к семинару профессора В.Савчука, - так как других не поймал. Говорили, что "ницшеанцы" перешли в "измененное сознание". Так это или же не так, хроники умалчивают.

Разговор шел о возможности речи философа... может ли философ говорить с людьми в ночном баре, на утреннем вокзале в 5 утра без зубной щетки, или - что нужно философу, чтобы быть им?

Я не философ, но мне доводилось читать разные книги. Одни нравились, другие проданы, третьи забыты. Условия "сакральных тайн" остались условиями. Как говорят электрики, если что не работает - ищи, где leakage of contact. Поражение есть результат засорения связи.

Одним из таких засорений является история. Она не позволяет протереть "тусклое стекло". Ибо в тусклости история богата всем чем ни попадя. Грязь на стекле придают прозрачности метафизическую глубину.

В самом деле, разве в истории с "пароходом" мы не попадаем в очередную западню тусклого стекла? Не является ли, с другой стороны, изгнание философов зеркальным отражением главного положения Платонова "Государства", вследствие которого из "места" изгоняются поэты, кто-то еще и еще? См. "Хан Ю обращается к крокодилам с речью" Эллиота Уайнбергера.

Жаль, что не довелось увидеться. Я уверен, что мы не намного расходимся во мнениях. Относительно даже обратных симметрий. Когда "реальное" создает "нереальное" (пусть - литература) действительным.