8.10.98

Параллельный Фрейд

Сергей Ушакин
oushakin@ssc.upenn.edu

Мы не следуем Фрейду, мы ему сопутствуем.
Я использую данный тип рассуждения для того,
чтобы вы имели возможность понять не до конца...
Ж. Лакан ¹

"Чехов умер - теперь можно о нем свободно говорить," - так начал когда-то Шестов свое эссе. Читала ли его Элизабет Рудинеску - сказать сложно. Одно лишь можно утверждать наверняка: шестовской логикой раскрепощенной и раскрепощающей критики героев прошлого она овладела в совершенстве. Что, вполне естественно, вызывает нарекания и протесты у тех, кто испытывает потребность в таких героях. Я помню, как в прошлом году в Вашингтоне во время пленарного заседания международной ассоциации "Психоанализ культуры и общества" забитый до отказа зал университета Джорджа Вашингтона при одном лишь упоминании о Рудинеску разом злобно зашипел. В принципе, это своего рода признание заслуг - на сегодняшний день биография "Жак Лакан", опубликованная в 1997 году в издательстве Колумбийского университета, является единственной биографией Жака Лакана такого уровня. С этим приходится считаться. Даже если очень не хочется.

Не то чтобы о Лакане никто не пишет. Сегодня о нем, может быть, пишут больше чем нужно. Например, библиографический список работ, посвященных анализу лакановских трудов, который приводит Дэвид Маси в своей книге "Лакан в контексте" - кстати, одной из лучших на сегодня интеллектуальных биографий французского психоаналитика, - насчитывает восемнадцать страниц ². Написано о нем и впрямь немало, но так фундаментально, как Рудинеску, пока не писал никто. С подробными экскурсами в историю Франции и практику психоанализа. С дотошными поисками первоисточников и первых упоминаний идей и концепций. Со скрупулезно выверенными разночтениями в черновиках и записях лекций. С бесконечными ссылками на архивные и неопубликованные данные. С многочисленными выдержками из интервью с родственниками, коллегами, друзьями, соперниками и врагами ученого.

Даже если бы Рудинеску остановилась только на этом, книга уже стала бы событием и предметом многочисленных дискуссий. К счастью, удовлетворяться только жизне- и бытописанием Рудинеску не стала. Вместо этого она предложила нечто иное - свою концепцию развития психоанализа во Франции и свое осмысление той роли, которую сыграл в нем Лакан. Понятно, что психоаналитическое сообщество с его долгой, многотрудной и, в принципе, безрезультатной борьбой за чистоту своих рядов и неприкосновенность установленной иерархии основателей и последователей, подобного рода диссидентства и ревизионизма простить Рудинеску не (с)могло.

В одной из своих лекций, говоря о собственной методологической эволюции и о своих теоретических разногласиях с Жаком Деррида, подтолкнувших ее на историческое исследование, Рудинеску заметила: "На смену противопоставлению "правильной" (лакановской) трактовки Фрейда "неправильной" (дерридианской), которым я занималась в 70-е годы, пришло ощущение необходимости показать, что такой вещи, как "правильное" прочтение текста, не существует вообще. Поскольку каждый комментарий к тексту есть не что иное, как попытка его искажения" ³. Вывод насколько интересный, настолько и опасный для сферы деятельности, целиком базирующейся на комментариях. В том числе и на психоаналитических интерпретациях снов или больничных откровений пациентов.

Любопытно, что и сама Рудинеску в той или иной мере не избежала этого искажающего влияния интерпретации. Вернее, не столько она сама, сколько история ее англоязычных публикаций. "Жак Лакан", в сущности, представляет собой английский дополненный перевод французского оригинала, озаглавленного "Жак Лакан: очерк жизни и история системы его мышления", являющегося в свою очередь заключительным томом трехтомной истории психоанализа во Франции. Два первых тома, охватывающие вековую (1885 -1985) историю психоанализа во Франции, не только лишились своего названия - "Столетнее сражение", превратившись в "Жак Лакан и Ко", но и сама история оказалась сведенной лишь к последним шестидесяти годам. Первый том "Сражения..." на английском языке пока так и не увидел света.

Попытки издателей свести историю психоанализа во Франции к истории жизни и творчества Жака Лакана (1901-1981) понять можно - после Фрейда Лакан является, пожалуй, единственным крупным психоаналитиком, который предложил принципиально новую теоретическую схему. Несмотря на все попытки, ни британская школа объектных отношений с Мелани Кляйн во главе, ни французский женский психоанализ 70-80-х годов (Элен Сису, Люс Иригарэ, Юлия Кристева) претендовать на подобную роль не могут.

Помимо массы любопытных (порой даже излишних) деталей из жизни французской интеллектуальной элиты, книга Рудинеску интересна двумя концептуальными посылками, противоречия между которыми и определяют ее сюжет. Обе посылки, как ни странно, умещаются в одну краткую характеристику Лакана - "французский Фрейд". И обе они отражены во французском подзаголовке биографии: Лакан как частная персона и Лакан как публичный мыслитель.

Отдавая должное интеллектуальному вкладу Лакана в развитие психоанализа, Рудинеску тем не менее не устает подчеркивать, что новизна его психоаналитической схемы в значительной степени условна. Поскольку схема эта представляет собой лишь конгломерат скрытых и явных заимствований, интерпретаций и трансформаций уже известных идей. "Любое концептуальное заимствование, любая ссылка на ту или иную идею, любое поверхностное знакомство с той или иной теорией, - пишет французская исследовательница, - преследовало у Лакана двуединую цель - с одной стороны, четко обозначить <...> его роль как ниспровергателя старых истин <...> и, с другой стороны, одновременно заявить о себе как об одиночке-первопроходце в стране еще не открытого знания" ⁴. Биография Лакана, таким образом, становится у Рудинеску биографией его интеллектуальных кредиторов - учителей, вдохновителей и предшественников. Сам же Лакан превращается в итоге в трагическую фигуру, которую отличал маниакальный страх за сохранность своего наследия и не менее маниакальное стремление к интеллектуальному первенству. Лавры "французского Фрейда" становятся не чем иным, как напоминанием о вторичном, эпигонском, по большому счету неоригинальном характере деятельности Лакана, вынужденного либо послушно следовать уже заложенной традиции, либо постоянно доказывать свою оригинальность - и тем самым институциональную несовместимость с этой традицией и психоаналитическими институтами. Надеясь при этом - в лучшем случае - не выпасть из многочисленной когорты последователей Фрейда.

"Французским Фрейдом" в прямом смысле этого слова Лакан оставался довольно долго - широкая международная известность пришла к нему лишь в 60-х. Своей популярности в Америке он во многом обязан журналу Yale French Studies, начавшему с середины 60-х публикацию его работ. По причине своей литературоведческой ориентации журнал помещал их в несколько иной, отличный от французского, контекст. Нечто подобное произошло и в Великобритании, где в начале 70-х Лаканом заинтересовался Screen - ведущий журнал по теории и истории кино.

К середине 30-х - времени, когда Лакан завершил формальное обучение психиатрии и защитил докторскую диссертацию по паранойе - положение психоанализа во Франции (по Рудинеску) до боли напоминало сегодняшнее его состояние в России. С одной стороны, профессиональное сообщество психиатров и психологов в лучшем случае с осторожностью, а чаще всего с открытым недоверием взирало на интерпретационные упражнения фрейдистов. С другой - более мобильные артистические, литературные и интеллектуальные круги с крайней заинтересованностью относились к любым возможностям расширить границы собственного творческого/жизненного опыта.

Во Франции в роли таких "мобильных кругов" выступили сюрреалисты, сконцентрировавшиеся вокруг Андре Бретона, активно развивавшего идею "психического автоматизма" и "автоматического письма" - то есть такой формы творческой активности, которую индивид контролировать не в силах. Речь шла о деятельности в мире, параллельном рациональному, и соответственно о внерациональных источниках творчества. Более того, сама проблема "автоматизма", то есть незамечаемых, механических движений, речи, письма и т.п. действий, представляла собой интересный теоретический случай. Взятые как таковые "автоматические движения" не являлись чем-то особенным. Даже тексты графоманов-параноиков отличались вполне очевидной структурной логикой. Возникал вопрос - имеет ли свою логику безумие? На этот вопрос и отвечал Лакан в своих многочисленных лекциях и семинарах. Именно ему и удалось соединить в себе академический профессионализм французского психиатрического истеблишмента с изощренным эстетизмом французских интеллектуалов.

Объяснения, которые дал Лакан клиническим случаям паранойи, значительно расходились с доминирующей концепцией "дегенеративного" развития и "плохой" наследственности. Творчески заимствуя идеи о параллелизме и разногласии, содержащиеся в "Этике" Спинозы, Лакан, как пишет Рудинеску, открыл путь к новому пониманию безумия. Исследовательница определяет его как путь "исторической антропологии". Объясняя свое понимание паранойи, ученый писал: "В данном случае мы имеем дело с разногласием (discordance) между базовым конфликтом, намеренными симптомами и импульсивными проявлениями психоза, с одной стороны, а с другой - с теми умопостигаемыми отношениями, которые определили общее развитие, концептуальные структуры и социальные предпочтения любой нормальной личности..." Говоря проще, при анализе паранойи Лакан стал воспринимать данный феномен не как явление, замкнутое в себе/на себя, но как зависящее от исторически сложившегося представления о норме.

Рудинеску приводит два интересных отклика на эти идеи Лакана, наиболее полно изложенные в его докторской диссертации ("Параноидальный психоз и его взаимосвязь с типом личности"). Надеясь получить отзыв мэтра, Лакан отослал свою диссертацию Фрейду. Ответ пришел - открытка с единственной строчкой: "Спасибо за посылку". Сальвадор Дали оказался более многословным, провозгласив в первом номере своего журнала "Минотавр": "Благодаря этой работе мы впервые имеем развернутую и стройную идею субъекта, свободную от той механистической трясины, в которой застряла современная психиатрия". Следуя своей задаче, Рудинеску уточняет, что Лакан, озабоченный будущей карьерой, с особой осторожностью следил за тем, чтобы не выдать в своей работе влияния тех сюрреалистических текстов, что легли в основу его идей - ни Дали, ни Бретон, ни Элюар им не упоминаются.

Общение с русскими философами позволило Лакану реализовать две важные задачи. Во-первых, именно они познакомили его с работами Гегеля, Гуссерля и Хайдеггера, что оставило в его собственных трудах неизгладимый след в виде разнообразно понятой идеи экзистенциальной пустоты. В этот период Лакан вновь и вновь возвращается к идеям разногласия и параллелизма, но уже на новом теоретическом и фразеологическом уровнях - говоря о "пропастях бытия", о "расщепленном" субъекте, о "систематическом псевдопонимании" как основе субъективности.

Свои теоретические поиски он смог возобновить лишь к 1949 г., выступив на конгрессе Международной психоаналитической ассоциации с докладом о роли зеркальной стадии в формообразовании личности. Иначе говоря - роли отражения, роли "идеального Я" в процессе осознания индивидуумом своего положения в обществе. Сам Лакан оценивал концепцию "зеркальной стадии" как "ключевое звено" своего вклада в психоаналитическую теорию, как "стержень", на котором вращалась его система мышления. Правда, как справедливо замечает Рудинеску, стержень, изначально "воздвигнутый" совсем другим человеком - психологом Анри Валлоном, другом Лакана.

Следуя Валлону, Лакан обращает внимание на динамику отношений, складывающихся между 8-14-месячным младенцем и его отражением в зеркале. "В форме игры, - заявляет Лакан, - ребенок испытывает взаимосвязь, с одной стороны, между движениями собственного отражения и отраженной же реальности, а с другой - между этим видимым миром и той реальностью, которую он воспроизводит - то есть телом ребенка, людьми и вещами, которые его окружают". Зеркальная поверхность, таким образом, выступала границей между двумя - параллельными, не соприкасающимися - мирами. В свою очередь, разногласие между двумя мирами находило свое выражение в акте идентификации - то есть сознательном восприятии или отвержении субъектом своего отражения/образа. Видя себя со стороны, сталкиваясь лицом к лицу с самим собой, воспринимая себя как нечто по(ту)стороннее, субъект, по мнению Лакана, тем самым начинал отсчет бесконечной цепи согласований, коррекций, уступок и отказов - между своим видимым, зримым образом и его умозрительным двойником. Между своим отражением и своим воображением. Между обликом и сущностью: глядя в зеркало, "человеческое существо видит свою форму материализованной, целостной, видит свой собственный мираж, себя вне своих собственных пределов".

Рудинеску отмечает, что, вводя элементы структурализма в свои работы, Лакан, безусловно, следовал общей тенденции того периода. Это было ему нетрудно - благодаря Александру Койре Лакан довольно близко познакомился с Клодом Леви-Строссом. Якобсон же, в свою очередь, имел "постоянную комнату" в одной из квартир Лакана. И Леви-Стросса, и Якобсона объединяло одно - оба пытались использовать идеи структурной лингвистики, развитые Фердинандом де Соссюром. В отличие от обоих, Лакану удалось сделать шаг в сторону и стать одним из основателей постструктурализма. Любопытно, что в основе этого шага прослеживается использование все того же старого приема - спинозовской пары "параллелизм-разногласие".

Разбив сюссюровскую комбинацию из означаемого и связанного с ним означающего на две изолированные (параллельные?) единицы, Лакан изменил и соотношение между ними, вводя элемент разногласия. Первостепенную роль стала играть не связь "означаемое/означающее", а связь между изолированными означающими, формирующая в итоге бесконечную цепочку знаков, не имеющую фиксированного смысла.

Помощь Якобсона оказалась полезной при реализации следующего шага, связанного с проблематикой означаемого (смысла). Наложив якобсоновскую интерпретацию Соссюра на фрейдовскую работу о снах, Лакан пришел к выводу о том, что диалектика отношений между скрытым и явным содержанием сна/символа может трактоваться как ротация означаемого. В итоге бессознательная операция смещения, которую проделывает невротик, подменяя одно означающее (объект влечения) другим означающим (своим телом), в рамках лакановской теории стала описываться формулой метонимии, то есть сходства по смежности. В свою очередь, циклические приступы паранойи, сопровождаемые, как правило, одной и той же устойчивой парой означаемое/означаемое, рассматривались как проявление логики метафоры - то есть сходства по содержанию. Автоматическое письмо Бретона, столь занимавшее Лакана в начале 30-х, наконец-то было разгадано. Лакану понадобилось немало - более двадцати лет практики, - чтобы, по меткому определению Рудинеску, заменить декартовское "Я мыслю" фрейдовским "Оно говорит". А самому - с полным правом занять кресло того, кто слушает...

Филадельфия, август 1998

Ссылки:

• Лакан в каталоге Yahoo!
  dir.yahoo.com/Social_Science/Psychology/Psychologists/Lacan__Jacques
  
• Лакановское общество в Сан-Франциско
  www.lacan.org
  
• "Lakan dot com"
  www.lacan.com
  
• Жак Лакан - самый полный каталог ресурсов!
  www.mii.kurume-u.ac.jp/~leuers/AllLacanLinks-Top.htm

Примечания

¹ Elisabeth Roudinesco. Jacques Lacan. Trans. by Barbara Bray. New York: Columbia University Press, 1997, 575 pp.

² Macey, David. Lacan in Contexts. London: Verso, 1988, 323 p.

³ Roudinesco, Elizabeth. Lacan and Derrida in the History of Psychoanalysis. //Journal of European Psychoanalysis. # 2, 1995/96, p. 92.

⁴ (p. 46).

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru