4.11.98

В мастерской Ван Бока

Алексей Зверев

Неискоренима наша самобытность: то десятки лет делаем вид, что не существует книг, ставших бесспорным фактом литературной истории века, то, в конце концов решив (или добившись возможности) воздать им необходимые почести, не знаем ни удержу, ни меры. Набоков - чуть ли не самый выразительный пример. Как только был снят запрет, издавать его принялись кто ни попадя. В мгновенье ока до дна вычерпали весь готовый запас по-русски написанных текстов. Да и с переводами не припозднились. Три скоропалительно появившихся "Пнина", два "Себастьяна Найта". Теперь вот и две "Ады", вышедшие друг за другом с интервалом меньше года.

Сначала появилось киевско-кишиневское издание, детище трех переводчиков (О. Кириченко, А. Гиривенко, А. Дранова), из которых двое прежде - и как разумно - вообще не брались за романы на английском. А вскоре подоспел роскошно отпечатанный московский том, перевод С. Ильина. Того самого, который в свое время отважился на еще более рискованное предприятие: опубликовал русскую версию "Бледного пламени" - книги практически непереводимой, поскольку в ней все сведено к изощренной, прямо-таки самовлюбленной языковой игре.

Триумфом эта дерзость, надо признать, не увенчалась, хотя мужество перелагателя, с открытым забралом атакующего почти неприступные набоковские тексты, заслуживает, по меньшей мере, уважения. В "Аде" его опять подстерегали сложности, перед которыми иные из коллег С. Ильина спасовали бы. Торжество переводчика не назовешь полным, взглянув хотя бы на титульный лист, где "Ada, or Ardor" передано как "Ада, или Радости страсти": созвучие сохранено, но ценой потери ритма, а для Набокова это жертва невосполнимая. К тексту С. Ильина при желании можно придираться, разбирая его страница за страницей, чем наверняка займется растущее племя отечественных набоковистов и набоковедов. Но все-таки обсуждать можно лишь этот текст, потому что другая русская "Ада" оказалась даже не блеклым подобием, а просто дискредитацией книги в глазах читателя, наслышанного о неподражаемой стилистической виртуозности ее автора. Если Набоков и правда такой мастер, как уверяют критики, угораздило же его написать хотя бы вот это: "Марина, покатившись со смеху вроде Ады, втайне всегда имела слабость к соленым шуткам". Или: "Он теперь думал в терминах триместров". Или: "Ван с синхронными ударами сердца прильнул своим жадным ртом к теплой, влажной, рискованной впадинке". Или... Впрочем, можно черпать пригоршнями.

Удивляться не приходится. Дело не только в слишком явном несоответствии возможностей переводчиков и требований, предъявляемых прозой Набокова. Скорее дала себя ощутить атмосфера безответственности, становящаяся все более привычной, когда конъюнктурный ажиотаж оказывается основным стимулом издательских начинаний. Ситуация едва ли не убийственна для таких писателей, как Набоков.

Перлы из первой русской "Ады" имеют шанс войти в пословицу, но, в сущности, по своему качеству эта "Ада" вряд ли так уж отличается от собрания сочинений, дополнить которое она предназначена. Торопливо состряпанный четырехтомник (приложение к "Огоньку") пестрел неточностями в текстах и младенческими ошибками в комментариях, но именно с него, тиражируя огрехи, семь лет и делали все перепечатки.

Как ни судить о работе С. Ильина, одно достоинство должно быть признано за его переводом по справедливости и безоговорочно: он правдив. Не только в том отношении, что не содержит ни пропусков, ни явных смысловых неточностей, хотя интерпретации особенно неясных мест подчас выглядят дискуссионными. Этот перевод правдив стилистически. Он лишен того, что самому Набокову казалось наибольшим злом из всех грехопадений, подстерегающих переводчика: намерения "полировать и приглаживать шедевр, гнусно приукрашивая его, подлаживаясь к вкусам и предрассудкам читателей".

Набоков вообще был скептичен по части возможностей перелагателя: известно, что "Евгения Онегина" по-английски он издал в прозаическом подстрочнике (с тремя томами исключительно тщательных и ценных комментариев), а в интервью А. Аппелю через десять лет после завершения этой работы с присущей ему категоричностью заявил:" Замученный автор и обманутый читатель - таков неминуемый результат перевода, претендующего на художественность. Единственная цель и оправдание перевода - возможно более точная передача информации, достичь же этого можно только в подстрочнике, снабжен ном примечаниями". Это 1967 год. Сорок с лишним лет до того Набоков, видимо, думал иначе, а то не брался бы за поэтические - вовсе не подстрочник! - переводы из Байрона, Руперта Брука, Шекспира, Бодлера, Рембо и не пробовал бы создать английские версии русской поэтической классики. Впрочем, перевод прозой он, кажется, и под старость признавал законным видом литературы. И сам два раза попробовал свои силы на этом поприще.

Набоков вряд ли разделил бы общепринятое мнение о том, что "Ада", как и "Бледный огонь", принципиально непереводимы, - оно не соответствует его требованию: литератор в своем деле должен уметь все.

Споры, считать "Аду" триумфом или творческой катастрофой, начались сразу после ее выхода в свет и три десятка лет спустя все еще не окончены, хотя мнения уже не так категоричны. Самому Набокову верилось, что он создал нечто эпохальное. Так оно и было, если считать эпохой в литературе постмодернизм, для которого "Ада" - истинный, неоспоримый канон. Но так ли самоочевидно, что постмодернизм на самом деле составил эпоху?

Об этом будут полемизировать еще долго, и отношение к "Аде" скорее всего не раз изменится. Можно сколько угодно ссылаться на Джойса, обнаруживая в набоковском повествовании россыпь реминисценций, ведущих к "Поминкам по Финнегану". Можно потратить годы на составление перечня других предшественников и предтеч (этим многие и занимались, если окинуть взгядом книги об "Аде", среди которых особенно впечатляет путеводитель по роману, составленный Б. Бойдом, позднее автором монументальной двухтомной биографии Набокова). Тем не менее лишь после "Ады" по-настоящему укоренилась, перестав шокировать и восприниматься как некий кунштюк, проза, которая намеренно добивается сходства не то с головоломкой, не то с лабиринтом. Такая проза, где у простодушного читателя голова идет кругом от замысловатых и внешне совершенно нелогичных поворотов сюжета, хотя на самом деле сюжет присутствует лишь в самой минимальной степени. Где важны не характеры, не история, что-то говорящая о жизни, но, прежде всего остального, - стихия травестии, то потаенной, то нескрываемой и ядовитой. Где слово настолько удалено от привычно с ним сопрягающихся смыслов, что от него остается одна фонетическая оболочка, а значения каждый волен подставлять самые произвольные. Где рассказ превращается в чистую условность, и сотни страниц продолжается какой-то нескончаемый маскарад.

Известно высказывание Набокова об идеальном читателе: "Мне было бы приятно, если бы мою книгу читатель закрывал с ощущением. что мир ее отступает куда-то вдаль и там замирает наподобие картины, как в "Мастерской художника" Ван Бока". Незачем обшаривать справочники - такой картины не существует. Как и мастерской, и самого художника - Ван Бок просто анаграмма, такая же, как мнимый комментатор "Ады" Вивиан Дамор-Блок, чьи пояснения лишь еще больше сбивают с толку не в меру до-верчивых или воспитанных на старомодном представлении о романе как о картине действительности. Все эти маски скрывают за собой ускользающий образ самого Набокова и подчеркивают незримое, но навязчивое присутствие автора, который играет и с фабулой, и с действующими лицами, точно импровизатор, доверяющий исключительно собственной прихоти.

Превратившиеся в банальность сопоставления "Ады" и "Дара", по видимости и правда схожих, вплоть до зеркального подобия названий, на поверку только запутывают дело, потому что за тридцать с лишним лет, разделяющих эти книги, Набоков переменил не только язык.

Лучше, не вспоминая ни "Дар", ни другие книги, написанные Набоковым, погрузиться в его "Лекции по русской литературе", относящиеся уже к следующему, американскому периоду.

Эти обработки подготовительных материалов к университетским занятиям, частично печатавшиеся, как и большой очерк о Гоголе, по журналам, впервые вышли книжкой как раз в краткий промежуток времени между двумя "Адами".

Представленные читающей публике, "Лекции" поразили не столько предвзятостью оценок - ее следовало ожидать, зная, что это суждения писателя, а не историка, обязанного оставаться объективным, - сколько своим нескрываемым, чуть ли не агрессивным догматизмом. Трактуя классиков как людей своего круга, с которыми он вправе держаться как равный с равными, Набоков не раз выглядит комично. Хуже, когда он вменяет им в обязанность собственные представления о писательском назначении и об искусстве прозы.

Недоброжелатели Набокова находили, что им движет зависть. Но скорее тут проступала непоколебимая, безоговорочная вера, что не может быть настоящей литературы там, где преобладают иные, не набоковские принципы.

Все дело в масштабах личности автора. Того, кто, скрываясь под прозрачным именем Ван Бок, даже не принимающих его живопись заставляет напряженно вглядываться в полотно и думать над секретами исходящей от него магии мастерства.

Чтобы проникнуть в эти тайны, набоковские лекции, а особенно книжка о Гоголе, незаменимы. Ни для кого из внимательных читателей "Ады" не станет сюрпризом настойчивость, с какой в лекциях чуть ли не по любому поводу повторяется одна и та же мысль: "Выдающееся художественное достоинство целого зависит не от того, что сказано, а от того, как это сказано, от блистательного сочетания маловыразительных частностей". Осилившие "Аду" вряд ли поразятся, наткнувшись на парадокс вроде следующего: "Внешние впечатления не создают хороших писателей; хорошие писатели сами выдумывают их в молодости, а потом используют так, будто они и в самом деле существовали". Нередко лекции вообще кажутся комментарием к роману, который Набоков склонен был считать главным делом своей жизни. Но комментарий опережает этот роман на четверть века. И значит, сам роман возник как практическое осуществление всесторонне продуманной концепции, для которой главное доказать, что "всякая великая литература - это феномен языка, а не идей".

• Алексей Зверев. Черепаха квази
  www1.infoart.ru/magazine/voplit/n3-97/zverev.htm

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru