29.06.1998

Новые русские во главе Вавилонской Библиотеки

Дмитрий Юрьев, Елена Чилингир

Российские СМИ как неудачный текстократический проект

Вселенная - некоторые называют ее Библиотекой - состоит из огромного, возможно, бесконечного числа шестигранных галерей, с широкими вентиляционными колодцами, огражденными невысокими перилами.

Хорхе Луис Борхес,
"Вавилонская Библиотека"

Нынешняя роль массовой информации в России предопределяется многовековой историей взаимоотношений русского общества с печатным словом, взаимоотношений, достигших наивысшего накала в советские годы.

Советская страна была текстократической страной. Советская объективная реальность была существующей независимо от нас и данной нам в ощущениях - причем данной непосредственно Партией. А поскольку картина мира - при ее обязательной всеохватности - определялась Партией, то, естественно, могла быть в любой момент изменена решением директивных органов. Это превращало воинственно-антиидеалистический марксистский материализм в форму своеобразного бюрократического солипсизма.

Вот здесь на первое место и выдвигалась "Центральная Газета" - поскольку именно через ее посредство Партия доводила до народа, как оно все есть на самом деле. Это приводило к парадоксу. С одной стороны, глубоко в сознании людей укоренялась уверенность в том, что "на самом деле" существует, что на любой вопрос в принципе существует верный ответ и что ответ этот, как правило, напечатан в "Правде" или в "Известиях". С другой стороны, фиктивная сущность газетной реальности осознавалась не только диссидентами - она была ясна практически всем. Эту двойственность четко зафиксировала популярная баллада Александра Галича о воскрешении Егора Петровича Мальцева, который умер от диабета, но был вынужден ожить, чтобы не позорить родимую печать - ведь накануне "центральная газета оповестила свет, что больше диабета в стране Советской нет".

Перестроечная эйфория на первых порах разрушила муляжи единственно верной действительности, воздвигнутой официозом, но сохранила и даже укрепила консолидирующую, синхронизирующую роль печатного текста, на короткое время ставшего чуть ли не единственной действующей силой своего публичного авторитета властью. В годы "перестройки" газета "Аргументы и факты" добилась рекордного сорокамиллионного тиража; тиражи основных центральных газет ("Известия", "Комсомольская правда", "Труд", "Правда" и пр.) колебались около уровня в 10 миллионов экземпляров, и лишь в полтора-два раза уступали газетам толстые журналы ("Новый мир", "Знамя", "Дружба народов", "Октябрь" и др.). Распространение печатного слова было социально значимо: факты, анализ, концепции, политические идеи почти одновременно оказывались усвоенными интеллектуально активной частью общества.

Однако на свежем воздухе свободы сразу же повеяло каким-то странным, неприятным холодком. Первое, что выбило из колеи, - "жертвы гласности". Так в 1987-1988 гг. некоторые циники назвали погибших в результате крушения "Адмирала Нахимова", катастрофы Чернобыля, сумгаитских погромов и спитакского землетрясения. Все отчетливо понимали: такое бывало и до гласности (челябинская радиоактивная авария, ташкентское и ашхабадское землетрясения, новочеркасский погром, многочисленные крушения самолетов), просто об этом не писала центральная печать, а потому для миллионов советских людей - то есть для всех, кроме тысяч пострадавших, их родственников и знакомых, - ничего как бы и не происходило вовсе. Было понятно, что подсознательное ощущение: в катастрофах виновата гласность, - всего лишь иллюзия. Но ощущение оставалось и крепло. На просторы необъятной Родины возвратился отмененный диабет. И оказалось, что это далеко не всем нравится.

Отвергнув партийный контроль, общественное мнение в первые же минуты относительной свободы почувствовало, что его бросают на произвол судьбы, оставляют в одиночестве - убрав грозную, злую и лживую Партию, но не предоставив ничего взамен.

В конце 1992 г. стало ясно, что прежняя информационная реальность кончилась, а новая еще не началась. "Вечные" советские газеты ("Известия", "Правда", "Красная звезда"...) скатились на уровень малотиражных новичков. Новички же - "КоммерсантЪ" и "Независимая" - не заменили старую лидирующую группу: просто лидерство стало восприниматься как-то по-иному.

Период после 1993 г. был переходным. Именно в то время начались первые - наивные и не просчитанные на перспективу - попытки принципиально новых экономических решений. Творческие поиски журналистов наложились тогда на финансовую эйфорию только что "поднявшихся" инвесторов - статус взаимоотношений инвесторов и прессы не был ясен никому, возможность превращения издательского бизнеса в прибыльный казалась очевидной, но никто не знал, что именно для этого нужно делать.

В конце 1996 г. наивный этап становления российского информационного рынка как-то вдруг кончился. Самопровозглашенные победители президентских выборов - медиа-магнаты и их коммерческие союзники - освоились в медиа-ситуации и почувствовали свои руки развязанными. Стиль и методы их взаимоотношений с прессой резко ужесточились. К этому моменту российская информационная среда стала совершенно безотносительной, "обратная связь" с действительностью в любых формах (будь то читатель, власть, коммерческий успех и пр.) оказалась разорвана и никому не нужна.

Тысячи жаждущих покинули родные шестигранники и устремились вверх по лестницам, гонимые напрасным желанием найти свое оправдание. Эти пилигримы до хрипоты спорили в узких галереях, изрыгали черные проклятия, душили друг друга на изумительных лестницах, швыряли в глубину туннелей обманувшие их книги, умирали, сброшенные с высоты жителями отдаленных областей. Некоторые сходили с ума...

Хорхе Луис Борхес,
"Вавилонская Библиотека"

Сообщество, объединяющее "элитных" журналистов, околоэлитных экспертов-политологов, политиков-ньюсмейкеров и хозяев прессы ("медиа-магнатов"), свернулось, сколлапсировало, замкнулось само на себя.

Журналистская часть медиа-сообщества, производящего суррогат массовой информации, - это суррогат профессиональной корпорации. Здесь имитируется рынок труда: главным товаром на этом рынке становятся не профессиональные качества, а внутритусовочные отношения. Членство в журналистской "элите" имеет прямое денежное выражение. Еще в 1995-1996 гг. в борьбе за журналистские кадры хозяева прессы сначала вышли на западный уровень оплаты труда, а через год - в разгар передела информационного рынка - и превзошли его. "Элитным" журналистам был обеспечен жизненный стандарт, позволяющий им чувствовать себя социально своими в высших деловых и политических сферах. Но вокруг продолжали жить и работать их неэлитные, незатусованные коллеги, в среднем не намного менее профессиональные, но получающие зарплату ниже уровня бедности. А значит, ценой внутритусовочной нелояльности для журналиста становится не перемена места работы, а возможная утрата социального статуса вообще: даром что на опустевшую вакансию найдутся десятки претендентов. В результате происходит подмена причины и следствия: значимость и престижность издания выводятся не из качества производимого им информационного продукта, а из высоты планки журналистской зарплаты. А журналистское сообщество развращается и оказывается вынужденным - под угрозой тяжелейших житейских последствий - непрерывно конфликтовать со своим собственным "я".

В высшей степени показательны результаты экспертного опроса, проведенного недавно социологами Российского независимого института социальных и национальных проблем. Отобрав свыше пятидесяти экспертов из среды обсуждаемого нами сейчас медиа-сообщества (известных специалистов в области журналистики, политологии, а также работников госструктур), социологи спрашивали их о самых влиятельных журналистах, о самых профессиональных, а также о тех, чья деятельность носит наиболее негативный характер. Так вот, выяснилось, что в медиа-сообществе начисто отсутствует свой внутренний "гамбургский счет": более ста из ста шестидесяти пяти упомянутых участниками опроса журналистов получили в свою поддержку лишь по одному голосу, зато безусловные, с большим отрывом, лидеры списка "влиятельных" - Е. Киселев, С. Доренко, В. Третьяков, А. Минкин - оказались одновременно во главе реестров "самых профессиональных" и "самых вредных".

Внутренний климат такого сообщества определяется постоянной истерической взвинченностью. Лидеры профессии - люди в принципе неглупые и работоспособные - не могут не ощущать дискомфорт от того, что, под каким давлением и в каком эмоциональном поле им приходится делать. Компенсировать низкую самооценку помогает имитация нравственной и эмоциональной вовлеченности в информационные манипуляции, порученные инвестором. Все это ведет к непрекращающимся нервным перегрузкам и ставит информационные конфликты под угрозу выхода из-под контроля тех, кто заказывает музыку и платит. "Продажность" части журналистского сообщества, о которой так часто говорят, отличается от того, что понимается под этим словом применительно к другим профессиям. Нитки, ведущие к пишущим и снимающим марионеткам, становятся проводниками обратного воздействия, завязывая процессы в удушающий узел, и в какой-то момент организаторы информационных войн начинают понимать, что не спустили с цепи собак, а выпустили из бутылки остервеневших и неуправляемых джиннов.

Описанное нами сообщество вроде бы по самой своей сути не должно влиять на общественное мнение никак. "Элитарность" газет определяется произволом их хозяев, их аудитория в масштабах страны ничтожна, а за пределами Садового кольца вообще стремится к нулю. Однако именно здесь берут начало сложные, нелинейные процессы формирования реального общественного мнения в стране, только в основе этих процессов не средства массовой информации, а элитарная фабрика стереотипов.

"Общественное мнение" ведущие ньюсмейкеры представляют себе как раз на основе "элитарной прессы" - ее читают либо они сами, либо (если это очень "большие" ньюсмейкеры) их пресс-службы. А далее происходит волшебство превращения поддельного общественного мнения в настоящее.

Во-первых, под влияние стереотипов, которыми пронизаны малотиражные московские газеты, подпадают политики. Им - возможно, иногда против их желания - через прессу навязывают оценки, подходы и мотивы поведения. В результате власть начинает менять образ действий и - по существу - идти туда, куда ее подталкивают скрытые установки "элитарной" прессы.

Во-вторых, под влияние тех же стереотипов подпадают телевидение и - частично - региональная и массовая пресса, которые действуют на общественное мнение напрямую. Телевидение, с одной стороны, ссылается на измышления газет как на авторитетное мнение, с другой стороны, рассказывает о действиях политиков, предпринятых под влиянием информационных стереотипов, наконец, оно само анализирует действительность под тем углом зрения, который формируют элитарные "аналитики". Массовая пресса берет себе огрызки "аналитических" интерпретаций, скелеты стереотипов, превращая их в самоочевидные факты, в аксиомы и порождая тем самым упрощенные массовые мифы. Региональная пресса воспринимает московскую информацию комплексно. Оценки и трактовки региональных газет по поводу главных политических событий основываются когда на местных реалиях, когда - на здравом смысле, а бывает, простодушно выстраиваются под диктовку господствующих штампов (то есть либо "московская" картинка подвергается остроумному и критическому осмыслению, либо же лукавые построения информационных войн наивно принимаются на веру).

Что же получается в результате?

Во-первых, процесс передачи информации по линиям "власть - общество", "центр - регионы", "СМИ - общественное мнение" дискретен: состояние общественного сознания зависит от информационных усилий медиа-сообщества и политики властей, но зависимость эта носит нелинейный, непредсказуемый характер.

Во-вторых, такая разрывность - при отсутствии механизмов обратной связи - делает нестабильной и незащищенной всю информационную ситуацию: противоречия между властью и обществом способны вырасти до опасного уровня; последствия информационно-пропагандистских усилий власти, медиа-магнатов и журналистов могут оказаться неожиданными для них самих и привести к результатам, совершенно отличающимся от поставленных задач (пример - развитие "банковской войны" 1997 г.).

Снижается устойчивость ситуации в целом, нарастает вероятность катастрофического развития событий. Смысловой поток, вытекающий из Москвы, оказывается не связан с действительностью: он не только не помогает людям ориентироваться в происходящем, а наоборот, разрушает картину реальности. Одновременно нарастает автономность массовых стереотипов восприятия информации - причем они могут жить по собственным законам, и тогда любые пропагандистские усилия ведут лишь к противоположным результатам (в 1991 г. каждое антиельцинское выступление в программе "Время" существенно повышало рейтинг Ельцина; в начале 1998 г. после и в результате нескольких месяцев информационной войны ОРТ против Чубайса отношение к нему россиян заметно улучшилось).

Окончательный, исчерпывающий вид самозамкнутой, маргинальной информационной элите придает ее "несущая часть" - информационная олигархия, точнее, качество соответствующего "человеческого материала".

Политико-экономическая влиятельность большинства хозяев российских информационных империй не связана с какой-либо социальной базой, не является результатом длительной предыстории и не обусловлена структурой общества. В отличие от западных информационных империй, владельцы которых связаны тысячами нитей социально-экономической взаимозависимости с другими "империями" (государство, целые социальные слои), российские средства массовой информации с многомиллионной аудиторией оказываются под контролем у людей, не способных и не вынужденных контролировать даже самих себя.

За могуществом наших медиа-магнатов, как можно понять из их нечастых высказываний и из стилистики их действий, скрывается личностная несамодостаточность, социально-психологическая неукорененность. Их огромные деньги - в какой-то степени результат счастливого стечения обстоятельств. Их отношения с окружающей действительностью непростроены. Рамки допустимого социального поведения для них разомкнуты. Возникает люмпен-олигархия - удивительная кафкианская человеческая среда, в которой очень богатые и очень неуравновешенные люди, в публичных своих проявлениях достигающие выразительности анекдотических "новых русских", сражаются с собственными психологическими проблемами, принося в жертву общественное спокойствие и экономическую стабильность.

Безбожники утверждают, что для Библиотеки бессмыслица обычна, а осмысленность (или хотя бы всего-навсего связность) - это почти чудесное исключение. Ходят разговоры (я слышал) о горячечной Библиотеке, в которой случайные тома в беспрерывном пасьянсе превращаются в другие, смешивая и отрицая все, что утверждалось, как обезумевшее божество.

Хорхе Луис Борхес, "Вавилонская Библиотека"

Сама по себе карта российской медиа-реальности причудлива и с трудом поддается эффективному обзору. Тем не менее некоторые детали ландшафта достойны пристального внимания.

Открывает галерею исключительно характерный тип взаимодействия медиа с действительностью, который реализуется через отождествление себя с собственным идеальным образом. Назовем его для простоты "духовным образом России"...

Евгений Киселев в данном случае - лишь один, хотя и вполне показательный, пример типажа. Куда характернее практика такого издания, как "Независимая газета", особенно если иметь в виду публикации ее главного редактора Виталия Третьякова и коллективного автора "Татьяна Кошкарева - Рустам Нарзикулов".

Речь, собственно, идет о новом жанре аналитики - об авторской аналитике. Анализу здесь подвергается, как правило, нечто, специально для этой цели сочиненное автором. Наиболее верным решением было бы, применительно к описываемому сюжету, заменить древний латинский девиз "Независимой газеты" - тацитовское "Sine ira et studio" - на (в знак любви В. Третьякова к Б. Немцову) французско-нижегородский афоризм Наполеона в транскрипции профессора Выбегалло: "Ля вибрасьон са моле эст э гранд синь" ("Дрожание моей левой икры есть великий признак"). Это, впрочем, ничуть не умаляет роли и места "авторской аналитики" в формировании виртуального информационного пространства: на нее возложена важнейшая миссия по созданию постоянно действующего резервуара измышлений и фиктивных интерпретаций, и когда возникает необходимость в привлечении для той или иной надобности какого-либо мощного стереотипа, под рукой неминуемо оказывается что-нибудь аналитическое, глубоко продуманное и системно отстроенное на абсолютно пустом месте.

Второй характерный тип взаимодействия медиа и действительности более агрессивен и настойчив. Мелочность претензий, неадекватность степени гражданского негодования и сомнительность этической мотивации рассматриваемого типажа бросаются в глаза - как в инвективах Васисуалия Лоханкина в адрес его жены Варвары: "Волчица ты, тебя я презираю! К Птибурдукову ты уходишь от меня!"

Правда, в отличие от В. Лоханкина, у А. Минкина, например, есть полумиллионная трибуна - "Новая газета". И хотя его инвективы в адрес обобщенной Варвары, в роли которой выступают то власть, то президент, то Чубайс, то литературно-критическое сообщество, столь же убедительны и столь же ярко свидетельствуют о вполне определенных психологических характеристиках автора, сколь и размышления Лоханкина о его роли в "русской революции", - роль Минкина (а тем более его телевизионного alter ego - С. Доренко) в конечном итоге куда существеннее.

Генерируемая Минкиным интонация гневного нытья падает каплями пыточной воды на макушку нашего подсознания. Его тексты раздражают и угнетают, вне зависимости от нашего отношения к автору. В отличие от аналитических измышлений "духовного образа", эмоционально-этические инсинуации действуют напрямую и вводят потребителя информации в искус более глубоко и более непосредственно.

Следующий объект нашей экскурсии не столь занимателен, но методологически очень важен.

С самого начала издательский дом "Ъ" отличала рыночная установка на необходимость драматической, конфликтной, "продажной" в хорошем смысле слова подачи новостей (информация обязательно должна содержать внутреннюю интригу, интересную для читателя; если интриги нет, ее нужно имитировать). Такая безотносительность к содержательной стороне дела неминуемо вырождается в безотносительность к главному объекту внимания - читателю.

Поэтому все новации "Ъ" последних лет производят впечатление какой-то пещеры Лехтвейса: причудливые призраки вымышленных руководством издательского дома читательских предпочтений заставляют обезумевших журналистов шарахаться из стороны в сторону, разбивая буйны головы о сталактиты. Проекты сменяют друг друга с очередностью любимых игрушек, приедающихся избалованному ребенку, который выдает свои детские капризы за интуитивные прозрения. Достаточно высокий профессиональный и технологический уровень корпорации всякий раз позволяет ей почти что подстроиться под новые требования мнимого читателя - и в результате начать приучать к себе какого-нибудь случайно забредшего на огонек уличного лотка с газетами читателя настоящего. В этот момент кому-то главному начинает хотеться другую куколку... Наиболее печальным и ярким примером подобного развития событий является предельно бредовый, коммерчески абсолютно бесперспективный и очень талантливый - по своему человеческому наполнению - проект журнала "Столица"-1997, что почил в нафталине вместе с другими разлюбленными игрушками пару месяцев назад.

Еще один существенный типаж реализуется наиболее честной, профессиональной и цивилизованной журналистской практикой наших дней. Единственный ее "чистый случай", правда, закончился в начале 1997-го вместе с прежним вариантом газеты "Сегодня", но отдельные проявления подобной практики продолжают гулять по информационной сцене и по сей день - прежде всего, конечно, на страницах "Русского Телеграфа" и свежепришедшего "Времени MN".

Любимой мыслью соответствующих авторов является мысль о том, что информация не должна сопровождаться интерпретациями. Мысль хорошая, честная - реакция журналистского сообщества на собственную от себя усталость. Беда в том, что мысль эта абсолютно утопическая. Установка на "безинтерпретационность" снимает с автора и редакторов проблему выбора более или менее адекватных интерпретаций, а потому дает полный простор интерпретациям скрытым или чужим. В результате "информационщики", сами себя лишившие функций смыслового и содержательного контроля, выступают в качестве наиболее эффективных переносчиков интерпретационной заразы.

Главная иллюзия "информационщиков", воспринимающих журналистский труд как работу экскурсовода - "посмотрите налево, посмотрите направо", - иллюзия объективности. В результате этой иллюзии они перестают чувствовать свои чувства и ощущать свои ощущения, и, впав в своеобразную информационную анестезию, оказываются эффективным инструментом для информационных войн, пропагандистских операций и политического давления. Читатель, подпадающий под обаяние информационной экскурсии, отвыкает от возможности вскрыть подоплеку (то есть от того, что ему навязчиво подбрасывают в "Ъ") и принимает то, что ему предлагают, за чистую монету. Поверхностность возводится в принцип. А в массовое сознание проникают "спикер расстрелянного парламента Хасбулатов", "многопартийная система в России", "шоковые реформы Гайдара" и прочие радикальные политические инвективы, замаскированные под традиционные информационные описания.

Вышеприведенные случаи относятся к "элитарной", к "центральной" (скорее, "московской") прессе. А что же читают массы?

Наиболее массовая газета перестроечных времен - "Аргументы и факты" - сократила свой тираж почти в десять раз. А это значит, что она больше не вхожа практически в каждую читающую семью. Трех-четырехмиллионный тираж "АиФ" огромен только в сравнении с иными общероссийскими газетами. При этом для "элиты" еженедельник интересен разве что как источник политических слухов и эксклюзивных интервью. А в отношении масс редакция, когда-то владевшая "умами и душами" и бывшая чемпионом России по числу народных депутатов РСФСР на один редакционный коллектив, испытывает типичный комплекс, соединяющий отказ от журналистской "самости" в угоду читателю ("не надо умничать") с пренебрежительным восприятием этого читателя - вплоть до известного циничного лозунга новорусских шоу-бизнесменов "пипл хавает".

Больше похож сегодня на центральную газету "Московский комсомолец" (тираж около 800 тысяч) - до уровня простоты "Аргументов" "МК" пока не дотягивает. Зато...

Начнем с того, что странно было бы, если бы ведущей антифашистской демократической газетой послевоенной Германии стала газета с названием, например, "Юный гитлеровец". "МК" от этой проблемы отмахнулся - как и от множества подобных. Описать соответствующее отношение к жизни можно, видимо, так: смысловая реальность не существует или, по крайней мере, не заслуживает внимания. Слово меньше воробья - вылетит, ну и фиг с ним. А потому можно писать не просто все, что угодно, но и прямо противоположное на одной газетной полосе. И вот в одном и том же номере "МК" А. Будберг страстно защищает Чубайса, Ю. Ряжский презрительно шельмует Чубайса, а А. Хинштейн азартно травит Чубайса; тот же Хинштейн, ничуть не стесняющийся своей общепризнанной роли "соловья ЦОС ФСБ", вовсе не мешает самоотверженно клеймить происки чекистов М. Дейчу. Подобный "плюрализм" означает, что с точки зрения "МК" общественно-политические новости - это всего лишь один из видов шоу. Результат получается двоякий. С одной стороны, думающий читатель отвечает "МК" таким же сниженным, несколько пренебрежительным отношением: интересно почитать, но как-то это так себе, не всерьез. С другой стороны, логика политического шоу-бизнеса сама по себе ведет газету от пренебрежения реальностью до презрения к ней, превращая из массовой в бульварную, которую не сделает настоящей центральной газетой даже стомиллионный тираж.

Но на этом пути "МК" и "АиФ" опережают их совершенно отвязные конкуренты - газеты типа "Мегаполис-Экспресс" и "СПИД-инфо". Они издаются огромными тиражами ("СПИД-инфо" вроде бы обогнала "АиФ") и не брезгуют ничем, даже политикой. И вот "Мегаполис" сообщает - в ряду новостей, - что "блохастый Чубайс покусал сотрудника президентской администрации" (о том, как на человека, имеющего какое-то отношение к одной из госструктур, напала возле деревенского сарая где-то в Подмосковье дворняга по кличке Чубайс).

Получается, что центральной прессы в прежнем понимании сегодня в России нет вообще. Остались лишь разные способы дискредитации этого понятия. Читателю как бы показывают, что "важные проблемы" его не касаются (о них - в газетах с карликовым тиражом до 50 тысяч экземпляров), а те, которые касаются, - вот они: "блохастый Чубайс", "пьяного Михаила Горбачева поймала милиция в Ростове-на-Дону", "по Москве разгуливает бородатая женщина пятиметрового роста", "в Кремле засели маги-Мерлины". Правда, о Мерлинах вроде бы писали не в "СПИД-инфо", а где-то в "высококачественной" прессе. Впрочем, здесь как раз и начинается их глубокое внутреннее родство.

Своей особой выморочной жизнью живет оппозиционная пресса. Здесь все обстоит очень серьезно, здесь лозунги куда реальнее действительности, здесь все до такой степени "знают как надо", что сокрушить это знание аргументами невозможно в принципе.

Хотя "Правд" теперь много (целых три) и они ссорятся между собой и с другими "патриотическими" изданиями, язык у них общий. И этот язык, где все слова единственно возможным образом цепляются друг за друга (если режим - то "антинародный" или "оккупационный", если реформы - то "грабительские" и т.д.), продолжает скольжение в сторону оруэлловского новояза, на котором какой-то единый безумный сказитель безостановочно разворачивает свою ужасную повесть. В ней "русская армия в котле, в окружении", а напал на нее "Ельцин, друг НАТО" (А. Проханов, "Завтра"). В ней "те, кто разрушают великую российскую цивилизацию, действуют через надстройку, разрушая культурное ядро общества" (Н. Губенко, "Сов. Россия"). В ней в правительстве почти не встретишь русского лица (Г. Зюганов, на митинге). В ней единым фронтом омерзительных врагов народа ползут по измученному телу порабощенной Родины уринсоны, чубайсы и кохи ("Сов. Россия", "Правда"), и все они жиды (открытым текстом - нацистские газеты, намеками - все остальные). Но организаторы народного сопротивления сметут "всю нечисть: и чиновников, и левых и правых врагов. Ленин смог, сможем и мы. Гитлер смог, сможем и мы" (а это уже радикал Э. Лимонов в газете "Лимонка").

С одной стороны, в пределах круга своих единомышленников "оппозиционные газеты" - полные хозяева душ и умов. С другой стороны, никто из воспринимающих реальность иначе и не думает что-то с этим делать: ни о какой полемике с откровениями "Завтра", "Советской России" и "Бей - спасай" нет и речи. Возникает зародыш опаснейшего раскола информационного пространства на совершенно не взаимодействующие друг с другом территории. И перспективы независимой друг от друга жизни этих территорий различны. Обе они - территория информационно-аналитического суррогата и территория ненависти - существуют безотносительно к реальности. Но территория ненависти к реальности не безразлична - более того, она пытается (и не без успеха) активно ее собой замещать.

Разговоры об антинародном режиме и жидомасонском заговоре против русской духовности маргинальны и несущественны в Москве. Здесь говорят о ставке рефинансирования и президентских выборах 2000 года. Но уже есть в стране места, где реальность газет "Советская Россия" и "Завтра" - единственная реальность. Здесь правят Кондратенко, Наздратенко и Лукашенко. Здесь проводятся совещания административного актива при губернаторе по противодействию мировому сионизму, здесь "беловежские заговорщики" дожидаются справедливого народного суда и неминуемого возмездия.

В отличие от новой журналистики, идеологически зашоренная старая твердо стоит на ногах. Идеология - это механизм решения задач в реальности. И этот механизм действует, не встречая никакого сопротивления.

Чтобы привлечь к себе внимание, они кидают друг в друга грязью.

Хорхе Луис Борхес,
"Сообщение Броуди"

Информационное насилие советских времен обладало прямым и всеохватным действием: до каждого члена общества доводилась единая и непротиворечивая картина, которую в официальном порядке было предписано считать истинной картиной мира. Средства массовой информации современной России такую задачу перед собою не ставят вообще. Во-первых, существование или несуществование реального мира не входит в сферу их компетенции. А во-вторых, картина, которую они все-таки формируют, не едина, разрывна, и ее воздействие на общественное мнение осуществляется далеко не напрямую. Но у этой картины - при всей ей дискретности - есть общие "генетические" черты и даже общее содержание.

О чем ведут непрекращающийся разговор основные исполнительные органы российской "четвертой власти"? Вроде бы о реальных событиях, но как-то по-особенному. События эти исследуются исключительно в контексте выяснения аппаратных или коммерческих отношений и в сплетенно-конспирологической стилистике: кто кого главнее и кто кого влиятельнее, кто за кем стоит и кого вместо кого назначат. Анализ политических и экономических идей подменяется обсуждением личных перспектив отдельных политиков на выборах, вопросы парламентаризма рассматриваются исключительно как повод для расследований лоббизма и коррупции, программы действий правительства и оппозиции оказываются лишь предметом для исследования все той же проблемы: кто за чем стоит и как изменяется соотношение сил. И везде и всюду вместо единой информационной канвы, в какой-то мере консолидирующей медиа-пространство, в роли объединяющего фактора выступает неприятие реальности как таковой.

"Достоянием" всего медиа-сообщества становятся не факты, а стереотипы; поиск эксклюзивной информации и умственные усилия, направленные на анализ этой информации, вытесняются компиляцией чужих апробированных интерпретаций, то есть тотальным, всеобъемлющим плагиатом, подменяющим собой информационное обеспечение. Причем плагиатом не по существу: суть отбрасывается, смысл выхолащивается, СМИ, ко всеобщему удовольствию, воруют друг у друга хлесткие фразы и обессмысливающие штампы.

В результате потребитель информации почти убежден: раз предлагаемая картина мира никак не соотносится с миром реальным, но при этом непрерывно подсовывает сплетни и слухи о чьих-то интригах и интересах, значит, именно этими интригами-интересами она и порождена. Возникает всеобщее убеждение в "проплаченности" журналистики, в том, что причиной любой активности прессы являются те или иные PR.

Однако российские PR - это не совсем PR. То есть relations-то налицо - а вот никакой public не предусматривается. Скорее, следовало бы говорить об имиджмейкерстве, только об очень своеобразном - имиджмейкинг заказчику устраивают перед зеркалом, причем иногда при этом завязывают ему глаза.

Сегодня основной целью российского политического пиара становится создание у заказчика впечатления, что общественное мнение благоприятно (причем, как правило, о том, что именно благоприятно для заказчика, ему тоже рассказывает имиджмейкер). Инерционное и очень слабо зависящее от прессы (особенно в регионах) общественное мнение предоставляет массу возможностей для маневра. Достаточно, например, выбрать несколько кандидатов в губернаторы, о которых уже известно, что за них проголосует большинство (таких, как нынешний саратовский губернатор Аяцков), и устроить - к радости самих кандидатов - паблисити в московской прессе. Главным (если не единственным) объектом российского пиара становится сам пиар. В результате имиджмейкеры производят за месяц предвыборной кампании больше впечатления, чем вся царская Россия в 1913 году, их кандидат побеждает, их реноме растет, их доходы - тоже. Правда, можно ошибиться в оценке перспектив кандидата - и тогда "проходной" президент какой-нибудь южной автономии проигрывает, а имиджмейкеры принимаются объяснять потенциальным заказчикам, как бездарная деятельность неудачника развалила их гениальные информационно-рекламные разработки. Выигрываются выборы всегда благодаря имиджмейкерам, проигрываются - вопреки.

Такой "пиар для пиара" становится жанровой основой современной журналистики. В результате формируемая ею картина мира замыкается на себя - причем агрессивно. "Духовный образ России" бредет по информационному пространству наподобие сомнамбулы в тумане, вдобавок умышленно путая следы.

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru