Дискуссии о положении зарождающихся демократий часто кажутся столь безрезультатными, что вызывают в памяти старую дилемму: назвать ли стакан наполовину пустым или наполовину полным. Такая неопределенность связана с тем, что перспективы новых демократических государств пока неясны и при составлении прогнозов исследователи вынуждены учитывать одни факторы и игнорировать другие.

Почти все политологи соглашаются с тем, что "политическая демократия" означает как минимум сравнительно свободные и соревновательные выборы, выявляющие предпочтения избирателей и позволяющие победителям занять большинство ведущих постов в правительстве. Некоторые авторы называют демократической любую страну, где подобные выборы проводятся, в то время как другие задаются еще и вопросом, обладают ли избранные представители достаточными полномочиями или же в государстве существуют ключевые и при этом невыборные должности, не подлежащие контролю со стороны выборных властей. Еще одна группа исследователей, даже соглашаясь, что подсчет голосов на выборах был честным, желает уяснить, все ли кандидаты могли в равной мере пользоваться СМИ и справедливы ли процедуры регистрации избирателей. Как мы видим, даже столь конкретное определение политической демократии оставляет достаточно места для расхождений.

Сторонники более развернутых определений демократии (например, включающих требование социальной справедливости) применяют еще более строгие критерии. Поборники "золотой середины" (например, я) говорят, что было бы разумнее исключить критерии социального или экономического равенства из определения демократии, но тем не менее называют ряд факторов, которые следует учитывать. Мне кажется, например, весьма существенным вопрос о том, в какой мере соблюдаются права граждан и вообще правопорядок в разных слоях населения и разных регионах рассматриваемой страны. Если обнаружится, что лишь небольшой процент населения пользуется правами и гарантиями, установленными формально демократической конституцией, то демократический характер данной страны следует поставить под сомнение.

Если достижение демократии, даже несовершенной или неполной, уже само по себе благо, то не менее важным является также ее упрочение (или "консолидация"). На вопрос о том, как лучше всего обеспечить консолидацию демократии, разные исследователи отвечают по-разному. Некоторые делают упор на развитие политической культуры, утверждая, что если мы стремимся к консолидированной демократии (не говоря уж о более полной или лучшей демократии), то должны сделать как можно больше людей демократами. Это вполне разумное предположение. Беда лишь в том, что воспитание достаточно большого количества демократов займет много времени, а опасности угрожают новым демократиям уже сейчас.

Именно поэтому те, кто стремится содействовать демократии, предпочитают опираться на политические институты, которые можно спроектировать с различной степенью подражательности или оригинальности и при этом довольно быстро. Мы знаем, каких сочетаний институтов следует избегать ¹. Однако нам мало что известно об относительных достоинствах и недостатках той или иной системы институтов и еще меньше - о том, как (и какой ценой) совершается переход от одной системы к другой, казалось бы, лучшей ². Доказательства типа "если институт X работает в стране А, то он должен работать и в стране В" (дежурный довод консультантов, которые тратят по одной неделе на одну страну) теперь почти повсеместно воспринимаются со здоровым скептицизмом. Серьезные институционалисты знают, что институты, наподобие тонких вин, хорошо переносят перемещения в пространстве лишь при соблюдении особых условий. К тому же институты сами по себе не решают полностью проблему консолидации демократии.

Вероятно, из-за того, что политологи до сих пор не пришли к согласию по поводу определений и не выработали надежных политических рекомендаций, им было отведено скромное место рядом с экономикой или, точнее, рядом с некоторыми экономистами. Эти экономисты, ссылаясь на идеи, более или менее беззастенчиво заимствованные из теоретических трудов, и будучи при этом сотрудниками международных финансовых учреждений, полны желания подсказать правительствам новых демократических государств, что следует делать. Надо отдать им должное: они в самом деле объяснили, как приостановить инфляцию и уменьшить бюджетный дефицит и дефицит платежного баланса. Но при этом никто из них не знает, как использовать эти частные достижения в качестве трамплина для длительного экономического роста. Более того, основные институционалисты - сторонники подобных взглядов, особенно Всемирный Банк, стали обращать внимание на отрицательные последствия, вызванные их же рецептами экономической адаптации. Во многих странах реформы, рекомендованные Всемирным Банком, привели к разорению государства, гибельному для долгосрочного экономического развития.

Несмотря на такого рода трудности (которые, надо признать, более очевидны сегодня, чем десятилетие назад), политологи, разрабатывающие политические аспекты экономической адаптации, до недавнего времени преклонялись перед авторитетом этих экономистов. А те в своих претензиях на компетентность доходили до того, что утверждали, будто существует единственная, оптимальная и научно обоснованная экономическая политика для стран в стадии демократизации. Некоторые аспекты такой политики могли бы стать эффективными (хотя и болезненными) мерами для контроля над инфляцией или снижения дефицитов. При этом с конца 70-х до начала 90-х годов собственно политика рассматривалась лишь как досадное препятствие на пути "правильных" экономических преобразований.

Если принять, что для любой социальной проблемы существует единственное наилучшее решение, то сам факт существования несогласных кажется нонсенсом. Каждый, кто выдвигает серьезные возражения, становится "препятствием". Многие книги по экономике и политической экономии, изданные в 80-х годах, представляют государство и профсоюзы именно так. Получалось, что лучше всего было бы "изолировать" политиков от политики, чтобы экономисты могли без помех пользоваться своей рациональностью ³.

Если подобная логика напоминает об авторитаризме, то не случайно. Как старомодные авторитаристы, так и новомодные технократы исходят из того, что люди, занимающие высокие должности, знают больше, чем все остальное общество, и поэтому не только имеют право, но и обязаны навязывать другим это высшее знание. С их точки зрения, демократизация не является чем-то заслуживающим внимания: в настоящем она рассматривается как политическое минное поле, таящее в себе угрозу экономической рациональности; в будущем она окажется желанным следствием предписанной экономической политики (в плохие старые дни это последнее утверждение подверглось бы нападкам как вопиющий пример "экономизма"). В результате проблемы собственно политические, например влияние "правильной" экономической политики на легитимность демократии и престиж демократических институтов и политиков, полностью выпадают из поля зрения.

В последние несколько лет стали понятными некоторые не окончательные, но важные истины. Верно, например, что можно довольно быстро достичь серьезных экономических успехов, таких, как снижение уровня инфляции, бюджетного дефицита и дефицита платежного баланса. Эти успехи являются необходимым, но недостаточным условием длительного экономического роста. Достаточные условия определить трудно: современные экономисты не особенно сильны в теориях роста, и их мнения по этому вопросу при всей их неопределенности уже подвергались критике ⁴. Неясно также, сколько времени потребуется, чтобы дали результаты некоторые меры, якобы способствующие экономическому росту (например, повышение образовательного уровня населения).

Более того, несмотря на то что вопросы социальной справедливости вызывают теперь все большее внимание, до сих пор не найдено действенных методов помощи самым нуждающимся слоям общества (они во многих новых демократиях составляют пугающее большинство населения), то есть методов, которые при своей эффективности не усиливали бы социальную обособленность неимущих. Еще меньше знаем мы о том, как поддержать обездоленных, не вызывая вражды у лучше организованных и с точки зрения политики более важных слоев общества, которые, субъективно и объективно, часто живут не лучше неимущих ⁵.

Данные социологических опросов и непосредственные наблюдения показывают, что в новых демократических государствах основная масса граждан ненавидит авторитарное прошлое больше, чем настоящее (пусть и несовершенное), и наслаждается свободой слова, собраний и т. п., в которой прежде им было отказано. Это настроение, вызванное не столько влюбленностью в демократию, сколько страхом перед авторитаризмом и являющееся, вероятно, самым ценным достоянием демократических лидеров, однако ничуть не мешает гражданам почти повсеместно весьма нелестно отзываться о демократических политиках, партиях и законодательных органах. Эти негативные эмоции, подпитываемые в первую очередь ошибками политиков, отнюдь не способствуют демократической консолидации. При наихудшем развитии событий может возникнуть "делегативная" демократия - тип режима, от которого вряд ли можно ожидать укрепления представительного и подотчетного правления ⁶. Если же социальное напряжение возрастет и амбициозные лидеры смогут узурпировать власть, не уплачивая слишком большой цены в международном масштабе (этот эффект достигается, например, привлечением внимания к основной экономической политике или к решению острых геополитических вопросов), то делегативная демократия скатится к плохо завуалированнному авторитаризму.

Принимая во внимание множество неопределенностей, окружающих само понятие демократии, а также недостаток научных исследований, изучающих демократизацию как политический процесс, нелегко определить, в какой момент демократия перестает существовать.

Несмотря на это, я могу предложить свой рецепт. Некоторое время тому назад я высказал мнение, что демократии погибают двояко: либо от внезапной, либо от медленной смерти ⁷. Внезапная смерть происходит вследствие гражданской войны, государственного переворота или какого-либо еще заметного события, которое сразу же привлекает внимание и указывает на точную дату гибели демократии. История изобилует примерами подобного рода. Но враги демократии действуют и более тонкими и безопасными методами, позволяющими покончить с ней медленно. Постепенно и незаметно происходит эрозия демократических свобод, гарантий и процессов. При этом нельзя указать точную дату, когда демократию следует объявить усопшей. Можно лишь заметить задним числом период постепенного удушения, когда при каждом затягивании петли демократические деятели как внутри страны, так и за рубежом раз за разом упускали шанс дать отпор, поскольку каждый шаг сам по себе не казался достаточно серьезным для полной мобилизации сил. Медленная смерть коварна: насилие и репрессии, сопровождающие ее, могут быть столь же крупными, как и в случае внезапной смерти, но при этом умирающая демократия способна прикрыться претензиями на сохраняющуюся внутреннюю и международную легитимность, из-за чего оказывается затруднительным предпринять соответствующие и своевременные внутренние и международные меры.

К внезапной смерти особенно склонны новые демократические государства, в которых либо само государство, либо его территориальные границы вызывают споры, а также те, где возникают вооруженные конфликты. Это достаточно важно и серьезно. Но мы не должны забывать и о тех новых демократических государствах, которые хотя и свободны от столь очевидных угроз, тем не менее подвержены медленной смерти или застою в грязной луже, где некая толика демократии перемешана с немалой дозой нарождающегося или ожившего авторитаризма. Осознание этих опасных процессов в ходе их развития, осмысление появляющихся политических общностей, не ограничивающееся туманными утверждениями, что они являются "гибридами", и своевременная мобилизация внутренних и международных усилий для борьбы с антидемократическими тенденциями - вот что будет нашими важнейшими задачами в ближайшие годы.

Перевод выполнен группой переводчиков под руководством Веры Зелендиновой.