"Бренер? Но он же романтик. Так низко он пал".
(Игорь Яркевич, в разговоре.)

Вот неполный, но яркий список деяний порнопоэта и скандалиста Бренера в России, покинутой им вскоре после того и незадолго до.

Однажды Бренер пытался принародно совокупиться со своей женой у подножия памятника гениальному А.С. Пушкину. Те из нас, кто еще не забыл школьную программу по отечественной литературе, были отчасти шокированы неподдельной натуральностью и вопиющим бесстыдством этого акта, по сей день незавершенного. В своем справедливом негодовании мы не обратили внимания на тот неоспоримый факт, что у подножия убитого равнодушием великосветского общества Пушкина Бренер свершил воистину самый интимный и сокровенный акт, который только возможен между двумя человеческими существами. У ног написавшего поэму "Медный всадник" поэта Пушкина поэт Бренер, написавший сборник стихотворений "Влагалище", свершил акт любви. Каким еще образом он мог бы с такой же полнотой и адекватностью выразить свои чувства к тому, кто обратился к любимой с бессмертным: "Я помню чудное мгновенье..."?. Разве не более соответствовал способ, которым Бренер отдавал долг любовной лирике Пушкина, сути мятежной и любвеобильной натуры темпераментного потомка экзотического арапа, нежели возложение хилых букетиков к этим ногам или утомительное чтение виршей, заученных еще в средней школе одряхлевшими троечниками, напившимися с утра денатурату?! Разве, почти трахнувшись под ногами у Пушкина, Бренер не вплотную приблизился к общему делу сотворения нерукотворного памятника? Но неповоротливая общественная нравственность в лице даже и лучших из нас все еще занудно негодует по поводу того, у каких ног литератор Бренер свою жену... того... Мы не поняли скрытой сути происходившего под Пушкиным: то была негромкая беседа двух поэтов.

Иногда, размышляя об этом всем, я прихожу к выводу, что тайна непонимания Бренера интеллигенцией кроется, видимо, в усвоенном нашей интеллигенцией стереотипе поведения в виду культурных ценностей. Догадливый Бренер изящно указал на него в своей запомнившейся всем акции, посвященной Ван Гогу (это когда он вывалил кучку дерьма под картиной Ван Гога). Спору нет, Ван Гог выдающаяся культурная ценность. Чтобы справиться с этим обстоятельством и забыть о нем, средневзятому интеллигенту достаточно пойти в музей, где висит картина великого мастера, постоять перед ней молча и потом отойти, едва сдерживая сдавленный стон. Понимания. Но Бренер нагадил в том самом месте, где полагается молча стоять. (Еще одно вопиющее деяние.) Что он этим хотел сказать? Что Ван Гог говно? Или он хотел сказать, что молча стоящие и стонущие перед Ван Гогом ...? Или же, оскорбленный анемичностью и дурной повторяемостью наших отношений с возвышенным, он, Бренер, напрягшись, как бы выдавливал из себя... пронзительное и глубоко сокровенное... "Не так! Не так!"...и, завернув в подол, спешил в музей... чтобы не расплескать..? Впрочем, мне не смешно, когда маляр презренный...

Когда Ельцин, видимо уже тогда не совсем здоровый, объявил войну Чечне, Бренер взошел в одних трусах на Лобное место и, демонстрируя свою развитую мускулатуру атлета, вызвал пожилого Ельцина на кулачный поединок. Но Ельцин не пришел. Видимо, посоветовался со своими помощниками, и они решили не рисковать: хотя Ельцин больше весит и у него длиннее руки, Бренер более подвижен и реакция у него намного лучше. Как ни странно, эта акция Бренера не вызвала возмущения у интеллигентов: как всегда ошибаясь, они решили, что Бренер - диссидент.

Они не поняли, что Бренер - претендент.

И он единственный претендент на статус самого оскорбительного и антикультурного деятеля культуры. Однажды мне довелось увидеть, как, стоя на подмостках перед собравшейся публикой, Бренер на манер Цезаря одновременно делал три дела: он постепенно обнажался, он читал стихи, он нехорошо говорил про Пригова. И хотя слова о Пригове были искусно зарифмованы в стихотворении, описывающем череду совокуплений, осуществленных Бренером на разных географических широтах (у Бренера израильский паспорт - ему легко путешествовать), казалось, что обижать Пригова - это для Бренера дело обособленное, так сказать, выделенное в отдельное производство...

...Когда я вспоминал этот эпизод, меня осенило, что Бренер должен раздеваться догола во время чтения стихов уже лишь потому, что Вознесенский читает стихи в одежде! В самом деле, только вдумайтесь в такой факт: уже и Бродский умер, а Вознесенский по-прежнему читает где-то кому-то свои стихи и при этом ничего с себя не снимает.

Удивительно ли, что Бренер сбежал из израильской резервации для провинциальной советской интеллигенции?

Но почему он покинул и Россию?

Суть глубинной претензии к нему здесь - возмутительная легкость его славы. Увы, это еще один культурный штамп советской интеллигенции: слава должна натужно зарабатываться в течение всей жизни, и лучше всего (для всех), если она придет посмертно. Но слава - легкая вещь. В наши дни она достается так же случайно и непринужденно, как летний насморк. Как, наверное, мог бы сказать Шамиль Басаев: в эпоху СМИ не обязательно развязывать мировую войну, чтобы добиться относительной известности. Бренер, между прочим, об этом тоже предупреждал.

СМИ не любят Бренера, но отдают ему должное. Толпа не любит Бренера, но он любит толпу, даже назначает себя ее новым коммерческим директором. И я по-прежнему убежден, что Бренеру можно мастурбировать в толпе потому, что именно за этим он пришел в толпу. Ведь можно и так взглянуть на толпу - она состоит из людей, которые объединены общим опытом индивидуальной мастурбации. Не зря философия рекомендует, чтобы все мы обратили особое внимание на те вещи, которые люди делают исключительно самостоятельно и в одиночестве: умирание, понимание... мастурбация. Бренер, мастурбирующий среди людей, - не есть ли это новый символ объединенного человечества, опасающегося СПИДа?

Но ведь Бренера всегда упрекали в том, что он не делает ничего нового. И догола уже раздевались в цивилизованной Европе, и по-собачьи выли где-то между Трафальгарской площадью и Елисейскими полями. Мол, Саша, ну было уже все это, ну не напрягайся ты понапрасну. И вот на этот упрек необходимо ответить достаточно жестко: это было, но не с нами. Это было в другой культуре, к которой мы не имеем ни малейшего отношения и чьими достижениями еще долго не сможем воспользоваться. Особенность же нашей культурной ситуации заключается в том, что каждый начинает в ней с ближайшего места. Потому что не осталось никакого места, с которого дoлжно было бы начинать. Не осталось такого культурного рубежа, по поводу которого можно было бы героически воскликнуть: отступать некуда, позади... Позади каждый раз ничего нет и уже завтра соцреализм можно объявить надеждой русской литературы. В этом заросшем медвежьим мохнатым жиром культурном пространстве, в этом слабо булькающем космосе несвежих газет и позавчерашних сальностей, нельзя ни о чем говорить убедительно, а можно лишь делать неприличные жесты. В конце концов, Бренер - это то, что действительно было с нами. Он - такое же подтверждение достоверности нашего собственного существования, как и шляпа Майкла Джексона, мелькнувшая на экране вашего телевизора. Возрадуйтесь. В этом, на мой взгляд, и состоит самое серьезное "сообщение Бренера", осознаёт он сам это или нет. Кровь может заменяться при помощи переливания, но Культура не передается по каналам Интернета. Увы, мы совершаем подстановку, выдавая свою осведомленность за истинную причастность. Голый Бренер, воющий по-собачьи на заснеженной московской улице, - это скорее всего имеет непосредственное отношение к нашей культуре, если, конечно, наша культура имеет отношение к нашей жизни.

Впрочем, Бренер здесь больше не живет.

На момент написания статьи Бренер находился в амстердамской тюрьме за совершение акта вандализма: на "Белом квадрате" Малевича он нарисовал зеленой краской знак американского доллара. - Прим. ред.