Отношение Достоевского к Базарову в своей противоречивости схоже с отношением Герцена к этому герою. При этом, в период написания "Бесов" понимание тургеневского героя дополнялось отношением Достоевского к его автору - отношением болезненным и пристрастным.

Как известно, письмо Достоевского Тургеневу о Базарове до нас не дошло; для исследователей главным источником реконструкции отзыва Достоевского является фрагмент (частично цитированный выше) из "Зимних заметок..."; речь там идет о том, что Тургенев "...осмелился не успокоиться с нами и не удовлетвориться нашили величавыми личностями и отказался принять их за свой идеал, а искал чего-то получше, чем мы. Лучше, чем мы. Господи помилуй! Да что же нас краше и безошибочнее в подсолнечной? Ну и досталось же ему за Базарова..."¹⁷

То есть, в образе Базарова Достоевский видит окончательный или промежуточный результат поиска Тургеневым художественного идеала. Но о Базарове как о идеале говорил и Герцен, видя в этом герое воплощение идеала Писарева и его единомышленников. Очевидно, что и до конфликта с Тургеневым Достоевский осознавал: в жизни Базаровы мало похожи на героя "Отцов и детей". Со всей отчетливостью это мнение выражено в одной из подготовительных записей к "Бесам"; "...без нарушены правды человек сороковых годов не мог написать Базарова.

- Чем же он изломан?

- На пьедестал поставлен, тем и изломан".¹⁸

Имеется в виду, что Тургенев, как поясняет Н.Ф.Буданова, "идеализировал в Базарове тип современного нигилиста... что является нарушением художественной правды".¹⁹ Это мнение Достоевского могло возникнуть в ответ на уже упоминавшийся очерк Тургенева "По поводу "Отцов и детей", где сказано: "Базаровский тип имел по крайней мере столько же права на идеализацию, как предшествовавшие ему типы".²⁰ Тургенев приводит отзыв одного из германских критиков: по какой же причине, спрашивает тот, "могла радикальная русская молодежь... войти в такую ярость, что подвергла сочинителя формальной опале и осыпала его всяческой бранью? Можно было скорее предположить, что всякий новейший радикал... признает свой собственный портрет, своих единомышленников".²¹

Итак, сам Тургенев считал, что изобразил Базарова объективно, не преувеличив и не приуменьшив его достоинств и недостатков. Достоевскому виделось, тем не менее, что Базаров "на пьедестал поставлен". Но реальные, невыдуманные Базаровы не признавали тургеневского героя своим: такие его черты, как резкость, бесцеремонность, презрение к народу, ироничное отношение к искусству и т.п. - казались, да и были слишком неприглядными. Однако именно их и было проще всего взять на вооружение.

Как раз об этом рассуждает в "Бесах" Степан Трофимович: "...Базаров это какое-то фиктивное лицо, не существующее вовсе; они же первые и отвергли его тогда, как ни на что не похожее. Этот Базаров это какая-то неясная смесь Ноздрева с Байроном... Посмотрите на них внимательно... они счастливы, они победители! Какой тут Байрон!"²² Степан Трофимович знал, о чем говорил: опошленным и окарикатуренным Базаровым, без всякого намека на тоскующее сердце, был его родной сын - Петр Верховенский (он же "Нечаев"). Упоминание о Ноздреве возвращает нас к Герцену ("Собакевичи и Ноздревы нигилизма").

По наблюдению Н.Ф.Будановой, Петруша не случайно напоминает Базарова в интерпретации Герцена (пишущего, в свою очередь, не столько о тургеневском, сколько о писаревском Базарове) - "базароида". Достоевский обращается не только (и не столько) к образу главного героя "Отцов и детей", сколько к типу его грубых эпигонов. Но ведь такой герой есть и в самом романе Тургенева - Ситников! И это - особый пункт, в котором Достоевский должен был бы быть обязан Тургеневу, "...который, создав (открыв) образ Ситникова в "Отцах; и детях", предвосхитил создание (открытие) образа Петра Верховенского".²³

Таким образом: для изображения и осмысления базаровщины -нигилизма, попадающего "на улицу", Достоевскому был крайне полезен опыт Тургенева и Герцена. Насколько он воздал им должное и воздал ли?

В 1873 г. "Бесы" вышли отдельным изданием. Экземпляр был послан наследнику престола, его императорскому высочеству А.А.Романову, вместе с сопроводительным письмом. В нем Достоевский говорил: "...глaвнeйшиe проповедники нашей национальной несамобытности с ужасом и первые отвернулись бы от нечаевского дела. Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева".²⁴

Для Достоевского и Герцен, и Тургенев хотя бы только по своей принадлежности к поколению западников 40-х годов становились в ряд "отцов Нечаева". И если, как писал Герцен, в романе "Отцы и дети" Тургенев "вместо того чтоб посечь сына, выпорол отцов",²⁵ то в "Бесах" досталось и тем, и другим. Притом Герцену еще сравнительно "повезло": видя его разочарование в Западе и искреннюю тоску по России, Достоевский отдает ему должное и не подвергает его остракизму, как Тургенева.

Отчасти это даже странно. Цитированное выше признание из тургеневского очерка о том, что он ощущает себя нигилистом, вызвало у Достоевского злую иронию; оно не раз пародируется в черновиках "Бесов": "Слухи о том, что Тургенев нигилист..." "Великий поэт: "Я нигилист".²⁶ Подобного отношения "рисковал" заслужить и Герцен; в статье "Еще раз Базаров" он пишет: "декабристы - наши великие отцы, Базаровы - наша блудные дети. <...> Что наше поколение завещало новому? Нигилизм".²⁷ Нетрудно представить себе, как зло могли бы эти строки быть спародированы в "Бесах".

Ю.Ф.Карякин считает, что проникновение Достоевского в суть "шигалевщины-верховенщины" было прозрением, которое повлекло за собою ослепление ("прозрение-ослепление вместе, одновременно").²⁸ Думается, "ослепление" Достоевского в период писания "Бесов" все-таки имело свои границы. К тому же, Герцен не хуже Достоевского отдавал себе отчет в том, как именно распоряжается молодое поколение своим наследством, как односторонне оно воспринимает нигилизм отцов. Следует напомнить, что у Герцена не было периода очарованности Нечаевым, в отличие от Бакунина и Огарева. Как и они, он не мог не надеяться на общественный подъем в России, на возможность возглавить его и вернуться "на родину на белом коне".²⁹ Но хлестаковскую "подкладку" Нечаева Герцен разгадал с самого начала.

Однако вернемся к одному из "отцов Нечаева" - Тургеневу, к оценке его Достоевским. Как бы то ни было, в "Отцах и детях" впервые были выведены тип "чистого" нигилиста-теоретика и нигилиста-эпигона, профанирующего серьезные и глубокие убеждения первого. Созревание у Достоевского замысла "Бесов" было в значительной степени переосмыслением опыта тургеневского романа. Ясно, каким было отношение к Тургеневу после ссоры. Но, спросим себя, не был ли Достоевский хотя бы подсознательно благодарен автору "Отцов и детей" за открытие темы, за глубокий художественный анализ явления, за честное и объективное отношение к герою?

Сами себе ответим: нет, не был. Рискнем предположить даже, что ситуация была как раз обратной: одним из подсознательных мотивов ненависти Достоевского к Тургеневу мог быть тот факт, что Тургенев написал роман "Отцы и дети". Попробуем доказать, что это не абсурдно. Для убедительности обратимся к двум работам, завершающим наш обзор литературы.

В статье "Роман Тургенева и его критики" М.Н.Катков пишет: "Слепая сила боится стать предметом сознания, художественного изображения".³⁰ Это - почти прямой ответ на следующее место из разговора Павла Петровича Кирсанова с племянником Аркадием: "Но как же это ломать, не зная даже почему? - Мы ломаем, потому что мы сила, - заметил Аркадий. <...> - Да, сила - так и не дает отчета..." ³¹

Несомненно: художественное воплощение для "слепой" силы - поистине убийственно. Если оно талантливо и правдоподобно,³² оно проникает в глубину, в самую суть этой силы, вскрывает ее призрачность и неосновательность, ее разрушительность и слепоту. Для этого изображение должно быть всесторонним, освещаться должны и отталкивающие, и притягательные стороны "силы". А что-то должно быть оставлено и читателю, чтобы тот "додумал".

Но художественное воплощение явления достигает и другой цели: оно делает явление состоявшимся фактом. В том, что явление - есть, ничто не убеждает так сильно, как художественное его изображение. И здесь хотелось бы обратиться к работе Д.Котсовского "Достоевский, Толстой и революция". Литература, как сказано там, не только отражает затаенные чаяния масс и откликается на призывы современной жизни, но и предугадывает их, возбуждая воображение. Особенно же это характерно для русской литературы XIX века, изображавшей в основном антигероев. А идеи разрушения гораздо более доступны для восприятия, чем идеи добра и христианской морали. Поэтому воплощение нигилистических идей в художественных образах дает массе готовые образцы для поведения³³ (и если массовое желание подражать Базарову плодит Ситниковых, добавим от себя, то это еще сравнительно безобидно).

Эти мысли из работы о Достоевском и Толстом вполне могут быть отнесены и к Тургеневу. К нему же могут быть отнесены и слова А.Битова: "Не сформулировал ли [Достоевский] зло, настолько недееспособное, что никогда не смогло осознать себя? Было ничто, а стало явление!.. Значит, мы есть, раз про нас пишут! <...> Несозидательные силы всегда разрушительны... Каким образом может быть активным то, что не способно ничего создать? Только обратив на себя чужую созидательную энергию..."³⁴ Нет нужды доказывать, что это не только о Петруше Верховенском, не только о Нечаеве, - это обо всех, кто ломает "потому что мы сила".

Великий художник, Достоевский остро чувствовал носившиеся в воздухе настроения - настоящие и будущие. Поэтому убедительность тургеневских образов была для него еще более несомненной, чем для рядового читателя. И, оценив по достоинству "тоскующего Базарова", он тем самым признал и это: "Значит, мы есть, раз про нас пишут!" Но проблема была бы гораздо проще, если бы Тургенев действительно написал памфлет на нигилистов. В очерке "По поводу "Отцов и детей" он искренне говорит, что чувствует к Базарову "невольное влечение".³⁵ Этому Достоевский вполне мог посочувствовать; во время писания "Бесов" он сам находился во власти обаяния Ставрогина - героя отрицательного, но "взятого из сердца". Сочинение романа стало для писателя, как убедительно показывает в своей последней работе Л.И.Сараскина, процессом "одоления демона".³⁶ Тургенев, судя по всему, не переживал столь же драматичного "романа" со своим героем.

Так или иначе, направление "Отцов и детей" было памфлетным. М такое видение романа, "к которому сводились в сущности все мнения, высказанные как с той, так и с другой стороны... разделял и Тургенев".³⁷ К тому же, базаровщина - в любом случае "болезнь нашего времени", а автор - западник поколения 40-х годов... Следуя Достоевскому, Тургеневу следовало бы как минимум честно обозначить строгую дистанцию между нигилизмом и самим собой; а как максимум - ужаснуться и решительно размежеваться с нигилистами. ³⁸, ³⁹

Однако настроения Тургенева были иными. В очерке "По поводу "Отцов и детей" (появившемся в 1869 г.) он заявил: А) что является неисправимым западником. Б) что разделяет почти все убеждения Базарова. В) что и сам готов называться нигилистом. Для Достоевского эти признания были не только (и не столько) "доказательством того, что русские западники и русские нигилисты имеют обитое истоки...";⁴⁰ в этих заявлениях Достоевский усматривал особый цинизм, попытку угодить и тем, и другим. Да и Базаровы к концу десятилетия стали уже совсем иными.

То есть: сам Тургенев говорил открытым текстом о том, что нигилисты - дети западников. В отличие от Герцена, смотревшего с тревогой на "Базаровых - наших блудных детей", он с долей кокетства заявлял о готовности сочувствовать Базарову. В отличие от "Грановского" - Степана Трофимовича Верховенского, он не пришел в ужас от творения своих рук. В отличие от самого Достоевского, наконец, Тургенев был верен убеждениям молодости (западничество). Но в его словах, приведенных выше, Достоевскому виделось желание, чтобы и нигилисты признали Тургенева за своего.

Подобное желание середины, подобный конформизм были для Достоевского отвратительнее всего. Именно об этом - его любимые слова из Апокалипсиса, дважды произнесенные на страницах "Бесов": "...о если б ты был холоден или горяч! Но поелику ты тепл, а не горяч, то изблюю тебя из уст моих. "Совершеннейший атеист стоит на предпоследней верхней ступени до совершеннейшей веры... а равнодушный никакой веры не имеет..." - комментирует эти слова архиерей Тихон. ⁴¹

В период создания "Бесов" для Достоевского Тургенев - именно тепл. И если, говоря о прозрениях и ослеплениях писателя, Ю.Ф.Карякин спрашивает: "И этот Тургенев бес?!"⁴² - то А.С.Долинин в статье "Тургенев в "Бесах" отвечает без сомнения: "В концепции "Отцов и детей", так, как она дана в "Бесах", Петр Верховенский - духовный сын не Степана Трофимовича, а именно Кармазинова".⁴³

В образе Кармазинова Достоевский воплотил многие тургеневские черты, которые ему претили. Воплотил утрированно, зло: Семен Егорович Кармазинов предстает женоподобным, претенциозным, пошлым кривлякой. Его главное свойство - конформизм.⁴⁴ Он весьма дорожит своими связями с представителями администрации всех уровней ("бесы верхние", как говорит о них Карякин)⁴⁵ - но не меньше заискивает и перед молодым поколением ("Меня оклеветали пред русскою молодежью. Я всегда сочувствовал каждому движению ее").⁴⁶ Он изо всех сил желает понравиться Петруше Верховенскому ("...вся суть русской революционной идеи заключается в отрицании чести. Мне нравится, что это так смело и безбоязненно выражено... Я... еще стою за честь, но ведь только по привычке"),⁴⁷ но и не может скрыть своего страха перед возможной революцией.

Кармазинов искренне убежден в том, что является "великим писателем" ("Но ведь Москва и сгореть может, а с ней моя рукопись";⁴⁸ речь о последнем кармазиновском произведении "MERCI", где пародируются мотивы и образы тургеневских "Призраков" и "Довольно!") - и при этом удивляет всех слушателей до единого ничтожностью и бессодержательностью последней своей "поэмы". Наконец, Кармазинов почти буквально повторяет слова Тургенева, как они запомнились Достоевскому, сказанные при их ссоре: "Я сделался немцем и вменяю это себе в честь",⁴⁹ только тут эти убеждения доведены до предела, граничащего с абсурдом: "...когда прошлого года городским советом положено было проложить новую водосточную трубу, то я почувствовал... что этот карльсруйский водосточный вопрос милее и дороже для меня всех вопросов моего милого отечества..."⁵⁰

Таким образом, Тургенев - не только отец нигилистов (как западник, т.е. один из многих), а еще и (как автор Базарова) единственный в своем роде духовный, метафизический их отец, что несравненно усугубляет его "вину".

Продолжение