Дата публикации:  10 Декабря 1999

 получить по E-mail
 версия для печати

Содержание

Петер Туррини - Все, наконец (Монолог. Перевод с немецкого Л. Бухова)

Пьер Реверди - Стихотворения в прозе (Перевод с французского и вступление Алины Поповой)

Дилан Томас - Рассказы (Перевод с английского и вступление Е. Суриц)

Кристофер Бакли - Здесь курят (Роман. Окончание. Перевод с английского Сергея Ильина)

Вглубь стихотворения

Пауль Целан - Псалом (Переводы с немецкого. Вступление Н. Мавлевич)

Филипп Лабу-Лакарт - Молитва (Эссе. Перевод с французского Н. Мавлевич)

Литературный гид

Тень Набокова

Владимир Набоков - Третье лицо. Последняя глава мемуарной книги "Убедительное доказательство" (Перевод с английского С. Ильина)

Чарльз Кинбот - Серебристый свет. Подлинная жизнь Владимира Набокова (Начальные главы романа. Перевод с английского и послесловие С. Ильина).

Эрик Орсенна - Два лета (Повесть. Перевод с французского Т. Бунтман и А. Дегтярь)

Алексей Медведев - Перехитрить Набокова

Галерея "ИЛ"

Алексей Мокроусов - Музыка молчания, или Время зеркал

Среди книг

А. Виноградова - Неолиризм. С. Белов - О пользе огурца и правоте тещи. Л. Гинцберг - Третья империя: каждодневный ад

У книжной витрины

Курьер "ИЛ"

Содержание журнала "Иностранная литература" за 1999 год, # 1-12

Авторы этого номера

Анкета для читателей

Из материалов номера

"Лучший из ныне живущих поэтов. Мы рядом с ним просто дети", - говорили о Реверди в 1924 году Луи Арагон, Андре Бретон и Филипп Супо.

В 1915 году выходит его первый сборник - "Стихотворения в прозе", в ближайшие десять лет за ним последуют "Овальная отдушина", "Переодетые жокеи", "Уснувшая гитара" и другие. С 1916 по 1918 год Реверди издает журнал "Норд-Сюд" ("Северо-Юг"), в котором сотрудничают Гийом Аполлинер, Макс Жакоб, Луи Арагон, Андре Бретон, Филипп Супо, Тристан Тцара. (...)

Сюрреалисты считали Реверди своим предшественником. Андре Бретон цитирует его в первом "Манифесте сюрреализма": "Пьер Реверди, человек, по крайней мере, столь же утомительный, как и я, писал: "Образ есть чистое порождение разума. Возникнуть он может не из сравнения, но из сближения двух более или менее отдаленных реальностей. Чем отдаленней и чем точней будет связь этих двух реальностей, тем могущественнее будет образ, тем больше в нем будет эмоциональной силы и реальности поэтической..." ¹. (...)

Все, кто пишет о Реверди, отмечают его манеру вводить в стихи элементы повседневной жизни, лиризм реальности. "Ничто так не увлекает меня, как чтение ежедневных газет", - замечает он. При этом его совершенно невозможно представить себе приверженцем реализма. "Простой ум, - писал он, - выражает в темной форме то темное, то не могущее быть ясно выраженным, что он чувствует в себе". Это, видимо, как раз та сложность, о которой говорит Т. С. Элиот в своей лекции "Три голоса поэзии": "Если вам кажется, что поэт пишет непонятно, что ему все равно, понимаете ли вы его, или что он творит только для узкого круга посвященных, к которому вы не принадлежите, - помните: возможно, он пытается сказать то, что нельзя выразить никаким другим способом - и потому вам стоит обучиться этому языку"².

Из подборки стихотворений

Ветер и мысли

Что за странное наваждение? На уровне вон того этажа, между проводами, устроилась голова и висит себе; вокруг все замерло без движения,

Незнакомая голова говорит, а я здесь внизу, на земле, не понимаю ни слова, не слышу ни звука. Я по-прежнему стою на тротуаре напротив и гляжу, я гляжу на слова, уносимые ветром, слова, которые он бросит где-нибудь вдалеке. Голова говорит, а я ничего не слышу, все разгоняет ветер.

О великий ветер, то насмешливый, то заунывный, я пожелал тебе смерти. И остался без шляпы, ведь ты унес и ее. У меня теперь нет ничего, но моя ненависть проживет, увы, дольше тебя.

Неприметный человек

Свисток - и состав тронулся весь в дыму, слившемся с низкими облаками.

Это длинный заплаканный поезд, и на каждом перроне - все новые расставанья и все новые руки машут платками вслед. А этот - совсем один, и очки его помутнели от потоков чужих слез или от ливня, бьющего по стеклу, к которому он прижался лицом. Он ни от кого не уехал, и никто не будет встречать его на вокзале.

К тому же о своих странствиях он молчит, он не умеет рассказывать о краях, которые видел. Может быть, он ничего и не видел, и, почувствовав на себе чей-то взгляд, опасается, как бы не начали задавать вопросы, и опускает глаза или смотрит в небо, с которым сливаются все новые облака. На станции назначения, не выражая ни радости, ни нетерпенья, он в одиночестве отправляется в ночь, и видно, как временами выныривая под фонарями, он пропадает вместе с маленьким чемоданом. Рядом с ним никого, или кажется, что никого. И все-таки, что-то движется вслед за ним, а может, и кто-то со странными очертаниями его тени.

Под открытым небом

Я, кажется, потерял ключ, и все вокруг надо мной хохочут, и каждый мне тычет в глаза свой огромный ключ, висящий на шее.

И только я не могу открыть ни одну дверь. Все разошлись и позапирали ворота, улица приуныла. Вокруг никого. Я начинаю стучаться повсюду.

Оскорбления брызжут из форточек; я ухожу.

И тогда за городом, на границе реки и леса, я обнаружил дверь. Просто дверной проем, без всяких замков. Я вошел и попал в ночь, у которой нет окон, а есть лишь тяжелый полог, и там, под охраной реки и леса, я смог наконец поспать.

Вглубь стихотворения

Нынешнее обращение к творчеству Пауля Целана (1920-1970) продолжает обширную публикацию, помещенную в двенадцатом номере "ИЛ" за 1996 г. в рубрике "Портрет в зеркалах". Ее составитель Б. Дубин отмечал тогда "странное недобытие, руинное на-три-четверти-отсутствие крупнейшего и, несомненно, поворотного лирика второй половины уходящего века" в нашем отечественном литературном пространстве. С тех пор положение сильно изменилось. Фигура Целана обретает плоть, его присутствие в русском поэтическом и философском контексте становится все более ощутимым. В 1998 году в Киеве вышел первый сборник Целана на русском языке в переводе Марка Белорусца. В 1999 году в московском журнале "Контекст-9" (# 4) опубликованы 11 стихотворений Целана в переводе Ольги Седаковой. Пауль Целан, немецкоязычный еврей из Буковины, переживший заключение в гетто, принудительные работы и гибель родителей в концлагере, вечный беженец, блестящий переводчик русской и французской поэзии, покончил с собой в Париже. Его судьба вобрала в себя трагедию ХХ века, его голос - голос пережившей эту трагедию европейской поэзии. Стало общим местом вспоминать в связи с Целаном вопрос немецкого философа Адорно: "Возможна ли поэзия после Освенцима?"

В начале посвященной поэтике Целана книги "Поэзия как опыт", отрывок из которой приведен ниже, видный французский философ, переводчик и исследователь Гельдерлина и Ницше Филипп Лаку-Лабарт пишет:

"Массовое уничтожение людей - невозможная возможность, невыносимая, потрясающая будничность нашего времени. Сколько ни посыпай голову пеплом, нам от этого не уйти. Этот темный фон затопил весь мир, превратив жизнь в несусветную мерзость. Ничто не может вырваться из этой черной тени времени, избежать раковой опухоли, пожирающей все живущее: личности и народы... Вопрос, которым я задаюсь, таков: смог ли Целан поставить не себя, а нас перед лицом "всего этого"? Способна ли вообще на это поэзия, и если да, то какая, какого рода поэзия?"

Целан - лучший переводчик на немецкий язык Мандельштама, глубокое родство с которым он неоднократно подчеркивал. Название одного из сборников Целана "Роза Никому" - прямая цитата из Мандельштама. В этом сборнике есть стихотворение, всегда привлекавшее особое внимание читателей, переводчиков, истолкователей. Это знаменитый "Псалом", гениальная попытка нового осмысления триады Бог - Мир - Человек. Вся поэзия Целана и "Псалом" как ее чистая квинтэссенция - это всеобъемлющий вопрос о смысле. Вопрос без ответа (если таким ответом не становится молитва). Да и смысл вопроса одновременно предельно ясен и предельно невыразим. Ассоциативная ткань стихов, синтаксическая и даже грамматическая недоговоренность, похожие на сжатые пружины паузы - все это заставляет переводчика, если он не хочет сделать мертвую ксерокопию, пользоваться собственными ассоциациями, наполнять пустоты по собственному "подразумению". Вот почему перевод Целана - огромное искушение.

На сегодняшний день, насколько нам известно, существует девять русских переводов "Псалма", предлагающих разные и подчас исключающие друг друга прочтения. Вслед за поэтическими вариациями помещен философский комментарий Филиппа Лаку-Лабарта. Впрочем, не столько комментарий, сколько импровизация на тему ... Говоря о манере Лаку-Лабарта, О. Аронсон называет ее "непрямой коммуникацией", когда "некоторые образы и темы провоцируют философа даже не на рассуждения, а на предъявление собственных образов"³. Иначе говоря, это джазовая манера. Так что текст Лаку-Лабарта нельзя рассматривать как расшифровку, разъяснение Целана, это тоже поэтическая интерпретация, с которой можно соглашаться или не соглашаться.

Psalm

^{"Niemandsrose", 1963}

Псалом

Сергей Гандлевский

Искусство, как известно, игра. Глубинное осознание зачинщиком игры, художником этого непреложного факта не всегда проходит безболезненно. Кто он, человек искусства, в конце-то концов: демиург или фокусник? Холод гордыни и жар самоуничижения, в которые время от времени бросает художника, объясняются в первую очередь двусмысленностью избранного им поприща. И бывает, что автор из лучших побуждений - будь то забота об общественном благополучии или страсть к объективной истине, к тому, "как оно есть на самом деле", - ополчается на свой же несерьезный род деятельности, на его условности и приемы и с неизбежностью впадает "в неслыханную простоту". Общество лишается художника, приобретая взамен моралиста, религиозного проповедника, политического агитатора. Но с другой стороны, творчество писателя, которому совершенно не в тягость постоянное пребывание в башне из слоновой кости, как правило, теряет насущность и, следовательно, обречено на поверхностное и даже снисходительное внимание ценителей литературы. Конфликт между жизнью понарошку и собственно жизнью неразрешим и чрезвычайно плодотворен. Многими шедеврами искусства человечество обязано дерзким - на грани безрассудства - игровым попыткам художественного вымысла освоить неокультуренную целину реальности.

Вопреки сказанному выше, герой нынешнего литературного гида "ИЛ", русско-американский писатель Владимир Набоков, искренне, последовательно и даже с вызовом не признавал конфликта поэзии и правды, "ересь" простоты не соблазняла его. И не потому, что Набоков неглубок, легковесен или олимпийски равнодушен, как иногда думают. Само противоречие между игрой искусства и тем, "как оно есть на самом деле", писатель счел несущественным и надуманным: его осенила догадка, что мир не бессмысленное движение материи, и не громоздкое воплощение запредельных истин, и не "пустая и глупая шутка", а блистательный розыгрыш. Опыт художника и натуралиста раз за разом утверждал Набокова в справедливости такого предположения. Особый склад таланта позволял Набокову с воодушевлением узнавать стихию игры - и в природе, и в личной судьбе, и в творчестве любимых писателей - и, разумеется, сделать игру первотолчком собственной художественной вселенной. Убеждение, что космос и сонет заведены одним и тем же ключом и "при всех ошибках и промахах внутреннее устройство жизни", как и устройство "точно выверенного произведения искусства <...> тоже определяется вдохновением и точностью", избавило Набокова от тоски по проклятым вопросам и почтения к ним, внушило уверенность в том, что, занимаясь творчеством, он занимается очень насущным делом, имеющим непосредственное отношение к тайне мироздания, к механизму великой игры. Речь идет, говоря напрямую, о сокровенной перекличке творца с Творцом. Естественным образом в такой эстетизированной вселенной главное зло - пошлость во всех ее проявлениях: безвкусный поступок, расхожая фраза, плоская мысль, примитивная идеология или скудоумие массового энтузиазма равно грешат против мировой гармонии и поэтому отвратительны.

Именно максимализм артистических притязаний делает Набокова "своим" в русской литературе, как бы ни дорожил писатель собственной исключительностью и выстраданным одиночеством. Посмотрите, как расширительно и человечно толкует он понятие эстетического наслаждения: "...особое состояние, при котором чувствуешь себя - как-то, где-то, чем-то - связанным с другими формами бытия, где искусство (то есть любознательность, нежность, доброта, стройность, восторг) есть норма". От пафоса этого и подобных ему набоковских высказываний не очень далеко и до затасканного до неприличия афоризма "Красота спасет мир". Еще ближе - к мечтательно-меланхолическому возгласу пушкинского Моцарта: "Когда бы все так чувствовали силу Гармонии...". Можно назвать такой взгляд на вещи эстетическим гуманизмом.

Для Набокова творчество, эстетика, игровое начало не приправа к бытию, а суть его. Набоков не столько обнажает частные приемы своего искусства, сколько главный, на авторский взгляд, всеобщий прием, обнаруживает пружину, приводящую мир в движение. Таково мировоззрение писателя. Так Набоков против своей воли и вопреки темпераменту становится идеологом. Но его идеология предполагает наличие у прозелитов искры Божьей, подобному "учению" не грозит овладеть массами: "тогда б не мог и мир существовать", - продолжим цитату из "Маленьких трагедий".

Тексты, предлагаемые вниманию читателя, объединяет то, что все они, за исключением собственно набоковской статьи, написаны под влиянием и обаянием игрового гения писателя. Влияние лестное, но неуютное: сопоставление с первоисточником неизбежно. Творчество Набокова отбросило на настоящее и будущее искусства густую и обширную тень. Кому-то она придется кстати, кому-то вконец заслонит белый свет. Набоков, как и всякий большой писатель, не дает рецептов творческой удачи - но показывает, каким надо быть, чтобы уметь сочинять такие рецепты самому.

Анкета для читателей

Дорогой читатель!

Два с половиной года назад, в юбилейном, пятисотом номере "Иностранной литературы" мы обратились к Вам с просьбой ответить на несколько вопросов. Попытка установить обратную связь увенчалась успехом: редакция получила сотни писем с отзывами о нашей работе - как положительными, так и критическими. Теперь нам хотелось бы продолжить диалог, и мы предлагаем Вам новую анкету:

1. С какого года Вы читаете "ИЛ"?

2. Какие публикации последних двух-трех лет Вы считаете наиболее удачными?

3. Назовите наши наименее удачные публикации.

4. Считаете ли Вы, что за последние годы журнал стал:

лучше, хуже, содержательнее, скучнее...

Подчеркните нужное или, по возможности, дайте свое определение. Прокомментируйте Ваше мнение.

5. Наш журнал начинает издавать книжное приложение. Произведения каких зарубежных авторов Вы хотели бы в нем видеть?

6. И немного о себе: возраст, пол, образование, профессия и все, что сочтете важным и интересным.

Среди тех, кто пришлет ответы на нашу анкету, мы разыграем десять книжных комплектов, куда войдут три первых тома нашей книжной серии.

А шанс получить дополнительный приз появится у читателей, разгадавших наш чайнворд (см. бумажную версию журнала), - среди них будут разыграны десять бесплатных подписок на 2001 год.

Наш адрес: 109017, Москва, Пятницкая ул., 41.

В конкурсе участвуют письма, отправленные до 1 марта 2000 года.

Благодарим Вас за участие в анкете.

В следующем номере "ИЛ" (#1, 2000 г.)

"Мое столетие" - фрагменты новой книги нобелевского лауреата 1999 года немецкого писателя Гюнтера Грасса, состоящей из ста глав (по одной - на каждый год) и представляющей собой своеобразную мозаичную картину жизни Германии в уходящем веке.

Основанная на автобиографическом материале проза французского писателя, знаменитого "отца нового романа" Алена Роб-Грийе "Анжелика, или чары" - фантастический сплав рыцарского романа, эротических грез и реальных воспоминаний.

Новая пьеса польского драматурга и прозаика Славомира Мрожека "Прекрасный вид" - две пронизанные иронией, лаконичные и обманчиво простые детективные сценки.

В рубрике "Документальная проза" - главы из книги популярного перуанского писателя Марио Варгаса Льосы "Рыба в воде", где он рассказывает истории из своей жизни, которые легли в основу самых известных его романов.

Герой рубрики "Портрет в зеркалах" - крупнейший ирландский писатель и драматург Сэмюэл Беккет, чье творчество по новому представило мироощущение человека ХХ века и обозначило целую эпоху в современной литературе.

Примечания:

¹ Андре Бретон. Манифест сюрреализма. Пер. В. Козового. В кн.: Писатели Франции о литературе. М., 1978.

² Пер. С. Завражновой. Цитируется по книге: Т.С. Элиот. "Назначение поэзии". Киев-Москва, 1997.

³ См. диалог Е. П. Петровской и О. В. Аронсона "Пути импровизации. Лаку-Лабарт - Пазолини" в журнале "Киноведческие записки", 1996/1997, # 32.

написать отзыв
поставить закладку