Давиду Альфаро Сикейросу было мало просто рисовать. Он всегда называл себя сначала революционером, художником - только потом. И у него было на то право. Подростком Сикейрос вступил в мексиканское революционное ополчение. В сорок командовал бригадой испанских республиканцев. В шестьдесят с лишним попал на несколько лет в тюрьму. В тридцатые годы Сикейрос появился в США. Он верил, что и здесь его искусство способно порождать действие. Потому что когда краски высохнут - они превратятся в порох.

В двадцатых годах в Америке быть авангардным художником часто значило обрекать себя на полуголодное существование. Американские Медичи предпочитали покупать искусство в Европе, для них главным было выгодное вложение денег, приобретение коллекции, списка состоявшихся имен. Воспитывать своих гениев не хотел никто. Зачем растить своего Пикассо, если можно съездить на год в Париж? До времен Пегги Гугенхайм, когда европейцы сами стали появляться в студиях Нью-Йорка, чтобы учиться новому искусству, было еще далеко. Пока же кубист Джералд Мерфи рассорился с друзьями и сбежал в Европу, а Джон Коверт, уставший чувствовать себя одиноким подвижником, занялся коммерцией. Спонсоры предпочитали выписывать в Штаты иностранцев.

Три мексиканца - Давид Сикейрос, Диего Ривера и Хосе Ороско не были в глазах своих североамериканских заказчиков экзотическими дикарями. Имевшие скандальный опыт парижской жизни, знакомые в свои тридцать с небольшим лет с половиной европейского художественного истеблишмента, все трое могли рассчитывать в Америке на вполне радушный прием. Коммунизм Риверы и Сикейроса издалека воспринимался заказчиками как богемное кривлянье, отчасти даже привлекательное. Красный художник - не красный политик.

Давид Сикейрос не мыслил своей живописи без социального эффекта. Провоцирование действия, влияние на сознание масс, чувство меняющейся формации, пропаганда - без этого нет смысла писать. Восторженный до крайности, он поначалу бросился к русским, но Советы приняли мексиканца сдержано. В уставшей от войн и мятежей веселящейся ныне Европе он также пришелся не ко двору. Мексиканские лейтенанты, эти чиновники от искусства, раздражали Сикейроса своей серостью и чванством, кроме того, на родине шанс в конце концов угодить-таки надолго за решетку был довольно велик. Время от времени Сикейросу просто приходилось исчезать из страны. Гринголэнд мог дать ему все - деньги, новую славу, даже столь желанную социальную значимость.

"Новый Курс" нуждался в пропагандистах, способных своей молодой оптимистической энергией воодушевлять поверженное американское общество. "Да, мы будем рисовать на стенах заводов и школ, нашими красками станет рабочий пот, а кисточками - деревянные ложки бесплатных столовых", - писал в самом начале тридцатых Сикейросу один восторгавшийся его дарованием нью-йоркский куратор.

Яростный коммунист, Давид Сикейрос начинал верить, что на севере его ждет революция, что в Америке, в этой "стране машины и пирамид", армия художников сможет, наконец, сделать то, что никак не удается сделать армии политиков. Великий художник, Давид Сикейрос уже поверил, что сумеет обмануть всех - спонсоров, правительство, полицию: "Есть белое и черное, есть жизнь и смерть, есть деньги и нищета. Под слоем фрески я спрячу единственную правду мира. И когда краска высохнет, она превратиться в порох".

* * *

Весной 1931 года Сикейрос появился в Лос-Анжелесе. Здесь у него был предварительно согласован заказ на роспись одной из стен местной школы изящных искусств. Хозяйка школы, мадам Шинар, дама средней художественной эрудиции, но зато крайне амбициозная, предоставила Сикейросу право выбирать сюжет по своему усмотрению: "Давид, главное напишите что-нибудь про Америку, желательно в своей восхитительной муральной манере".

Сикейрос трудился несколько недель, потребовав лишь, чтобы к школе не подпускали журналистов и полицейских. Мисс Шинар, выдавшая Давиду небольшой кредит, получила право присутствовать при работе. Хозяйка школы недоумевала - Сикейрос изобразил по краям фрески оборванных и агрессивных пролетариев, центральная же часть росписи была по указанию художника до последнего момента скрыта за деревянной ширмой. Когда ширму сняли - приглашенная на торжественное открытие мурали публика увидела в центре росписи агитатора, раздающего винтовки и прокламации. Довольный Сикейрос разгуливал в окружении молодых американцев по атриуму школы и разъяснял всем желающим, что картина символизирует "простой тезис марксистской диалектики - знание и борьба неизбежно приведут к освобождению".

Скандал в школе Шинар привел к тому, что о Сикейросе стали писать арт-критики "Нью-Йорк Таймс", и художнику стало ясно: заказы и деньги будут, но (Сикейрос и не думал менять сюжетный вектор своих муралей) не надолго. Вскоре к мексиканцу обратились галеристы из престижной калифорнийской Plaza Art Center с предложением расписать стену площадью около двухсот квадратных метров. Пожелание было лишь одно: "поменьше политики, побольше новаторства". Сикейрос, уже собравший вокруг себя два десятка художественных студентов, согласился.

Здесь история повторилась, только с еще большим резонансом. Первым делом Сикейрос устроил хозяевам Plaza скандал, потребовав разместить свой "профсоюз помощников" в более подходящих условиях. Сюжет будущей фрески Давид раскрывать наотрез отказался, и хозяева с опасением ожидали дня "премьеры". Их страхи оказались не напрасными. В назначенный день, когда к галерее стали съезжаться лучшие люди города, Сикейроса вдруг не оказалось на месте. С трудом удалось выяснить, что еще утром мастер умчался в город с твердым намерением привести на открытие фрески "оркестр, способный сыграть гимн рабочего класса". Идею с исполнением Интернационала каким-то образом замяли, но когда с мурали сняли наконец покрывало, Сикейрос громко прочел название своей новой работы: "Имя я выбрал длинное, но верное. Фреска будет называться "Тропическая Америка, угнетаемая и терзаемая империалистами".

В разгар работы над "Тропической Америкой" Сикейрос остро нуждался в деньгах, тем более что художник жил не один - с ним поселилась жена и ребенок его перуанского друга, поэта дель Риего. Однажды, когда Сикейрос вернулся домой и еще не успел переодеться, раздался телефонный звонок, и голос на другом конце провода произнес: "Мистер Сикейрос, это Дадли Мерфи, кинопродюсер. Только что я выслал за вами свою машину. Буду рад видеть вас на своей вилле в Санта-Монике. Здесь собрались только ваши почитатели".

Дадли Мэрфи был одним из самых успешных боссов Голливуда, развеселым ирландским гулякой и бонвиваном. В его особняке Сикейрос встретил Чаплина, Марлен Дитрих и англичанина Чарлза Лаутона. Лаутон, находившийся в зените своей кинематографической славы, тут же предложил Давиду продать две своих картины. Сикейрос назвал сумму, казавшуюся ему по тем временам астрономической - десять тысяч долларов за две работы. Лаутон рассмеялся и дал двадцать. Позже они стали друзьями, и актер не раз выручал Сикейроса, пересылая ему деньги - в штаты, в Мексику, даже в воюющую Испанию.

Приятельство с Мэрфи не мешало Давиду тесно общаться с товарищами по компартии. Осенью 1932 года Сикейрос прочел в голивудском клубе имени Джона Рида лекцию на тему "Средства марксистской живописи", он еженедельно встречался с левыми активистами и всерьез увлекся идеей создания "Интернационала художников". Очевидно, Сикейрос испытывал власти Калифорнии на либеральную гибкость, и игры эти не могли, закончится ничем хорошим. Губернатор устал терпеть в штате "передвижную бригаду красных". На выставку Сикейроса явилась полиция. Фрески раздражали не только Сакраменто, но и Вашингтон. Первая американская гастроль художника стремительно двигалась к своему финалу. Терпение американцев лопнуло, когда Давид заявил, что собирается в Гарлем и Сент-Луис - "пропагандировать негров".

Конец оказался не менее скандальным, чем начало. В конце 1932 года Давида Альфаро Сикейроса лишили визы и, посадив на корабль "Рио Нилус", выслали из США.

* * *

В марте 1934 года в нью-йоркской галерее Delphic Studios с успехом прошла выставка картин Сикейроса - скандальный образ художника работал только в плюс. Куратор Альма Рид настойчиво приглашала Давида приехать в США вновь, уверяя, что ее связи в правительстве оградят Сикейроса от неприятностей, связанных с политикой. Другие американские друзья писали Давиду, что Рузвельт вообще-то с симпатией относится к левым, что в "свободном городе" власти будут воспринимать его искусство более спокойно. Так или иначе, в конце 1936 года Сикейрос опять приехал в США.

В Нью-Йорке все тут же пошло по старому сценарию. Днем Давид писал в роскошном доме своего друга Джорджа Гершвина (на Мэдисон авеню) и блистал в компании с меценаткой Алисией Мейер на приеме в отеле "Уотердорф". Вечером, окруженный учениками, работал в собственной Экспериментальной мастерской, организованной в просторном лофте на Юнион Сквер. Дисциплину он навел там тотальную - еще бы, здесь выполнялись бесплатные заказы для пропагандистских нужд нью-йоркских коммунистов.

Талантливым ученикам - Леману, Хорну, мексиканцу Барриосу - оставалось лишь подчиняться. Сикейрос вовсю рисовал плакаты и транспаранты. Вдоль Кони-Айленда курсировал расписанный его людьми пароход - "живая агитация за революцию".

Весной 1937 года в студии на Юнион Сквер появился молодой человек, с которым Сикейрос виделся еще раньше, в Калифорнии. Это был Пол Джексон Поллок, будущая звезда нью-йоркской школы, уроженец богом забытой дыры в Вайоминге и недавний студент Томаса Бентона. Поллок никогда никому не подчинялся, был спонтанно левым и, безусловно, талантливым. Они понимали друг друга с полуслова, но при этом не могли разговаривать, не переходя на крик. Все попытки Сикейроса как-то "выстроить" Джексона Поллока оканчивались провалом. Накануне первомайского митинга Сикейрос назначал своим ученикам "конспиративную встречу", Поллок являлся пьяным во главе компании неизвестных людей. Сикейрос посылал Поллока за фанерой для агитационных стендов, Поллок уезжал на своем стареньком "Форде" и исчезал на несколько дней. На саму демонстрацию первого мая 1937 года Поллок, однако, явился и шел с вечной своей ухмылкой рядом с плакатом, изображавшим рабочий класс Америки, находящийся в плену у Уолл-стрита.

Сикейрос все больше вовлекал себя в идеологические споры со своим недавним товарищем Диего Риверой. Ривера тоже поработал в Америке - в Нью-Йорке и Детройте. Ривера был троцкистом, Сикейрос поверил Сталину. Они полемизировали в левом журнале New Masses, но постепенно дискуссия приобретала личностный характер. Ривера стал говорить, что Давид продался капиталу и рекламирует своими муралями синтетические краски фирмы "Дюпон". Сикейрос иронизировал над художественным дарованием жены Риверы Фриды Кало. В Америке склока завершилась тем, что художники просто говорили спонсорам и ученикам гадости друг про друга. Спустя пять лет, когда уже в Мексике Сикейрос организовал налет на виллу Риверы, приютившего Троцкого, дело дошло до стрельбы.

* * *

Постепенно Америка стала вызывать у Давида Сикейроса все большую скуку. "Новый Курс" оказался первоклассной антикризисной программой и не спровоцировал мятежа. Художники отказывались видеть в Сикейросе непогрешимого вождя. Устав от невнятицы и нищеты, они выбирали спокойную и регулярно оплачиваемую работу на госзаказ - благо в 1933 году администрация Рузвельта инициировала масштабный проект WPA Art Project. Коммунисты грызлись между собой. Заканчивались, наконец, деньги. Эта Революция не удалась, Голиаф оказался сильнее. Нужно было искать что-то новое.

В августе 1937 года по пути в мастерскую Сикейрос купил свежий номер Herald Tribune. На первой полосе газеты значилось: "Сантандер пал. Республика отступает". Больше ждать было нечего. Вскоре он был в Барселоне.