Часть 1 - здесь
Часть 2 - здесь

Сопоставляя Россию с человечеством, мы воспринимаем российские традиции в первую очередь как "незападные", "неевропейские" традиции, пораженные изнутри западническими тенденциями и до сих пор так и не выдвинувшие достойной "восточнической" альтернативы. Такой русской альтернативой могла бы быть сверхидеология динамического консерватизма и вырастающая из нее супратрадиционная идея.

Различие между динамическим консерватизмом и традиционализмом в моем понимании является оперативным - при всей многозначности термина "традиционализм" можно остановиться на том, что он является актуальным современным опытом существования традиционных институтов и форм, в первую очередь религиозной иерархии и общин, во вторую очередь - этнокультурных форм традиционной жизни. Реальный традиционализм - это традиционная религия и традиционная культура (хотя последняя более проблематична в силу отсутствия однозначных критериев и гарантий канонической строгости в наследовании "фольклорной" традиции). При этом идеологический традиционализм оказывается формой мировоззрения, отстаивающей драгоценность и значимость для всей цивилизации этих институтов и форм вместе со всем их духовным и жизненным опытом; традиционализм всегда видит отче-сыновнюю связь между Традицией и той цивилизацией, которая зарождалась в фундаментальном единстве с этой Традицией.

Таким образом, традиционализм - это внутреннее направление идеологического и мировоззренческого служения Традиции, тогда как динамический консерватизм - это его взгляд вовне, это его движение в толщу современной жизни и цивилизации, в мирское и профаническое по отношению к традиционным формам окружение. Традиционализм и динамический консерватизм образуют некое единое поле Традиции-Цивилизации, они обозначают волю к единству этого поля, к его сплоченности и согласованности, сотрудничеству и взаимному служению его составляющих. Вне этого единого поля традиционализм вырождается в гностико-эзотерические штудии, плоды сектантского или полусектантского духовного стиля; консерватизм же вне этого единого поля быстро скатывается к ситуационному и либеральному. У тех, кто следует вправо или влево от канонического строя, от цивилизационно-традиционного ядра, четко видна их оторванность от пуповины церковной традиции. Между тем именно церковная традиция выступила в качестве типоформирующей для всей цивилизации, и желание поставить над ней свои, в конечном счете - мирские и модерные, благоглупости (не важно какие - либерально-западнические или консервативно-революционные) для цивилизации соответственно не типичны и антитипичны, то есть чужды и неорганичны.

Западная социальная наука давала для западного же общества адекватные его революционному и секулярному опыту схемы соотношения традиции и цивилизации. Во второй половине XX века одним из наиболее интересных авторов, отождествлявших традицию и цивилизацию (то есть истолковавших традицию в максимально расширительном духе), был американец Эдвард Шилз, автор книги "Центр и периферия". У Шилза была дана практически перевернутая картина Традиции-Цивилизации: если для динамических консерваторов это целостное поле культурной и государственной общности, живого исторического организма, то для Шилза, напротив, центр и периферия, традиция и ее внешние манифестации повернуты друг против друга. Шилз в результате "примиряет" их, но уже не как части организма, а как абстрактные и отчужденные начала социальной жизни - как привычку в ее войне с оригинальностью, как идею сохранения в противоположность инновациям и т.д. Соответственно, "традиционный центр" у Шилза превратился в некое смутное размываемое временем пятно власти, уступающее себя "прошлое", авторитарное и инерционное наследие уходящего порядка. Стягивая вокруг себя периферийное, оригинальное, творческое пространство с помощью своих властных санкций и ресурсов, центр сам исторически "оседает" в направлении периферии и пускает ее в себя. Согласно Шилзу, феномен традиции-цивилизации всегда развивается таким образом - она неуклонно "левеет", секуляризируется и "обогащается" содержанием периферийных и центробежных социальных стихий. Когда размышляешь над концепцией Шилза, в голову приходит догадка, что в таком обществе, которое описал он, центр находится вовсе не в "центре", а где-то на другом уровне социума.

Если поставить все с головы на ноги, то есть поставить на место абстрактного центра живую и священную для ее носителей Традицию, то центр, напротив, предстанет не как уступающий свои ценности и каноны рассеивающийся фокус социального порядка и авторитета, но как неистребимый форпост суверенитета конкретной Традиции-Цивилизации. Пока живо целое, центр остается центром, и наоборот: мощь и значимость центра поддерживает жизнедеятельность в целом исторической общности как таковой. Центр нужно вернуть в "центр", в фокус цивилизации, традицию - в принадлежащее ей место "сердцевины" исторической общности.

Как я уже старался показать в предыдущих статьях этого цикла, центр Традиции не только не является неподвижным сакральным фиксатором пространства и исторического времени, но реально осуществляет себя в духе своего рода динамического консерватизма - сложного движения и взаимного раскрытия цивилизационных констант, корни которых лежат в самой глубине традиционного народного ядра. Исторически традиционный центр работает над тем, чтобы сообщить смысловую и ценностную правду констант данной цивилизации всем ее участникам, привить эту правду носителям Традиции-Цивилизации, осуществить ее как внутреннюю конституцию человека, перевести исторически динамичные начала в строение самого человеческого духа, его способа мыслить и поступать.

Природа человека бунтует против Традиции, не желает дисциплинизировать себя и выковывать предписываемый религией характер высокого духовного достоинства и человеческой чести - однако только в Традиции и благодаря ей люди воспитываются в высокоорганизованных и самостоятельных существ, творцов и созидателей культуры и цивилизации. На исторических этапах разрушения Традиции происходит высвобождение энергии, используемой в паразитических целях, - при этом иллюзия поверхностного освобождения человека, его природы и инстинктов, а вместе с ними как будто и развертывания его творческих способностей подкрепляется (опять же внешне) идеей технического прогресса и смягчения нравов. Но это довольно-таки кратковременная и близорукая иллюзия. Освобождение приводит к тягчайшим формам рабства и зависимости. "Прогресс" же приводит к последним и низшим формам деградации культуры, лишаемой традиционного хребта.

Революция - это способ использования уже существующих технологий, но не движущая их сила, не источник их создания. Подлинный источник всякого творчества, в том числе и технологического, лежит, конечно же, не там, где его полагают революционеры и либеральные идеологи. Там, где они его видят, находится в лучшем случае потребитель и торговец, способный не более чем на использование чужих изобретений и чужих производительных усилий. Однако еще более важный источник лежит даже не в деятельности изобретателей как таковых, а в деятельности стоящих за спиной этих изобретателей невидимых поколений представителей Традиции - носителей духовного созерцания и самособирания, тех "великанов" духа, на плечах которых и стоят творцы культуры. Это касается не только к соотношения священного и мирского в социальной жизни - определенные соответствия этому можно найти и в отношении разных народов.

В известном жизнеописании преподобного старца Силуана Афонского читаем такую его мысль: Как ты думаешь, почему же так немцы лучше русских умеют строить машины и другие вещи? (...) Я думаю, что русские люди первую мысль, первую силу отдают Богу и мало думают о земном; а если бы русский народ, подобно другим народам, обернулся бы всем лицом к земле и стал бы только этим и заниматься, то он скоро обогнал бы их, потому что это менее трудно.

Некоторые из присутствовавших монахов, зная, что в мире нет ничего труднее молитвы, согласились с отцом Силуаном ¹.

Что способна противопоставить традиция-цивилизация революции-мутации, свирепствующей на поле в первую очередь самих не-западных обществ? Традиционную культуру, традиционные верования, критику западничества с позиций этих верований, программу корректировки так называемого прогресса, о которой заговорил Данилевский и которую выдвинул в качестве лозунга для "восстания" Трубецкой.

В свое время Данилевского не прельщала идея включения России в союз европейских консервативных сил, потому что европейские и русские консерваторы оказывались не союзниками, а принципиальными противниками, не меньшими противниками, чем русские консерваторы и европейские радикалы. (Как это понимаю я, наши и их консерваторы - защитники разных "центров": у них расфокусированного, размытого и сдающегося, а у нас, напротив, постепенно собирающегося, исторически стягивающегося и сгущающегося.) В свое время Трубецкой не прельщался идеями интернационалистической борьбы против мирового империализма. Вопреки тем горе-интерпретаторам, которые видят в евразийстве большевистскую провокацию, Трубецкой заговорил о восстании уже после создания III Интернационала, и следовательно, имел в виду восстание не интернациональное, следующее в русле мутации, а супранациональное. Он понимал, что международная социал-демократия не менее враждебна России, чем европейская либерально-консервативная партия ².

Теперь и нам нужно не прельщаться антиглобалистскими проектами, будь то "новые левые" или "новые правые". Не исключено, что антиглобализм специально создан в тайных структурах Запада, чтобы оплести в зародыше возможность самостоятельной супратрадиционной идеи на Востоке, и конкретнее - в России. Во всяком случае, даже если допустить стихийность самозародившегося антиглобализма и его неподконтрольность большим системным корпорациям, все равно это течение прямо противоположно излагаемой здесь супратрадиционной идее и русскому динамическому консерватизму. Антиглобалисты как будто нарочно подтверждают тезис Шилза о новой стадии борьбы периферии с центром. Однако в данном случае речь идет не о подлинном сакральном центре, поскольку сам глобализм, против которого выступают, представляет собой сегодня блуждающий антицентр - удерживающий власть и контроль, однако действующий анонимно и псевдонимно. Авиаудар по башням Центра мировой торговли или по ведомствам в Вашингтоне для субъекта мировой власти - антицентра - не только не является болезненным, но, возможно, даже желанным и приемлемым как повод для новых своих решений и мероприятий. Антицентр действует через периферию и как периферия. В этом смысле антиглобалисты выступают именно как носители энергии антицентра в мире, где центры подорваны. Антиглобалисты, в отличие от глобалистов, - наиболее продвинутые двигатели антитрадиционной цивилизации, которую можно назвать Цивилизацией Периферии или Цивилизацией-Периферией. Сегодня они на гребне волны, но это та же самая глобалистская волна.

Если по сравнению с советским строем западный строй казался царством частной инициативы, то теперь все перевернулось. Субъект политкоректности и системности, субъект сковывания инициативы теперь располагается в западном мире. И именно это критикуют антиглобалисты, борцы с системой, классические носители идеи периферии - нигилисты и анархисты. В лице антиглобализма мы имеем дело не с восстанием подлинного центра против клокочущей периферии, но новый этап разложения всех принципов центральности и авторитарной субъектности в стихии периферийных тенденций. Это восстание посредственностей буржуазного мира, которые жаждут абстрактной свободы, не ставя перед собой вопросов о пределах и целях самой свободы. Причем это восстание не героическое, это либеральное восстание сытых, но испугавшихся посредственностей. Антиглобализм - это следствие испуга перед неототалитарной тенденцией Системы, испуга, переходящего в ненависть к Системе. Этой революцией движет странное для буржуа стремлению гарантировать свою свободу "навсегда" (разумеется, в обозримой исторической перспективе). Такой революционизм можно сравнить с новой буржуазной революцией - не против господствующего Средневековья, а против Сердневековья, которое еще не наступило ³.

Сверхидеология динамического консерватизма означает принципиальную альтернативу цивилизации западничества и революционного духа, абсолютную критику этой псевдоцивилизации, которая предполагает не удовлетворение подлинных потребностей, но служение потребностям низшего порядка, сведение к ним как истинным целям всей человеческой жизни; не удовлетворение даже и этих низших потребностей, но их приумножение, искусственное разжигание психологической "жажды" присвоения внешних вещей ⁴; не освобождение времени для духа, а его растрату в суетной, сверхскоростной деловитости; не успокаивающий душевные силы комфорт, но комфорт опустошающий; не гуманность по отношению к слабым, но способствование вырождению рода человеческого, насаждению паразитических и нездоровых идеалов; не ответственность за себя и ближнего, а усиление коллективных эгоизмов и солидаризацию паразитических корпораций, не считающих нужным покидать мир иллюзий и приходить к самостоятельной жизненной позиции; не торжество ценностей человеческого "я", а расшатывание личностного ядра, защиту правомочности греха, права на порок и свободы в страстях; не укрепление, а разрушение даже таких элементарных основ социальной жизни, как мораль и семья; не взаимное обогащение индивидов, общностей и культур, а усреднение и нивелирование рас, наций, полов, исповеданий - когда за видимостью разнообразия таится одно и то же, одинаковое в своем безличии содержание.

Поэтому современная глобальная цивилизация, так же как допотопная Атлантида, Вавилонская башня и Содом, заслуживают имени не цивилизации, но анти-цивилизации, периферийного духа, узурпировавшего права считаться источником культуры и человечности. Имя цивилизации заслуживает та человеческая среда, которая складывалась вокруг традиции богопочитания Праотца Адама, традиции Богочеловека Христа. Служение святых отцов и пророков не может быть направлено против цивилизации и культуры. Самый трудный идеал и самый достойный идеал для пророка - не воевать с цивилизацией (с "миром"), а высвечивать ее своим служением, разделяя с нею судьбу, пробиваться через ее толщу, "жечь сердца людей" в ее глубине.

Традиция уже сама есть следствие раздвоенности и распада внутреннего человека - распада его на воспоминание об утраченном рае и греховное историческое бытие, жизнь в "миру". Бытие Традиции само по себе подразумевает раздвоение человека. Поэтому представлять бытие Традиции как противоположное и несовместимое с бытием цивилизации значить умножать расстройство и распадение человеческого "я", а также умножать распад и деградацию человеческой культуры и духовности вообще.

Никакой цивилизации, враждебной Традиции, не существует. Нет никакой "империи зла", "державы погибели", однако есть дух отсутствия Традиции. Опасность этого духа для человечества заключается не в новейших технологиях, но в том, что мы имеем дело с грандиозной иллюзией, с глобальной перевернутостью смыслов - то, чего нет, выдается за то, что существует наиболее полноценно, там, где нет цивилизации, там якобы и находится ее источник. Между тем, единственный и безальтернативный источник цивилизации - это именно Традиция. То же, что пытаются выдать за цивилизацию, за "мир", - это замаскированная пустота, шикарно облаченное Великое Отсутствие.

Запад - это нечто вроде иронической усмешки на устах Востока. Запад - это самоирония Востока, иронизирование над своей приверженностью Богу (= неспособность устоять в Традиции). Когда Восток не выдерживает своего идеала, он начинает раздваиваться в западничестве. Россия-человечество, в отличие от западнического Востока, - Восток, поднимающийся до сопротивления западнической мутации. Запад для России-человечества осмысляется не как коэффициент, но как историософский антикоэффициент.

Иронии западничества можно противопоставить лишь антииронию - притворную иронию юродства как предельного принципа миродержавия. Никто не сдерживает мир с такой силой, как юродивый, никто не укрощает так небытие, как этот носитель предельной духовной нищеты, апофатического внимания к истории и бренному миру. Миссия юродства - апофатическая забота о мире, апофатическое "миролюбие", то есть миродержавие. Восточное христианство - это существенно пророческая религия, собирающаяся вокруг историчного Богочеловека. Поэтому Россия - таинственный венец Востока, тайная узда, накладываемая на мир сей свыше. Россия интимно связана с Христом и конгениальна Ему. Россия - юродивый царь мира.

Живой конкретный сакральный центр по определению совершенно неистребим. Пока народ как историческая общность существует, в нем где-то обязательно сокрыт подлинный первоисточник регенерации полной Традиции-Цивилизации, хранилище заданного архетипа. Если же общность прекращает свой земной путь, то хранилище архетипа все равно продолжает существовать, но уже не в прежнем месте и не с прежней целью - а с новыми задачами. Оно передается другим общностям, другим народам, носителям духовно преемственной традиции. Отсечение частей от традиции-цивилизации, нанесение ей ран не истребляют ее скрытого центра. Так у православных есть обетование, что врата ада не одолеют Церкви. Это значит, что Церковь пребудет до времен Антихриста и даже Антихрист не одолеет ее. Следовательно, никогда не поздно строить цивилизацию вокруг Традиции, никогда не поздно нести служение и миссию в мирской жизни. Мы не ошибемся, если допустим, что не только монашеское служение, не только затвор, не только в катакомбах, но всегда, даже и во времена Апокалипсиса, исповедничество и проповедь веры служат признаками Истинной Церкви.

Следовательно, призвание человека в его отношениях с Богом, верой и своим родовым происхождением заключается в том, чтобы быть не периферией, но центром. Самому быть центром веры, общности, рода, семьи и т.д. Даже во времена отсутствия монархии быть ее носителями, то есть "царями" с маленькой буквы. Быть воплощенным носителем своей веры, своего государства и своего родового лица. На другом уровне можно говорить и о призвании самой традиции-цивилизации. Это призвание России быть центром истории, которое предполагает призвание русского человека быть центром своей цивилизации. Такая установка означает живую традицию-цивилизацию, и малейшее сомнение в подобной установке само по себе означает для ее представителей тяжкую болезнь духа.

Супратрадиционализм признает, что центр человеческого духа обитает здесь и сейчас, что Бог присутствует здесь и сейчас. Евангельская формула Дух дышет где хочет означает не только неожиданность проявлений Святого Духа, но и множественность мест Его проявления. Супратрадиционализм - это и есть такое представление о центрах мира - центры мира могут одновременно быть в разных местах, не переставая быть от этого единственными центрами. Таинство происходит одновременно в тысячах алтарей и распространяется на сотни тысяч христиан. Парадокс единственности и множественности связан с парадоксом вечности и временности, который существенно определяет специфику человеческого духа - человек сам есть пример вечности, вместившейся во временное и ограниченное бытие.

Быть центром истории значит быть вовлеченным в судьбы всего мира. В этом смысле динамический консерватизм имеет значение не только для России - реализуясь в России, он раскрывает в ней в полной мере то качество, которое Достоевский назвал "всемирной отзывчивостью", а я бы предложил обозначить как "Россию-человечество". У многих русских мыслителей встречаются интуиции этой "России-человечества", то есть не просто русской миссии, но своеобразной нужды народов в приобщении к русскому пути цивилизационного обустройства, к русской "гармонии". И может быть, лучше всех сказал об этом В.В.Розанов: Русские принимают тело, но духа не принимают. Чужие, соединяясь с нами, принимают именно дух. Хотя на словах мы и увлекаемся будто бы "идейным миром" Европы... Это только так кажется. (...) Западным людям русская литература открыла эру нового нравственного порядка... "Есть страна, есть целый огромный народ, неизмеримого протяжения, где я не была бы презираема, не была бы так грубо оскорблена, где всякий бы заступился бы за меня". ...Есть души, которым русская песня одна нужна на свете, милее всего на свете, как ушибленному - его мать, как больному ребенку - опять же мать его, может быть, некрасивая женщина и даже не добродетельная женщина... Но вот что есть всегда на Руси: отзывчивость. "Убаюкаться" на Руси многим хочется... ⁵

"Постколониальный традиционализм" сегодня не антиглобализм, а глобальный супра-традиционализм. Только в объединении локальных традиционализмов в глобальную супра-национальную систему они могут стать реальной альтернативой глобализму, реальным контрглобализмом, а не тем течением, сценарий которого написан на самом Западе. Супратрадиционализм противоположен всем видам экуменизма. Россия-человечество не может увлекаться проектами положительного синтеза традиционных культур. Традиции в супратрадиционализме неслиянны и несмешиваемы - они должны выступить единым фронтом в различных регионах мира, но обеспечение самого фронта как исторического факта ложится именно на сверх-идеологию.

Одним из главных аргументов против традиционалистской альтернативы глобальным проектам служит апелляция к прогрессу и социальной гармонизации глобального мира, к выработке более комфортабельного и сбалансированного мироустройства, в котором доминация "золотого миллиарда" может быть и пересмотрена. Однако дело не столько в пересмотре этого вопроса, сколько в более фундаментальных вещах. Комфорт для человека заключается не в безмятежности и довольстве, которое покупается любой ценой, но в первую очередь в гармонии с самим собой, с наследием своих предшественников, с традицией и культурным окружением, из которого складывалась человеческая личность. Рассуждать о противоположности реального традиционалистского консерватизма ценностям индивидуального уюта и удобства может только представитель иностранной диаспоры, колонизатор, а не носитель местной аутентичной культуры.

На этой ориентации на местные правды традиций держится та большая правда супратрадиционализма, благодаря которой он может стать идеологией не только русской и не только евразийской.

Примечания:

¹ Софроний, архимандрит, Старец Силуан. - М., 1999. - С. 95 - 96.

² В статье "Наследие Чингисхана" Трубецкой утверждает, что советская власть по существу умножала и усугубляла "антинациональную европеизацию". И хотя ленинская "революция" и сталинский "термидор", как уже говорилось в начале цикла, несли в себе определенную реакционную сущность, но эта была непоследовательная, превращенная и извращенная реакция, к тому же стеснявшаяся своей реакционности и скрывавшая ее.

³ Как говорит в своем манифесте Теодор Качинский, мы должны уничтожить индустриальную систему во время ее болезни. Если же мы пойдем на компромисс и позволим ей выздороветь, это в конце концов уничтожит всю нашу свободу.

⁴ Антиглобалисты говорят в этой связи о "вторичных" потребностях. Однако дело именно в соотношении низших и подлинных потребностей, из которых далее следует уже и проблема потребностей "вторичных". Рекламно-маркетингового "разжигания" потребительской жажды не было бы, если бы потребитель не был рабом низших и искусственных потребностей в духовно-метафизическом смысле. Корень эксплуатации западника западными корпорациями лежит не в корпорациях, а в самом западнике, по образу и подобию которого корпорации были созданы.

⁵ Розанов В.В. Сумерки просвещения, М., 1990. - С.362-364.