Во времена Борхеса аргентинский горожанин, оказавшийся вдруг в деревне, рисковал напороться на нож гаучо: нечего, типа, горожанам разгуливать по деревням. Те же гаучо, бунтуя в период латиноамериканских гражданских войн, боялись занимать города (просто боялись войти на городскую территорию).

Наша ситуация несколько мягче, но по сути - та же. Невозможность отыскать общий язык между горожанином и крестьянином на своей шкуре обнаружили еще энтузиасты "хождений в народ". Глеб Успенский, открывший и исследовавший этот прискорбный факт, по слухам так опечалился, что сошел с ума: в последние дни жизни он считал, что превратился в свинью и (опять же, по слухам) у него срослись на руках пальцы, образовав подобие раздвоенных копыт.

Оппозиция "город vs. деревня" теряет всякую загадочность, если признать, что искусственная среда простирается за пределы "механических" реалий - в поле реалий знаковых. Разница между городской культурой и культурой деревенской - это разница между так называемой "теоретической" культурой и культурой "симпрактической". Я уже неоднократно писал об этой разнице. Представитель "теоретической" культуры общается с предметным миром не непосредственно, как "симпрактик", но опосредованно - через языковые клише. Точно так же горожанин общается с естественным миром не напрямую, а опосредованно - через кондиционер, мясную лавку, открытки с "красивыми видами" etc. В этом смысле крестьянин - промежуточная ступень между горожанином и "дикарем": со времен "неолитической революции" человек стал создавать вокруг себя искусственную среду.

Здесь, правда, существует одно "узкое место". На деятельностном уровне различие между "искусственным" (рукотворным) и "естественным" (тем, что "само выросло") теряется: и палка, подобранная на земле, и палка, выточенная на заводе, воспринимается человеком одинаково - в качестве инструмента для некоего действия. Тем более что покупка горожанином того или иного предмета в магазине психологически мало чем отличается от добычи "дикарем" аналогичного предмета путем охоты или собирательства.

Крестьянин, ведущий натуральное хозяйство, в этом смысле больший "технократ", чем горожанин или "дикарь": идеальный крестьянин-"натурхозяйственник" все свои инструменты изготавливает сам.

Горожанин - это "дикарь", обитающий в словесных ("теоретических") джунглях. Горожанин столь же чутко реагирует на "изменения погоды", на малейшее дуновение "ветерка" в окружающих его абстрактных дебрях, как дикарь - на малейшее изменение запаха окружающих его джунглей. Чтобы почувствовать указанное сходство, достаточно проехаться в вагоне какой-нибудь американской подземки: все сидят или стоят, уткнувшись в биржевые сводки, - нюхают "ветер".

Спираль, таким образом, совершила оборот - причем оборот по нисходящей. Если система В является частью и/или порождением системы А, то по своему строению система В неизбежно будет примитивнее системы А. Искусственная среда, следовательно, более примитивна, чем породившее ее общество. С другой стороны, среда остается средой, вместилищем... И в результате общество неизбежно оказывается примитивнее окружающей его среды. Выстраивание среды ведет человека к деградации. Городской дикарь - примитив по сравнению с деревенским жителем, равно как и по сравнению с банальным "дикарем"... Равно как и по сравнению с тем горожанином, который принимает непосредственное участие в выстраивании среды (в первую очередь - среды знаковой, наличие которой определяет весь характер "теоретической" культуры). В отличие от человека потребляющего, человек производящий в чем-то сходен с деревенским жителем. В частности, одним из пунктов сходства является ксенофобия. У городского homo faber она существует в виде профессионального снобизма и, по сути, представляет собой реликт деревенской защитной ксенофобии. Деревенский житель физически открыт всем ветрам, но защищается от мира социально - воспринимая "чужаков" как врагов. Городской же обыватель, напротив, в силу своей деятельности общается с самыми разными "чужаками", но физически отгорожен от мира городской чертой (изначально - городской стеной). В результате городской обыватель, реально не вникая ни во что, готов рассуждать обо всем.

Как я уже отмечал неделю назад, развитие коммуникаций привело к тому, что городские обыватели (т.е. буржуа) стали рассуждать о тех материях, о которых не имеют ни малейшего представления, - и, тем самым, превратились в ту самую массу. Сегодня "буржуазный" и "массовый" √ синонимы.

Интересный пример я наблюдал во время работы пиарщиком в Архангельской области. Фокус-группы по одним и тем же темам были проведены с работниками местного леспромхоза, с городскими обывателями (полубезработные инженеры, полумертвые пенсионеры и проч.) и с жителями деревни, отрезанной от всего мира. Леспромхоз - богатый, работники - молодые, гордые собой и своей работой. Их волновали в первую очередь те проблемы, которые касались леспромхоза, лесной промышленности - ну, и проблемы "культурного отдыха" (опять же, не в целом, а для работников леспромхоза). Отвечали не слишком охотно (зачем тратить время на такую ерунду, как обсуждение своих проблем с социологом?), суждения высказывали не агрессивные и вполне здравые. Деревенские жители отвечали практически так же, как работники леспромхоза: деревенских волновали не "мировые проблемы", а свои собственные. Опять же, никакой агрессии, здравый подход ко всему, ответы сюжетно совпадают с ответами леспромхозников.

Зато городские обыватели орали, жаловались, кляли масонов, коммунистов, демократов и имели свое авторитетное мнение по любому глобальному вопросу. Все мнения такого рода полностью соответствовали распространенным медийным клише, а все респонденты такого рода вполне соответствовали ставшему презрительной собирательной кличкой слову "электорат".

Наверное, "чудесное превращение" Глеба Успенского - не совсем слухи. Бедолага решил разделить участь своего класса, класса городских обывателей... Хотя, конечно, эта солидарность едва ли соответствовала реальному положению вещей. Если молодые идиоты, ринувшиеся "просвещать народ", действительно заслуживали всевозможных уничижительных эпитетов, сам Успенский - просто благодаря тому, что действовал и вел себя как культуролог, - оказался куда ближе к идеалу "человека производящего", чем вся прочая "интеллигенция". Недаром сегодня очерки Успенского являются одним из основных источников для изучения нравов русского крестьянства XIX века.

Кирилл Якимец