* * *
В рамках адского - или христианнейшего (по мнению Юрия Шрейдера) - плана Лефевра администрацию Рейгана следовало рассматривать как сперматозоид-носитель "морали Один", а советскую администрацию - как атакованную тем яйцеклетку "морали Два". И тут уместен вопрос: а не искала ли сама "мораль Два" повода быть "обманутой", чтобы выжить уже в качестве морально близкой победителю?
Интересно - Лефевр вообще не озабочен вопросом о мотивации и логике тех шагов противника, которые были вульгарно выгодны США (еще раз "мораль Два"!). Он так и формулирует: помочь советскому лидеру обмануть страну (вторая этическая система?). Допустим, страна обманулась. Это успех "игрока Один", но при чем тут "мораль Один"?
Отсюда - восторги насчет Рейкьявика с заявкой на соавторство древней военно-дипломатической уловке, именуемой "коридор спасения" - когда загнанному в угол, но все еще опасному партнеру помогают изобразить сдачу как победу. (Описание этой тактики со времен Геродота и Аристотеля составляет неотъемлемую часть руководств по технике переговоров.) Но симулированная капитуляция не есть покаяние, не есть осознание истины или вины, а лишь расчетливый бросок в объятия "историческому победителю" - тот самый компромисс со злом, который, по Лефевру же, составляет интимнейшую суть "морали Два"! Да, мы превратились в "морально близких" Западу, но по случайности ли одновременно с этим мы стали братвой?
* * *
От естественных ли причин или подло убитый, СССР умер во сне. В декабре 1991 года было символически аннулировано государство, которое затем тихо, без лишнего шума изъяли из обращения.
Теперь уже ясно, что этот вид смерти - морально и интеллектуально опаснейший. Безболезненность государственной эвтаназии лишает наследников чувства рубежа. Выморочное бесплатное наследство - ампутация долга и вины разом - скользкая почва для новой политики и для другой экономики.
Перестройка начиналась в нечистом сознании советских элит, типа "идеей не проживешь", "бить мужика рублем, а хорошо бы - и безработицей", "штаны-то у буржуев получше!", "пусть воруют - лишь бы не резали". И навстречу этому-то сознанию (мораль которого известна из афанасьевского собрания русских сказок) двинулся рейгановский Запад, подмигивая: истинно - и штанцы хороши, и добра поболе!
Мне так и слышится звонкий радиоголос Никиты Сергеевича, говорящего с трибуны: "Коммунизм прекрасная вещь... - ну, а как насчет того, чтобы его еще с одной стороны маслицем намазать? А? Не вкуснее ли будет?!" - и делегаты съезда, повскакав, бурно аплодируют историческому компромиссу. Скоро грянет гимн братве - куплетом из Бродского: "...Но ворюги мне милей, чем кровопийцы".
Люди Флинта песенку поют!
* * *
Любопытнейший рассказ Владимира Лефевра подводит к секретной истории предперестройки, к ее протозамыслу - компендиумом которого стал сборник "Иного не дано!". С этим заклинанием на устах советское двоемыслие бежало от неминучей смерти и спаслось: из уважения к повествователю назовем это переходом Лефевра. Двоемыслие прорвало слабеющие большевистские табу - и полностью табуировало сознание реальности, равно сознание идентичности вообще.
Родилась речь братвы, замкнутая в набор рассогласованных утверждений - "мораль Один дробь Два", неуязвимое реформ-вранье, обслуживающее субъекта, не давая задуматься, врешь ты или не врешь. Перверсивный субъект обеспечивает себе бесконечную полезность автоманипуляции; обманутый обманщик открыл в своем состоянии новую, нелокковскую, выгоду.
Признания Владимира Лефевра станут ценным вкладом в историю и метафизику новой русской братвы.
|