Илья Овчинников. Людмила Сараскина. Ф.М. Достоевский. Бесы / "Бесы" : Антология русской критики. Федор Достоевский. Одоление демонов


				12.03.1998

Ф.М. Достоевский. Бесы / "Бесы" : Антология русской критики
Cост., послесл., коммент. Л.И.Сараскиной. М.: Согласие, 1996. - 752 с. Тираж 10 000экз. ISBN 5-86884-045-3.

Федор Достоевский. Одоление демонов
М.: Согласие, 1996. - 462 с. Тираж 3 000 экз. ISBN 5-86884-048-8.
Людмила Сараскина

В 1971 г. был закончен "Пушкинский дом" - одно из лучших произведений современной русской литературы. "Учитывая все растущую тенденцию отмечать любые юбилеи и даты", Андрей Битов думал посвятить свое сочинение столетию появления на свет "Бесов" Достоевского. Однако вскоре наш современник усомнился: а стоит ли ставить свой роман "в хвост" произведению, которое в большой степени заставило бесов поверить в собственные силы? Таким ли уж гениальным провидцем был Достоевский, если он сам отчасти и оказался метафизическим отцом бесов, вдохнул в них жизнь?

Думается, что эти упреки - не вполне по адресу. И в "Бесах", и в других произведениях Достоевский проник в самую суть бесовщины - нигилизма; по собственному опыту он знал, как привлекательна может быть эта зараза для российского общества. Как ни повернуть дело, мы продолжаем воздавать должное провидению Достоевского. Вполне возможно, что он предчувствовал будущие масштабы, которые примет в России бесовщина; но бессмысленно упрекать его в том, что он не помешал исполнению своих пророчеств. Поэтому мы продолжаем читать "Бесов" и попутно не забываем о датах и юбилеях.

1996-й был годом 175-летия со дня рождения Достоевского и 125-летия романа "Бесы". По этому поводу издательство "Согласие" сделало подарок всем любителям творчества великого писателя: речь о двух изданиях, подготовленных Людмилой Сараскиной - выдающимся специалистом наших дней по жизни и творчеству Достоевского. Обе книги - "Бесы" : Антология русской критики" и "Федор Достоевский. Одоление демонов" - прекрасно дополняют друг друга: в первую (помимо комментированного текста романа) вошли наиболее значительные работы о "Бесах", появившиеся до начала 1930-х годов, а также более поздние статьи, принадлежащие авторам-эмигрантам и не слишком хорошо известные современному читателю. Следует особо отметить, что в этом издании в роман впервые включена глава "У Тихона", в свое время исключенная М.Н. Катковым (главным редактором "Русского вестника") по цензурным соображениям и традиционно печатающаяся в приложении. Вторая из упомянутых книг принадлежит собственно перу Людмилы Ивановны и рассказывает много нового о творческой истории "Бесов"; в монографии убедительно доказано, что Достоевский писал не столько о Нечаеве, сколько о самом себе.

"Бесы" были задуманы Достоевским в конце 1869 г. как роман о Нечаеве и нечаевцах. В течение нескольких месяцев предполагалось, что Нечаев (Петруша Верховенский) и должен быть главным героем. Однако в августе 1870 г. в работе произошел перелом - практически готовый текст объемом около 15 печатных листов был забракован. Дело в том, что одновременно с романом о Нечаеве Достоевский обдумывал план романа-эпопеи "Атеизм" (поначалу - "Житие великого грешника"). Чем глубже продвигалась работа над "Бесами", тем более отходил на второй план "Атеизм": Достоевскому становилось все яснее, что он не сможет правдоподобно изобразить покаяние "великого грешника". Этой проблеме посвящена включенная в "Антологию русской критики" работа А.Л.Бема "Эволюция образа Ставрогина". "Достоевскому в этот период его творчества не давался замысел преодоления греховности, - утверждает исследователь. - В его герое, вопреки желанию автора, греховность пускает такие глубокие корни, что путь спасения оказывается тщетным".

Одной из причин августовского перелома стало именно то, что главный герой предполагаемой эпопеи перекочевал в роман о Нечаеве и оттеснил последнего на второй план. Новый герой получил имя Николая Ставрогина; "Достоевский и Ставрогин" - вот центральная тема книги "Одоление демонов" (этой теме посвящены и многие статьи в "Антологии"). Нам известно немало интересных работ о Достоевском и Тургеневе, Достоевском и Чернышевском, Достоевском и Толстом, но монография Сараскиной, пожалуй, еще занимательнее. Здесь исследуются не личные отношения реальных людей, не их идейные разногласия и взаимные влияния; в центре внимания роман автора с собственным героем - то, что не может быть восстановлено из свидетельств современников по дням и часам. Как показывает Сараскина, Ставрогин был для Достоевского чем-то вроде Мефистофеля; и хотя писателю удалось победить в этой схватке, он отнюдь не был здесь заведомым хозяином положения.

Чтобы въедливому читателю не показалось, будто автор чересчур увлекается красивой гипотезой и выдает ее за научный факт, Сараскина расставляет все возможные точки над "i" в вопросе о прототипе Ставрогина. Эта проблема была предметом бурной дискуссии, происходившей в середине 1920-х годов и частично отраженной в "Антологии русской критики". Спор протекал в основном между Л.П.Гроссманом и Вяч.П.Полонским; Гроссман утверждал, что основным прототипом Ставрогина явился главный теоретик русского анархизма М.А.Бакунин. (Точка зрения Гроссмана не изменилась и спустя сорок лет, когда в серии "ЖЗЛ" вышло его фундаментальное исследование о жизни и творчестве Достоевского.) Гроссман исходил из того, что в романе прямо говорилось об участии Ставрогина в переустройстве тайного общества Верховенского - Нечаева.

Другую точку зрения выражал Вяч.П.Полонский - он подверг сомнению "бакунинскую версию" и доказал абсолютную условность политико-пропагандистской деятельности Ставрогина. Его участие в "обществе", достаточно случайное, было во многом данью первоначальному замыслу романа как политического памфлета и мало соответствовало той роли, какую играл Бакунин относительно Нечаева. Гроссман же и назвал второго из возможных прототипов Ставрогина - Николая Спешнева; если Бакунина писатель даже не знал лично, то Спешнев был хорошо знаком ему по кружку Петрашевского. Личные и биографические черты Ставрогина местами напоминают Спешнева до такой степени, что вопрос о прототипах можно считать в основном решенным.

Действительно, как показывает Сараскина, Достоевский черпал немало в биографии прототипа, сочиняя биографию персонажа. Почти у всех героев романа "Бесы" со Ставрогиным связаны какие-либо надежды, неосуществленные мечты; все смотрят на Николая Всеволодовича "как на какое-то солнце" в сравнении с собой. Почти так же и Достоевский много лет назад смотрел на Спешнева - таинственного аристократа, чье имя окутано романтической легендой.

Прожив за границей около шести лет, Николай Александрович вернулся в Россию практически сложившимся социалистом-заговорщиком и сразу очаровал многих. Трудно было не восхититься человеком, который в 21 год, подобно Байрону, отправился в добровольное изгнание, а теперь был готов ради блага народного пожертвовать жизнью. В одной из кульминационных сцен романа Нечаев - он же Петруша Верховенский - говорит Ставрогину, своему "идолу": "Аристократ, когда идет в демократию, обаятелен!" В свое время так считал и Достоевский; "И это, - как указывает Сараскина, - была ошибка, фундаментальное заблуждение".

Как притягателен тот, кому "ничего не значит пожертвовать жизнью, и своею и чужою", - писатель знал на собственном опыте. Все глубже проникая в суть нечаевщины, Достоевский видел, что ее методы весьма схожи с теми, какие собирался практиковать Спешнев. Будучи человеком чересчур "широким", автор "Бесов" был болезненно восприимчив к "широте" окружающих; но если сам он старался всю жизнь себя обуздывать, то товарищ его молодости страдал от собственной широты гораздо меньше. Таким образом, Спешнев занялся революционной деятельностью не столько радея о светлом будущем, сколько в результате своего рода каприза: я так хочу. Достоевский чувствовал всю фальшь такого положения; поэтому биография Спешнева получила в "Бесах" весьма своеобразное преломление - "от коммуниста Спешнева его художественному двойнику не досталось почти ничего".

Надо заметить, что "одоление демона" заключалось для Достоевского не только в том, чтобы изобличить неискренность "аристократа, идущего в демократию", Спешнева - Ставрогина. Кто бы ни был прототипом Ставрогина, Спешнев или Бакунин, это в любом случае человек поколения Достоевского. Не случайно последний называл самого себя "старым нечаевцем" - он испытывал болезненное чувство личной ответственности за молодое поколение, за больную Россию; изобличая бесовщину, Достоевский искоренял ее в самом себе. "Бесы" избавили писателя от маниакальной страсти к игре, помогли рассчитаться с долгами и вернуться в Россию. Он смог наконец оставить "подполье" и "подпольных", заключает Сараскина, "и написать теперь более светлое, примиряющее".

Отдельно хотелось бы отметить одну из наиболее замечательных в "Антологии русской критики" работ - "Духи русской революции" Н.А. Бердяева (в "Антологии" приведен ее фрагмент, посвященный Достоевскому). В статье, написанной для сборника "Из глубины", философ рассматривает нигилизм в понимании Достоевского на уровне метафизическом, как вопрос "о Боге и бессмертии". Согласно Бердяеву, русский социализм уравнял и бунт, и его цель, сделав из этого религию: в основе ее - неверие в Бога и в бессмертие, порождающее "ложную чувствительность и сострадательность". Бердяев анализирует знаменитый вопрос Ивана Карамазова о том, стоит ли счастье всего человечества одной слезы ребенка: "Сама постановка такого вопроса - атеистична и безбожна... Русский нигилист-моралист думает, что он любит человека и сострадает человеку более, чем Бог... Но он же ничего не сделает реально, чтобы слез было меньше".

Таким образом, один из выводов Бердяева: всякий русский нигилист готов предложить вместо Бога самого себя. Думается, что это не вполне верно. В понимании Достоевского нигилизм действительно напрямую связан с атеизмом; но даже в безбожном вопросе по поводу слезы ребенка чувствуется искренняя тоска по вере. И если нигилизм, в понимании Бердяева, отвергает объективные начала, то можно сказать и наоборот: отвергая в силу своего мироощущения высшие ценности, нигилисты (и в "Бесах", и в жизни) мечтают о каких-то иных ценностях и стараются найти или придумать их сами. К тому же, как заключает Бердяев первую часть своей работы, "самое мрачное и безнадежное в русской революции - это гоголевское в ней. В том, что в ней есть от Достоевского, больше просветов".

В заключение еще раз поблагодарим издательство "Согласие": помимо двух упомянутых книг, сравнительно недавно оно также порадовало нас трехтомником Гайто Газданова, первым полным изданием записок Л.К. Чуковской об Анне Ахматовой, а также исправленным и дополненным изданием очерков Солженицына "Бодался теленок с дубом". Согласно анонсам издательства, скоро увидит свет вторая часть очерков, не менее образно названная "Угодило зернышко промеж двух жерновов".

Илья Овчинников
Полный список книжных обзоров Книга на вчера

Новости электронных библиотек