26.03.1998

Сборник эссе известного питерского литератора вышел гомеопатическим и по меркам наших дней тиражом в рамках альманаха, издаваемого группой самодеятельных энтузиастов пера из Санкт-Петербурга и Нижнего Новгорода. Над подобными ситуациями иронизировал (умея, впрочем, мастерски их использовать) В. В. Набоков. Печальный парадокс с оптимистическими обертонами - как-никак, а книга все-таки увидела свет.

Анна Ахматова однажды сказала, что поэт, занимающийся переводом, "ест свой мозг". А прозаик и эссеист, по долгу службы редактирующий (читай: переписывающий) чужие сочинения? Не потому ли Лурье пишет скупо - на долгом дыхании, но немногословно, - и рецензируемая книга всего третья на творческом счету пятидесятипятилетнего писателя, имеющего в родном городе репутацию живого классика?

Но не будем замыкаться на местном патриотизме: Ленинград, как известно, город маленький. Ближайший ночной бар, шутили мы в годы застоя, находится в Копенгагене. А ближайший соперник Лурье? Во всяком случае, тройной матч-турнир с Петром Вайлем и Александром Генисом, организованный на страницах "Звезды", выиграл петербуржец. Что особенно заметно при сравнении рецензируемого сборника с книгой Вайля и Гениса "Родная речь", сходной с ним лишь при поверхностном рассмотрении.

Два центральных - и лучших - раздела книги Лурье называются "История литературы как роман" и "Потайные устройства". Первый представляет собой одиннадцать литературных портретов - от Ивана Крылова до Александра Блока. Точнее, не портретов, а любовно-иронических эпитафий. Дозы любви и иронии варьируются, порой доходя до сарказма, однако понимание и проникновение распространяются на всех. На площади в несколько страниц (а то и в одну) автор эпитафий ухитряется нерасторжимо увязать жизнь и творчество; это и является историей литературы, прочитанной - а в данном случае и написанной - как роман.

Вот взятая едва ли не наугад "проба пера":

"Князь Вяземский догадывался, что всему этому нет цены, что рано или поздно его признают русским Монтенем (одно время хотелось, чтобы - Вольтером, но, как шутил в либеральной молодости Петра Андреевича один из его знаменитых приятелей, эту роль у нас предпочитают доверять фельдфебелям), - так вот, стихами он все-таки дорожил несравненно более.

Метромания - нравилось ему это старинное слово - была, вероятно, его единственной настоящей страстью. Говорят, что падчерицу сына, графиню Ламздорф, он в старости любил с такой же болью, с такой же силой самообмана. От исповеди предсмертной отказывался, а стихи бормотал чуть ли не до последнего часа.

<...> Стихи не удавались почти никогда. Мысли шли прозой, Петр Андреевич умел заставить их двигаться в такт и держать равненье, но сколько же дополнительных слов для этого требовалось, как мешали они друг дружке, как медленно плелись. Каждую строку он словно вырезал из жести, она скрежетала, дребезжала, царапала.

<...> Это неправда, будто в России надо жить долго, а то не оценят. Нигде нельзя. Как же ненавидел он всю эту литературу, в которой десятилетия подряд как бы не существовал, заживо похороненный".

Про Вяземского так не писал никто. Да и ни про кого другого тоже (Тынянов про Грибоедова - и то умозрительней). Конечно, речь в каждом случае идет не только о герое портрета. Личный опыт потаенных мук разлит по всему тексту, каждая эпитафия, любовно-иронически выдохнутая автором книги, является в каком-то смысле и автоэпитафией, - но разве отменяется этим портретная правда написанного? Художественная правда?

Новый - и принципиально новый - шаг сделан в разделе "Потайные устройства". Нет, я имею в виду не парадоксальную смелость прочтения "Капитанской дочки", "Бедных людей" или "Мастера и Маргариты". Такое применительно к литературным произведениям уже бывало. Мы знаем, "как сделана "Шинель"". Мы ломали голову над "Тайной Эдвина Друда". Английские исследователи, анализируя классический рассказ Конан Дойля, выявили убийство, оставшееся не замеченным и, соответственно, не раскрытым самим Шерлоком Холмсом. Наконец, изрядно поколдовали над всевозможными потайными устройствами те же Вайль и Генис... Принципиальная новизна эссеистики Лурье из данного раздела книги в другом: он самоидентифицируется с героями анализируемых произведений.

Эка невидаль, хмыкнет скептик. Мы все, читая художественную литературу, только этим и занимаемся... Этим, да не совсем. Мы подставляем себя на место героя, а Лурье проникает в него. Проникается им, мыслит и чувствует (главное, чувствует!), исходя из предложенных в произведении обстоятельств. Любя или презирая конкретный персонаж (или и любя, и презирая), но всякий раз проникая в сокровенную глубину. И уже оттуда, из глубины, совершает свои небольшие академические открытия.

Академическую науку Лурье недолюбливает - и она, мягко говоря, платит ему тем же. Не мудрено: научный анализ редуцирует спектр возможностей, заложенных в произведении; эссеистическое проникновение, напротив, расширяет его... Так в идеале; на практике же - посредственность, подавшаяся в науку, где еще недавно было сытно, но и сейчас остается надежно, завидует таланту с его индивидуальными, разовыми, а то и уникальными подходами, презрительно (а на деле трусливо) именуя их дилетантскими. А то и дилетантскими штучками-дрючками.

В книге удивительный разброс датировок - от 1969-го до 1996 года. То, что Лурье может печатать и/или перепечатывать вещи чуть ли не тридцатилетней давности, не меняя ни слова, - примета их подлинности. То, что они могут по-настоящему прозвучать только сейчас (когда читающая публика расхотела и разучилась читать, если не прекратила существовать вообще), - знак откровенного паскудства судьбы. Литературной судьбы Самуила Лурье - но и читательской судьбы каждого из нас. Подлинность и паскудство - альтернатива почище гения и злодейства. И кому знать об этом лучше, чем автору замечательной - и безнадежно опоздавшей к своему читателю - книги?

Что же в сухом остатке? Призрачный город - не то Петрополь, не то Некрополь - изящной словесности. В который можно вчувствоваться, а значит и вписаться, с любовью заговорив "в пользу мертвых". Которые, перефразируя Ницше, тоже не сразу стали мертвыми. И можно - если как следует постараться - увидеть их живыми.

Что и продемонстрировал автор книги.

СПб., ноябрь 1997
Виктор Топоров

Полный список книжных обзоров Книга на вчера

www.russ.ru

Содержание РЖ

Архив

Форумы

Антологии

Книга на завтра

Пушкин

Объявления

Досье

Бессрочная ссылка

Новости электронных библиотек

Монокль

Пегас Light

Русский университет

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru