Алексей Зверев. Нора Букс. Эшафот в хрустальном дворце. О русских романах Владимира Набокова.


				25.07.98

Нора Букс
Эшафот в хрустальном дворце.
О русских романах Владимира Набокова

М.: Новое литературное обозрение, 1998.

Парад аллюзий

Чувствуется дыхание приблизившегося юбилея: Набоков не просто в моде - на него повышенный спрос. Уже выпущены четыре из пяти томов "Собрания сочинений американского периода" (долгий и не самый приятный разговор - как переведенных и откомментированных). А рядом с петербургскими ("Симпозиум") фолиантами с небритым господином на суперобложке - уж не кузен ли дона Корлеоне из "Крестного отца"?- на полке выстроились восемь томов выпускаемого в Харькове ("Фолио") полного собрания набоковских русских текстов. На самом-то деле оно вовсе не полное, а о качестве аппарата - комментариев, указателей - лучше помолчать, но кто теперь обращает внимание на такие мелочи? Успеть бы к сроку, блеснуть на очередной книжной ярмарке, желательно международной. А специалисты пусть себе брюзжат, что с них взять, с этих зануд?

В критике почти схожая ситуация - один всплеск активности за другим. То конференция, то специальный журнальный номер, то тысячестраничный волюм (а обещают еще один) - и что любопытно, что в серии "Русский путь ", издаваемой Христианским гуманитарным институтом. До набоковского тома серия насчитывала девять выпусков: Леонтьев, Флоренский, Бердяев, Розанов. Какая подходящая компания для Владимира Владимировича с его вечными насмешками над изготовителями "больших идей". А как бы он порадовался, узнав, что из писателей в его спутники по "Русскому пути" попали Гумилев и Горький.

В этом томе, имеющем шанс стать хрестоматийным примером эклектики (а где еще вы встретите классически выстроенное эссе Ходасевича рядом с огнедышащей публицистикой Л. Сараскиной и Сартра в обществе старшекурсника, наспех дописывающего дипломное сочинение?), была статья французской исследовательницы Норы Букс о "Защите Лужина". Любимый текст набоковедов нескольких поколений вдруг предстал в новом свете: оказалось, что похожие художественные ходы использовал двадцать лет спустя не знавший о раннем набоковском романе Ясунари Кавабата. Подобные сближения - истинная радость для компаративиста, сколько бы ему ни приходилось делать оговорок (разъясняя, помимо всего остального, что лишь профаны не обнаружат существенных различий между шахматной партией и игрой в го, описанной японским классиком).

Подкупала изысканность сопоставительного контекста: он был уж во всяком случае нетрафаретным. Теперь, когда набоковские статьи Норы Букс изданы книжкой, выясняется, что выстраивание таких контекстов ее истинная страсть. Среди десятков монографий о Набокове нет, кажется, ни одной, где столько внимания уделялось бы отзвукам, параллелям, инверсиям, контаминациям, скрытому или нарочито неточному цитированию чужих текстов. Словом, интертекстуальным связям.

Само это понятие, надо заметить, употреблено всего лишь один раз, и то как бы мельком. Ничего удивительного: в отличие от тех наших критиков, которых изводит жажда отыскать подпорки для отечественного постмодернизма, насильственно к нему приобщив кое-что из классики уходящего века, Нора Букс прекрасно знает, что Набоков, по крайней мере довоенный, решительно не смотрится в качестве столпа традиции, увенчанной Слаповским и Галковским. Его вообще смешно вообразить в подобной роли, а значит, рассуждая о русских романах от "Машеньки" до "Дара" (с пропуском "Отчаяния", о котором у автора есть не включенная в книгу статья), лучше избегать терминологии, которой у нас в отечестве ныне не пользуется разве что совсем ленивый.

Нора Букс так и поступила. Но, умея выразить свою мысль без слов-сигналов, удостоверяющих, что пишущий заглядывал в Делеза и Лиотара (или на худой конец что-то про них слыхал), она, в сущности, прочла раннего Набокова как раз в таком ключе, когда постмодернистский понятийный лексикон выглядел бы уместным. В самом деле, она убеждена, что набоковское повествование - это практически всегда соположение очень многих текстов, накладывающихся один на другой, так что возникает "синкретическая аллюзивность", рассматриваемая едва ли не как главное свойство этой поэтики. Читатель, даже очень образованный, скорее всего этого не осознает, но в действительности перед ним развернут завораживающий и блистательный парад аллюзий - как, допустим, в "Камере обскура", где Норой Букс "обнаруживаются аллюзии на все области и жанры культуры": на все - и не меньше, пусть роман далеко не самый значительный у Набокова. И даже не очень репрезентативный.

Что тогда толковать о "Приглашении на казнь" или о "Даре". Тут уж буквально деваться некуда от отголосков, "отсылов", зашифрованных пародий, неочевидных центонов, двойных и тройных повторов - сплошная литературная игра, без которой Набоков, как его понимает Нора Букс, перестал бы быть самим собой. Каждому, кто вступает в его мир, необходимо помнить, что существует текст-адресат, по отношению к которому (оно очень изменчиво - от заимствования и переосмысления мотива, если это "Египетские ночи", до убийственного пародирования, если "Что делать?") выстроена набоковская проза. И даже не просто текст, а целая "система текстов, сопровождающих роман" и находящихся в сложном взаимодействии один с другим - как в "Даре", где основной рассказ "сопровождают" и Пушкин, и Чернышевский.

Увлеченность Норы Букс, отыскивающей эти тексты-адресаты (вдобавок еще и "полигенетичные", т.е. обозначающие несколько параллелей сразу), сродни охотничьему инстинкту. Такое чувство, что набоковское перо не успевает добежать до конца абзаца, как уже установлено, что тут вышивание поверх чужого рисунка. Всюду "отсылы", пусть вам бы и в голову это не пришло. Довольно Подтягину из "Машеньки" поежиться от ветра по пути в полицейское управление, и тут как тут Блок, "Двенадцать", "ветер, ветер на всем божьем свете". Достаточно ему, добравшись до этого управления, окунуться в "очередь, давку, чье-то гнилое дыхание", - и сразу же всплывает Данте, "Ад", переправа через Ахерон. Предполагается, что это не те субъективные ассоциации и сравнения, к которым критик свободен прибегать, как любой читатель. Нет, весь смысл в том, чтобы доказать преднамеренность подобных литературных параллелей, выявив за ними последовательную творческую установку или, как теперь выражаются, "стратегию".

Иногда это получается у Норы Букс вполне убедительно, и ее метод более чем оправдывает себя хотя бы при разборе "Подвига", в котором найдены отзвуки пушкинской "Полтавы", обладающие важным смысловым значением. Бывают и натяжки, слишком очевидные, чтобы всерьез отнестись к заверениям вроде того, что, отстояв в футбольных воротах на ноль, Мартын из того же "Подвига" лишний раз продемонстрировал свою "нулевую" человеческую значимость. А заодно подключил к повествованию добавочный пласт аллюзий, связанных с нулем, т.е. невидимостью, эфемерностью и несуществованием (вплоть до Одиссея, назвавшегося "Никто", когда ему надо было спасаться от Циклопа).

Суть дела, конечно, не в доказательности отдельных наблюдений, а в том, насколько обоснован сам метод. Внимательные читатели Набокова знают, что подход, выбранный Норой Букс, основывается на реальных особенностях поэтики изучаемого ею автора. Не раз уже писали о том, что проза Набокова - это чаще всего тексты внутри других текстов ("романы-матрешки", по остроумному замечанию одного из его лучших толкователей Сергея Давыдова). Пристрастие Набокова к изощренным парафразам на грани, а то и за гранью мистификации общеизвестно, а уподобление его книг "крестословицам" давно грозит сделаться избитым. Да и не им ли самим сказано о неодолимом очаровании, которое таит в себе "тонкая ткань обмана, обилие подметных ходов... ложных путей, тщательно уготованных для читателя"?

Нет, это все же слова не Набокова, это голос персонажа - Годунова-Чердынцева, который для многих alter ego писателя, хотя на деле автобиографизм тоже был игрой: и в "Подвиге", и в "Даре". Удивительно, что Нора Букс, тонко это показавшая, когда речь шла о Мартыне Эдельвейсе, забыла собственные выводы, едва дело коснулось сочинителя "Жизни Чернышевского". И безбоязненно заявила: в данном случае "структура текста воспроизводит структуру кроссворда", хотя как-то не верится, что лучший из русских романов Набокова сочинен, главным образом, ради того, чтобы, по примеру кроссворда, исключить даже возможность интерпретации.

Если так, то своей цели Набоков не достиг, поскольку интерпретаций "Дара" множество и они будут умножаться - в том числе стараниями Норы Букс, у которой собственная трактовка. Она никому ее не навязывает, признавая, что допустимы принципиально иные по смыслу. Терпимость, нечастая в набоковиане, обычно превращающейся в парад критических амбиций.

У нас за такими амбициями нередко нет ровным счетом ничего, кроме суетного желания не опоздать, пока тема остается престижной и относительно новой. Грядущего юбилея - до него меньше года - ждешь со смешанным чувством. Конечно, праздник, но, с другой стороны, и повод для празднословия, и формальное оправдание публикаций, на которых даже неискушенные распознают печать конъюнктуры. Как бы хорошо обмануться, под конец юбилейного года удостоверившись, что не упустили случай осуществить проекты, о которых слухи ходят уже сколько лет: издать, к примеру, набоковские лекции о западной литературе, перевести, пусть в сокращенном виде, каноническую биографию, написанную Б.Бойдом. Или выпустить еще одну-две, пусть спорных, но ярких книги наподобие "Эшафота в хрустальном дворце".

Алексей Зверев