27.03.98

Пол как идеологический продукт

Сергей Ушакин

g96ous72@sirius.ceu.hu

о некоторых направлениях в российском феминизме

...женщины стихийно и
самостоятельно ищут новые пути своей
эмансипации и своего участия в
политической, хозяйственной и духовной
жизни общества.
Г. Силласте [1, с. 15]

Р екламный плакат, висящий в салоне автобуса, спрашивал прямо и строго: "Кто научил тебя брить ноги?" Не получив ответа, плакат тем не менее настойчиво требовал прекратить пользоваться папиной бритвой и приобрести настоящую, женскую. Проблема "брить или не брить" в рамки этой односторонней дискуссии не входила в принципе...

Подобных примеров из современной "западной" жизни можно привести множество: некоторые из них продолжают шокировать, к большинству же относятся с привычным безразличием. Похоже, надпись "Посторонним вход воспрещен!", разделявшая некогда на сектора поле половых идентичностей, сменилась другой - временной, но довольно надежной: "Проверено: мин нет!"

В России проблемы пола, половых различий, различений, ориентаций, практик и идентичностей, миновав стадию экзотики, довольно быстро оказались в разряде пособий типа "Сделай сам" и "Все о...". Аналогичную эволюцию, судя по всему, проделал и российский феминизм - от полной неспособности сформулировать суть "женских" проблем ¹ до поражающей всеядности и готовности выдать за феминизм все, что прямо или косвенно относится к "женщине".

О роли мужчины в развитии феминизма

Западноевропейский и в особенности англо-американский феминизм, наверное, еще долго решал бы вопрос о том, "брить" или "не брить", или, говоря иначе, о том, какие формы и способы телесного опыта считать подлинно женскими, а какие - навязанными патриархальной культурой, если бы не французский философ Мишель Фуко. Ряд его книг, опубликованных в начале 1970-х, если не оформил методологию того, что сегодня принято называть "гендерными исследованиями", то по крайней мере вывел феминизм из теоретического тупика андрогинности ².

Отныне любые попытки говорить об отношениях между полами, о смысле и значении пола, о практике и практиках пола вне связи этих явлений с механизмами и аппаратами власти, подчинения и господства невозможны.

Особенность подхода Фуко, разумеется, не в том, что "проблема пола" стала предметом не традиционного "психоаналитического", а скорее социологического и эпистемологического анализа - история и социология частной жизни - отрасль вполне традиционная в структуре западного обществоведения. Специфика концепции, предложенной М. Фуко и активно используемой феминизмом Нового Света, в том, что впервые было поставлено под сомнение само понятие частной жизни как жизни автономной, отдельной и отделенной.

Как заметила Джудит Батлер, известная американская исследовательница-феминистка, скандал, связанный с выходом в свет первого тома "Истории сексуальности" Фуко, был вызван основным тезисом книги о том, что секс, оказывается, "у нас был не всегда" [5, с. 81], что половые отношения трансформировались - из разряда собственно половой, сексуальной формы жизнедеятельности в разряд отношений, характеризующих и формирующих личность, - относительно недавно. И что данная трансформация впервые обозначила ситуацию, при которой "пол перестал быть случайной, произвольной чертой, характеризующей личность" [там же]. Отныне восприятие личности вне полового аспекта стало немыслимым, и только благодаря наличию (или отсутствию) у личности определенного набора "типичных" половых признаков и черт поведения стало возможным (или соответственно невозможным) человеческое существование. Понятие пола, таким образом, "позволило свести воедино, собрать в искусственном союзе анатомические элементы, биологические функции, модели поведения, конкретные ощущения и удовольствия для того, чтобы отныне каждый мог использовать эту фиктивную комбинацию в качестве основополагающей причины" [6, с. 154], исходного признака, позволяющего классифицировать поведение индивида [5, с. 81-82].

В начале 1970-х в Европе и Северной Америке подобный пансексуализм сам по себе вряд ли бы вызвал сколько-нибудь пристальное внимание: сексуальная революция еще не была забыта, а фрейдизм благодаря Ж. Лакану обрел второе дыхание задолго до выхода в свет работ Фуко. Если бы не одно "но". Первый том "Истории сексуальности" изначально планировалось назвать "Пол и истина". Подзаголовок, делавший прозрачным методологию автора, уточнял: "Воля к знанию" [7, с. 354]. Акцент, таким образом, делался не столько на истории сексуальной практики, сколько на существующих вариантах дискурса, системах рассуждений, идеологий, оформляющих, направляющих и, собственно, конституирующих сексуальную практику как регулируемый процесс. Scientis sexualis в итоге стала рассматриваться в качестве одной из форм "биополитики среди населения" [6, с. 139], а исторический процесс - в качестве "биоистории" [6, с. 143].

Феминизм же в результате получил аналитическое орудие, которого ему давно не хватало: пол перешел из разряда категории, имеющей некий биологический референт-означаемое, в разряд категории дискурсивной ³, т.е. приобретающей свое значение в процессе коммуникативного, диалогического производства смыслов или, говоря иначе, в разряд категории, собственного, изначального, внеконтекстуального смысла не имеющей; диалог же, в свою очередь, стал трактоваться в терминах воспроизводимой им системы ценностных и гносеологических иерархий. В итоге сформировался замкнутый круг понятий "пол-дискурс-власть", анализ соотношений между которыми и определяет развитие современного западного феминизма ⁴.

Кем управляют женские элиты в России?

Российский феминизм, судя по всему, ни появления, ни ухода Фуко не заметил. Следуя птолемеевой парадигме, вновь оформившееся теоретическое движение зачастую продолжает отрицать имеющийся современный зарубежный опыт, время от времени втягивая в свою орбиту случайные имена и концепции.

Приведу лишь один, но довольно показательный пример. В течение последних лет в российской и зарубежной научной прессе был опубликован ряд статей московской исследовательницы Силласте [1, 10, 11, 12]. Основной смысл, как теперь принято говорить, теоретического проекта Г. Силласте состоит в "социологическом подходе к анализу теории и практики женских элит", который "открывает широкие возможности для изучения проблем женщин и женских движений в России, углубления социогендерного подхода к исследованию женского вопроса в принципиально новых исторических условиях" [10, с. 39]. Посмотрим, о каком "расширении" и "углублении" идет речь.

Используя в качестве основы концепцию элит, разработанную В. Парето и Г. Моска, Г. Силласте делает вывод о возможности анализа элит "по признаку пола", в соответствии с которым в России в XIХ-XX вв. женские элиты "существовали не только в политике, но и в других сферах общественной жизни - образовании, науке, культуре" [10, с. 28]. Каким образом формировались женские элиты в более близкое, советское время? Согласно Силласте, "женская элитарность возникла, сложилась и существовала под недремлющим оком партийно-государственного контроля" [10, с. 29], "партийный аппарат жестко держал в своих руках всю систему подготовки и воспитания женской политической элиты" [10, с. 30]. Что произошло с женской политической элитой в России после того, как контроль за "системой подготовки и воспитания" исчез? В "новых условиях" у "новой политической женской элиты" нет "ни сплоченности действий, ни сформированного группового сознания, ни согласия как общей воли к действию" [10, с. 36]; в итоге "эта элита не способна не только завоевывать, но и удерживать власть там, где она не потеряна" [10, с. 35]. Закономерен вопрос: "А был ли, так сказать, мальчик?" Или, говоря иначе, насколько теоретически оправданно определять принадлежность к элите женщины, исходя из ее "социального положения, ее деятельности и престижа, личных деловых и человеческих качеств" [10, с. 28]? Можно ли вообще говорить о женской элите как о социальном и социологическом факте, если даже ее наиболее заметная часть - "бизнес-элита" - является, по определению Г. Силласте, "элитой неправящей" [10, с. 36] и, добавлю, неправившей? И, в конце концов, если "женский элитизм не представляет собой социального явления, изолированного, отделенного "китайской стеной" от сильного пола" [10, с. 28], то насколько правомерно этот самый "женский элитизм" от сильного пола "отделять" или, если быть точнее, наделять его "женской" природой?

Опасность подобного, крайне облегченного подхода к проблеме "женских" исследований в области общественных наук заключается, разумеется, не в его методологической невнятности, терминологической путанице и фактической уязвимости: попытки выстраивать в обществоведении параллельную структуру, имеющую в качестве основы исключительно половой признак, обречены быть бесплодными. Основная проблема заключается в том, что социальный анализ ведется в эпистемологических рамках, выработанных режимом, за деконструкцию которого и выступает феминизм. Работы Парето и Моска, написанные на рубеже веков, относятся к так называемому "органическому" направлению в социологии, трактующему общество как замкнутый, целостный социальный организм, что, собственно, и дало рождение самой концепции циркуляции элит. Вряд ли случайным является и то, что эта теория была использована позднее такими сторонниками структурно-функционального подхода, как Т. Парсонс и С. Липсета ⁵. Что может дать феминизму подход, имеющий в качестве основы своей принцип бинарного структурирования (верх/низ, элиты/массы, логика/чувства), сердцевиной которого является "скрытая оппозиция мужское/женское с ее неизбежной позитивной/негативной оценкой" ⁶ [17, с. 104-106]?

Есть определенная ирония в том, что концепция теоретиков, крайне негативно относившихся к демократии вообще и к феминизму в частности, используется представителями группы, едва ли не более всего пострадавшей от невозможности выразить свою точку зрения ⁷. Завершая свою книгу, Парето отметил: "Говоря в целом, для нынешней элиты нет хуже врага, а для будущей элиты нет лучше друга, чем филантропствующая, сочувствующая и проповедующая этические принципы толпа" [13, с. 101]. Смогут ли преодолеть эту этическую идиосинкразию женские элиты ⁸?

"Демократического типа элиты среди женщин не сложилось", - констатирует Г. Силласте [10, с. 39]. Можно быть уверенным - и не сложится: демократических элит не бывает ⁹.

Могут ли гендерные отношения не быть социальными?

Помимо концепции (патриархального) женского элитизма работы Г. Силласте содержат еще одну, довольно показательную для российского феминизма теоретическую схему. В обеих статьях 1994 года автор говорит о необходимости "социогендерных" исследований, проводя, таким образом, определенные различия между собственно исследованиями гендерных отношений, использующими в качестве методологии "противоречивую смесь взглядов, сформированных на основе фрейдизма, бихевиоризма, психологизма и социологии малых групп" [12, с. 67-68], и анализом "социогендерных отношений", которые "возникают в процессе взаимодействия женщин как многочисленной социальной общности... как специфической социальной группы, отличающейся конкретными демографическими характеристиками, с макро... и микро... окружением" [12, с. 68]. При таком подходе, замечает Силласте, "позиция женщины определяется не биопсихологическими, а социальными факторами" (там же).

Действительно ли, как пишет Силласте, "защитники понятия гендерных отношений" в "своем анализе любых перемен в обществе исходят из примата мужских и женских предрасположенностей к определенным моделям поведения, из психобиологических и психологических различий между полами" [12, с. 47]? И если это так, то какова "природа" этих "предрасположенностей"?

Очевидно, что акцент на социальной равнозначности и равноценности как "женских", так и "мужских" качеств и типов деятельности ¹⁰ есть не что иное, как экстраполяция фрейдовской теории о бисексуальной природе личности ¹¹ на общество в целом. Активная эксплуатация концепции андрогинности в таких наименее благоприятных для женщин сферах жизни и культуры, как организация и управление бизнесом, рок-культура ¹² и рекламный бизнес [27, с. 176-203], лишь подчеркивает тот факт, что теоретическая конструкция, с помощью которой феминизм намеревался изменить ситуацию, была использована для сохранения незыблемости этой ситуации и что концепция андрогинности скорее способствует, чем препятствует, воспроизводству традиционных властных иерархий.

Уязвимость концепции "эгалитарного", или "андрогинного", феминизма, на мой взгляд, связана, по меньшей мере, с двумя факторами. Во-первых, концепция оказалась не в состоянии объяснить, почему и как исходная симметрия полов неизбежно и повсеместно превращается в иерархию полов. С этой точки зрения "эгалитарному" феминизму вряд ли есть что добавить к уже хорошо известным фактам: как замечает Катарина Маккиннон, "феминизму давно известно о том, что мужчина и женщина в одинаковой степени различны, но не в одинаковой степени полновластны" [29, с. 61]. Выводя проблематику пола за пределы анализа роли властных отношений в формировании института пола, эгалитарный феминизм оказывается в ситуации "вечно догоняющего", обреченный в лучшем случае апеллировать к постоянной коррекции ситуации, чем к изменению причин, ее порождающих ¹³.

Другим существенным недостатком концепции "андрогинного общества" [18, с. 22] является ее стремление моделировать социальную жизнь, исходя из фундаментальной идеи о половом диморфизме. Или, иными словами, из идеи о том, что любые модели поведения всегда могут быть сведены либо к определенным анатомическим/биологическим первопричинам (и классифицированы соответственно как "мужские" или как "женские"), либо к непосредственным продолжениям этих первопричин (семья, воспитание детей и т.д.). Суть проблемы, таким образом, опять сводится не столько к анализу генеалогии конкретных моделей поведения, воспринимаемых как типичные, сколько к акценту на их априорной - "данной" - равноценности и равнозначности.

Политическая и эпистемологическая нечленораздельность концепции андрогинности в конечном итоге дала рождение второй волне феминизма - волне, связанной с такими понятиями, как "различия", "различения", "разница" [31, с. 99], нашедшими наиболее полную реализацию в работах американских социальных психологов Кэрол Джилиган [32] и Нэнси Ходоров [33]. Обе работы стали попыткой найти "специфику", которая бы объясняла не только причины различий между полами, но и причину угнетения женщин по половому признаку; обе видят основу этой "специфичности" в институте материнства.

Очевидно, что, в отличие от эгалитарного феминизма, феминизм периода "объекта первоначальной идентификации" акцентирует не равенство и равноценность полов, а их асимметричность и несхожесть, их принципиальное несовпадение, сформированное сложившимися в обществе институтами и практиками: "материнскими"/"женскими", то есть позитивными, первичными, и "отцовскими"/"мужскими", то есть негативными, вторичными. Несмотря на свой откровенный ценностный схематизм и идеализацию "материнства" как универсального института, данное направление позволило начать анализ гендерных отношений с точки зрения процесса их институциализации.

Исследователи гендерных отношений на Западе не устают повторять, что феминизма как единого и целостного явления не существует, что есть лишь разнородная совокупность взглядов, теорий, подходов и практик. В этом отношении ситуация в России вряд ли сколько-нибудь отлична. Безусловно, развитие гендерных исследований в целом и феминизма в частности едва ли можно свести к подходам авторов, упомянутых в статье. И тем не менее, несмотря на всю свою произвольность и узость, выбор достаточно представителен и отражает общую проблему, над решением которой бьется современный феминизм. Проблему, которую можно сформулировать следующим образом: сможет ли феминизм - как теория и практика - продемонстрировать иллюзорность нынешних "самоочевидных" онтологических и гносеологических истин, не впадая при этом в анатомо-физиологический фундаментализм? Или он обречен довольствоваться собственной нишей в уже сложившейся - т.е. сложенной - иерархии научной, политической, экономической, культурной и т.д. деятельности?

И концепция женских элит, и концепция эгалитарного феминизма, и концепция социогендерных отношений имеют вполне отчетливые следы своего патриархального происхождения. Пока эти следы напоминают скорее родимые пятна, чем защитную окраску. Или, вернее, этикетку. Идеологического товара.

Эдмонтон,
май 1996

---

¹ В статье 1992 г. Ольга Липовская, например, писала о том, что слабое участие женщин в политических и социальных процессах связано с необходимостью осознания самими женщинами того, что "никто, кроме них, не сможет решить их проблемы. И эти проблемы еще должны быть названы (named)" [2, с. 80-81].

² О роли Фуко в развитии феминизма см., например, [3]. Подробный разбор теоретических разногласий между теорией сексуальности, предложенной Фуко, и современным феминизмом см. [4].

³ См., например, [8].

⁴ История теоретического развития западного феминизма, см. [9].

⁵ Недавние попытки развить теорию элит и противопоставить концепции "циркуляции" концепцию их "воспроизводства" в принципе используют ту же самую структурную парадигму и вряд ли способны дать "не-бинарную" картину общественного развития [см. 15].

⁶ Об архетипическом анализе оппозиций "верх / низ" как варианте оппозиции "мужское / женское" см. 16.

⁷ Концепция женских элит затрагивает еще один, принципиально важный для теории и практики феминизма вопрос, заданный почти тридцать лет назад: может ли женщина угнетать женщину? [см. 18, с. 3-8]. Утвердительный ответ Силласте лишь подтверждает общий вывод современного феминизма - "половая" принадлежность скорее свидетельствует об отношении субъекта к власти, чем о его анатомии.

⁸ Примером того, как теория элит используется в настоящее время для апологии социального расизма, может служить недавняя статья О. Мороза [19], пытающегося найти генетическую основу социальной элитарности. Попытка, разумеется, далеко не оригинальная. В 1923 г. журнал, основанный Муссолини, в своем некрологе на смерть В. Парето с сожалением замечал, что хотя сам Парето фашистом и не был, он внес большой вклад в развитие теории фашизма [см. 20, с. 1-2].

⁹ В английском переводе книги Парето указан итальянский аналог термина "элиты" - aristocrazia. Что касается Моска, то в его работе речь идет не столько об "элитах", сколько об "олигархиях", "правящем", "политическом".

¹⁰ С. Морган, например, так сформулировала этот подход: "Если материнские качества, связанные с женщиной, являются действительно желанными качествами, то они должны быть желанными не только для женщин" [23, с. 78].

¹¹ "... с биологической или психологической точки зрения не существует ни чисто мужских, ни чисто женских качеств. Наоборот, каждый индивид представляет собой смесь биологических характеристик, присущих его полу, с биологическими характеристиками, присущими противоположному полу" [24, с. 77].

¹² см. например "Приметы времени", "Образ действий", "Подводя итоги", "Мир семьи", "Гуманист", "Природа вещей", "Психотека", "Городской пейзаж", "Характер", "Обратная связь", "Дороги к храму", "Путешествия и приключения", "Мир женщины", "Это мы", "Нравы", "Век учись", "Стиль жизни", "Детский уголок", "Нравы", "Экзотика", "Компьютерные игры", "Чудаки", "Братья меньшие", "Хобби", "Образ моды", "Скандал", "Вкусы", "Премьера", "Конкурсы", "Праздник", "Авто", "Крутой маршрут", "Стиль".

¹³ В этом отношении показательна стилистика аргументации сторонниц подобного подхода. Одна из российских исследовательниц в статье с названием "Женщины в сфере управления" так мотивирует свой тезис: "...если женщины мыслят, чувствуют и поступают несколько иначе, чем мужчины, то это отличие не порок, а преимущество, дополнение и обогащение жизни общества... Все в мире совершается через истинное соотношение женского и мужского начал, их взаимопроникновение, гармонизацию" [28, с. 48].

Использованная литература

1. Силласте Г. (1991). Женщины в политической жизни //Коммунист, # 8.
2. Lipovskaya, O. (1992). New Women's Organizations //Buckley, M. (ed.) Perestroika and Soviet Women. Cambridge; New York: Cambridge University Press.
3. McNay, L. (1992). Foucault and Feminism: Power, Gender and the Self. Cambridge: Polity Press.
4. Ramazanoglu, C. (ed.) (1993). Up Against Foucault : Explorations of Some Tensions Between Foucault and Feminism. London ; New York: Routledge.
5. Butler, J. (1993). Sexual Inversions // Caputo, J., Yount, M. (eds.) Foucault and the Critique of Institutions. University Park: The Pennsylvania University Press.
6. Foucault, M. (1990). The History of Sexuality. Vol.1: an Introduction. New York: Vintage Books.
7. Macey, D. (1993). The Lives of Michael Foucault. London: Hutchinson.
8. Smith, D. (1988). Femininity as Discourse. // Roman, L., Christian-Smith, L., Ellsworth, E. (eds.). Becoming Feminine: the Politics of Popular Culture. London; New York: Falmer Press.
9. Whelehan, I. (1995). Modern Feminist Thought: From the Second Wave to "Post-feminism". New York : New York University Press.
10. Силласте Г. (1994). Женские элиты в России // Женщина и свобода: пути выбора в мире традиций и перемен. - Москва: Наука. Статья под таким же названием опубликована в журнале "Общественные науки и современность", 1994, # 1. Ссылки даются по статье из сборника.
11. Силласте Г. (1994). Социогендерные отношения в период социальной трансформации в России // Социологические исследования, # 4. Все ссылки на эту статью даются по ее английскому изданию:
12. Sillaste, G. (1995). Sociogender Relations in the Period of Social Transformation in Russia // Russian Social Science Review, July-August.
13. Pareto, V. (1991). The Rise and Fall of Elites : an Application of Theoretical Sociology. New Brunswick, N. J., U.S.A.: Transaction Publishers.
14. Mosca, G. (1939). The Ruling Class. New York: McGraw-Hill Book Company.
15. Szelenyi, I., Wnuk-Lipinski, E., Treiman, D. (eds.) (1995). Circulation vs. Reproduction of Elites During the Post-Communist Transfromation of eastern Europe // Theory and Society. Renewal and Critique in Social Theory. Vol. 24 (5).
16. Neuman, E. (1994). The Meaning of the Earth Archetype for Modern Times // Neuman, E. The Fear of the Feminine and Other Essays on Feminine Psychology. Princeton: Princeton University Press.
17. Moi, T. (1984). Sexual/Textual Politics. London: Routledge.
18. Grant, J. (1993). Fundamental Feminism: Contesting the Core Concepts of Feminist Theory. New York: Routledge.
19. Мороз О. (1996). Они опять желают немного поэкспериментировать над нами // Литературная газета, 15 мая 1996.
20. Zetterberg, H. (1991). Pareto's Theory of Elites // Pareto, V. The Rise and Fall of Elites : an Application of Theoretical Sociology. New Brunswick, N. J., U.S.A.: Transaction Publishers.
21. Posadskaya, A. (1992). Self-portrait of a Russian Feminist //New Left Review. No 195.
22. Rimashevskaia, N. (1989). The New Women's Studies //Buckley, M. (ed.) Perestroika and Soviet Women. Cambridge, New York: Cambridge University Press.
23. Morgan, S. (1990). Conceptualizing and Changing Consciousness: Socialist Feminist Perspectives // Hansen, K. and Philipson, I. (eds.) Women, Class, and the Feminist Imagination: a Socialist-Feminist Reader. Philadelphia: Temple University Press.
24. Freud, S. (1962). Three Contributions to the Theory of Sex. New York: E. P.Dutton & Co., Inc.
25. Sharon, N. (1991). Men, women and leadership // Nation's Business Vol.79, Iss. 5. 25.
26. Simpson, M. (1994). Male Impersonators: Men Performing Masculinities. London: Routledge.
27. Craik, J. (1994). The Face of Fashion: Cultural Studies in Fashion. London; New York: Routledge.
28. Захарова Н., Посадская А., Римашевская Н. (1989). Как мы решаем женский вопрос // Коммунист, # 4.
29. MacKinnon, C. (1987). Feminism Unmodified: Discourses on Life and Law. Cambridge, Mass.: Harvard University Press.
30. Кондакова Н. (1994). Женщины в сфере управления. // Женщина и свобода: пути выбора в мире традиций и перемен. - Москва: Наука.
31. Eisenstein, H. (1991). Gender Shock: Practicing Feminism on Two Continents. Boston: Bacon Press.
32. Gilligan, C. (1982). In a Different Voice: Psychological Theory and Women's Development. Cambridge, MA: Harvard University Press.
33. Chodorow, N. (1978). The Reproduction of Mothering: Psychoanalysis and the Sociology of Gender. Berkeley: University of California Press.
34. Kamler, H. (1994). Identification and Character. A Book on Psychological Development. New York: SUNY.
35. Di Stefano, C. (1991). Configurations of Masculinity: a Feminist Perspective on Modern Political Theory. Ithaca: Cornell University Press.
36. Butler, J. (1990). Gender Trouble: Feminism and the Subversion of Identity. New York: Routledge.
37. Althusser, L. (1971). Lenin and Philosophy, and Other Essays. New York: Monthly Review Press.
38. Foucault, M. (1972). The Archaeology of Knowledge. London: Tavistock.
39. Bourdieu, P. (1977). Outline of a Theory of Practice. Cambridge, New York: Cambridge University Press.
40. Searle, J. (1984). Speech Acts. Cambridge. New York: Cambridge University Press.
41. Sarup, M. (1989). An Introductory Guide to Post-Structuralism and Postmodernism. Athens: University of Georgia Press.
42. De Lauretis, T. (1989). The Technologies of Gender. // De Lauretis, T. Technologies of Gender: Essays on Theory, Film, and Fiction. Bloomington: Indiana University Press.
43. Задорнов М. (1996). В предыдущей жизни я был женщиной // Крокодил, # 3.
44. Домострой (1990). Москва. Советская Россия.
45. Flugel, J. C. (1966). The Psychology of Clothes. New York: International Universities Press.
46. Silverman, K. (1986). Fragments of Fashionable Discourse // Modleski, T. (ed.) Studies in Entertainment: Critical Approaches to Mass Culture. Bloomington: Indiana University Press.
47. Mulvey, L. (1989). Visual pleasure and narrative cinema // Mulvey, L. Visual and Other Pleasures. Bloomington: Indiana University Press.
48. Bell, Q. (1948). On Human Finery. London, Hogarth Press.
49. Игнатова Е. (1996). Зайцев соблазняет и грустит // Огонек, # 4.

* Адрес автора: Program on Gender and Culture, Central European University, Budapest, Nador u.9, 1051-H, Hungary; e-mail: g96ous72@sirius.ceu.hu

Сокращенный вариант статьи вышел в свет в журнале "Человек", 1997, # 2.

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru