Женя Лавут. Мы пошли к ней гладить котят.

Хороший поэт - это мертвый поэт.
Пока поэт живой, это позор для родственников и страны.
Поэту место в тюрьме.

Однажды я видел такого поэта. Он был болен. Он был похож на нищего бродягу. Не очень чистыми руками он ел вареную картошку. Потом пил водку и стал пьяным. Чем-то порезался. Текла кровь. Поэт сильно матерился.

Через несколько дней приятель спросил меня: "Знаешь, кто был этот, бородатый, в мастерской?" Увидев мое безразличие, он начал читать:

Я спросил электрика Петрова:
- Для чего ты намотал на шею провод?
Ничего Петров не отвечает,
Висит и только ботами качает.

А после этого мы наперебой стали вспоминать и другие известные нам четверостишия, бывшие раньше городским фольклором...

Девочка красивая
В кустах лежит нагой.
Другой бы изнасиловал,
А я лишь пнул ногой.

Так я узнал, что у строчек, написанных в духе всем известных детских страшилок, есть, оказывается, автор. И что у него есть другие стихи. А в издательстве "Детская литература" однажды и давно вышли три его книжки, написанные для детей.

Через несколько месяцев оказавшись снова - уже не в Ленинграде, а в Петербурге, - я узнал, что поэт Олег Григорьев умер. Отчего? Наверное, от жизни - бесприютной, бродяжьей, скомканной жизни. От пьянства и наркотиков. От плохого здоровья, подорванного в тюрьме.

Стали выходить его книги. Я познакомился с его друзьями и женой Таней. Ко мне в руки попали его рабочие тетради. И постепенно за ерническими четверостишиями стал различим другой Григорьев - самобытный и редкий поэт с душой ребенка. Как ни старался он скрыть ее от чужих взглядов за ломаным ритмом своих строчек - внимательный читатель поймет: стихи - это способ защиты.

Григорьев - поэт социального дна, и в жизни этого дна он участвует не как сторонний наблюдатель, но как равноправный участник застолья - собутыльник бомжей и друг проституток. Он живописует этот повседневный кошмар и достигает порой уровня высокой поэзии.

Ш Е К С П И Р Т
(Сонет 301)

Закинув ноги гениально,
Она уперлась в потолок.
А я в углу сидел бездарно,
Пустой, как скатанный чулок...

Вот так все таинства на свете
Перелистнула мне она.
Теперь я зна... откуда дети,
И мир, и горе, и война,

И наслажденье, и страданье,
Икры любовной волдыри,
Сиянье звезд и мирозданье -
Все где-то там, в ее нутри.

В какой-то малой спирохете
Весь мир со звездами и дети.

А вообще Григорьев - поэт детский, хотя в его стихах очень трудно бывает провести границу между "детским" и "взрослым".

Оля задрала платье
И расставила ноги.
И вот паровоз опять я,
Качусь под мост по дороге...

В конце концов "от резкого торможенья" происходит крушенье. Герои падают на пол. Такое вот - "оторвали мишке лапу"...

Про Григорьева друзья рассказывают множество легенд.

Семидесятые годы. В ленинградском отделении издательства "Детская литература" вышла его первая книжка "Чудаки". По тогдашним правилам положенное ему количество авторских экземпляров Григорьев пошел получать в "Лавку писателей" на Невском. Пришел туда - а там огромная очередь за каким-то книжным дефицитом вроде Пикуля. Григорьев - к кассе, объясняет гражданам: мол, так и так, я автор, пишу детские стихи, в-о-о-он моя книжка на прилавке, пропустите, пожалуйста... Очередь сурово молчит и смыкается еще теснее. Григорьев просит. И тут какая-то злая женщина преклонных лет бросается на Григорьева с кулаками и репертуаром типа "ходят тут всякие, развелось вас таких" и т.д. и т.п. - возникает небольшая свалка, старушка падает, сержант, протокол, советский суд, срок...

Или:

Сидит Григорьев дома с друзьями и выпивает. День выпивает, два выпивает... Уходят одни друзья, приходят другие. Григорьев устал и лег отдохнуть. Просыпается однажды и видит у себя дома незнакомого человека в фуражке. Григорьев рассердился, что тот вошел без спросу, и сломал у его фуражки козырек. Незнакомец оказался участковым. Опять протокол, "Кресты", суд...

Григорьев - поэт своей эпохи. Как и подобает истинному поэту, судьбу свою он предвидел в стихах. Граница между тюрьмой и свободой стерлась для того мира, в котором он жил. Легенда гласит: книга Григорьева "Витамин роста" (М.: Дет. лит., 1981) попала в дом одного из престарелых членов политбюро. Почтенный старец отдыхал, когда раздался неудержимый хохот внука. Дед очнулся и захотел узнать причину столь бурной радости. Внук, задыхаясь от смеха, прочел: "- Ну, как тебе на ветке? - / Спросила птица в клетке. / - На ветке - как и в клетке, / Только прутья редки..." Дед вздрогнул и схватился за телефонную трубку. Начальник детской литературы С. Михалков вкупе с Ф. Кузнецовым и А. Алексиным дружно взялись за Григорьева. Его долго не печатали. О приеме в Союз писателей пришлось на годы забыть.

В книге, которая так и называется - "Птица в клетке", вышедшей этим летом в издательстве Ивана Лимбаха, кроме стихов и прозы поэта есть несколько десятков замечательных фотографий, объединенных общим заголовком: "Вослед уходящей эпохе".

Присутствуют они не как украшение , не как деталь оформления книги - это всего лишь иллюстрации к стихам. Подворотни и кочегарки, очередь в пивной ларек, мастерская художника, первомайская демонстрация, питерский двор-колодец, лица детей и похмельные физиономии безымянных, но таких знакомых персонажей. И лаконичный натюрморт:

Окошко, стол, скамья, костыль,
Селедка, хлеб, стакан, бутыль.

Творчество Олега Григорьева еще ждет своих исследователей. Кто-то из них станет искать его истоки в петербургской поэзии обериутов или, как утверждал сам Олег, в фольклоре и Рабле... Пусть это будет темой исследований дотошного филолога, а нам - его читателям и современникам - остается быть свидетелями появления в русской литературе Поэта. Книга "Птица в клетке" - убедительное тому доказательство.

Константин Парамонов