Вот странная вещь: откроешь почту, и застаешь там полное благорастворение - неведомые читатели поздравляют с юбилеем "Голода", а некоторые даже рекомендуют показать их письма моему здешнему начальству на предмет повышения мне зарплаты. Спасибо!

А вот на форум зайдешь - там картина обратная: повадилась меня читать некая "Настик Ф.", и после каждого чтения приговаривает ритуально, что был критик Агеев, да весь вышел. В последний раз, бедняга, так разволновалась, что даже Caps Lock на клавиатуре нажала и прописными буквами заговорила: "ТОВАРИЩ АГЕЕВ КНИГ НЕ ЧИТАЕТ ВООБЩЕ. ОН ЖИВЕТ ОТРАЖЕНИЯМИ ОТРАЖЕНИЙ". И даже под это "зуб дает".

Хочется ей, право, сказать: да Вы не волнуйтесь так, милая девушка! Даже если критик Агеев "весь вышел" и книжек больше не читает, это же еще не конец света, и много осталось других критиков, которых стоит почитать. Ольшанский, например. Или Данилкин. Или суровая совесть русской критики Мария Ремизова. Или еще одна совесть - Капитолина Кокшенева. Да Вы хоть к Немзеру заглядывайте - уж он-то точно читает. Зуб даю.

И даже мне не жалко для Вас (только оставайтесь с зубом) согласиться, что я никакой и не критик вовсе - уж, во всяком случае, здесь, в РЖ. Я здесь ни рецензий, ни аналитических статей и впрямь не пишу, а работаю в несколько ином жанре - в жанре публичного читательского дневника, этакого эпоса, где первичные ощущения и реакции перед всяческой аналитикой первенствуют. Ну, скучно мне давным-давно уже писать рецензии и статьи об изящной словесности - с тех самых пор, как я их писать научился. Двадцать пять лет пишу - мне уже пенсия положена по выслуге лет. Заслужил, слава богу, право был вольноопределяющимся (в жанрах) литератором. К кому же я себе слово дал (загляните, ежели не лень, в самый первый "Голод") - заниматься, по возможности, тем, чем мне нравится, а не тем, чего от меня ждут.

"Нехудожественное" слово ("отражения отражений", по-вашему) мне сейчас и вправду интереснее, чем беллетристика, вот за ним я и наблюдаю преимущественно. А вдруг там рождается язык, которым потом будет изящная словесность изъясняться? Так уже не раз бывало.

Да и вообще, многоуважаемая "Настик", бросьте Вы думать, что это мы, литераторы, существуем и работаем для вас, читателей. Попробуйте представить, что это вы, читатели, существуете для нас, литераторов. Что вот Вы почитали "Голод", впали от этого в раздражение, поделились им с городом и миром, а я потом Вас и Ваше раздражение цинично использовал в качестве композиционного элемента своего очередного "Голода".

"Таковы литераторы", как сказал бы Юрий Буйда. В его "Щине" есть несколько замечательных текстов, венчающихся этой конструкцией. Например, "О молотках":

"Если бить человека молотком по голове, некоторые от этого умирают, иные же остаются в живых.

Таковы молотки".

Но, впрочем, если быть до конца честным, то и в почте одно не весьма ласковое письмо попалось - от Андрея Ильницкого, заместителя гендиректора "Вагриуса". Ну, виноват, про "Вагриус" я позапрошлый раз чисто словесно погорячился - не надо было про "мародерское", а "нагло врал", оказывается, не столько сам Ильницкий, сколько корреспондентка, которую из "Эксперта" в "Вагриус" присылали. Словом, загляните в письмо, которое "Вагриус" "Эксперту" написал - оно тут.

Вот и Борис Кузьминский мне тоже потом звонил, рассказывал, как девушка эта часа два в "Олме" у них сидела (призналась, между прочим, что материал для нее незнакомый) и наваяла в итоге бог весть что. Загубила серьезную тему. Да лучше бы она собственно литературных вопросов, в которых ничего не понимает, не касалась - и так ясно, что в России таланты не перевелись и возрождается на их продукцию нормальный, внятный спрос.

Настоящая проблема не в том, что издать, а в том, как продать. Советский книготорг был плох, но он был - и худо-бедно распределял огромные советские тиражи по всей стране. Нынешние же издательства работают, в сущности, только на две столицы, а в провинции наблюдается классический книжный голод. При этом одному, отдельно взятому издательству, даже крупному, явно не по силам создать книготорговую сеть, покрывающую всю Россию, а до мысли о кооперации наши издатели пока не дошли. И потому обречены срывать только столичные вершки, оставляя огромные российские поля пустыми.

В итоге постсоветской разрухи у нас нет единого литературного (культурного) поля - каналы культурной коммуникации либо прервались, либо затромбировались, а поскольку природа пустоты не терпит, то начинает складываться средневековая, удельная система. При этом вот что происходит: на месте разорванных связей некоторое время еще чувствуются фантомные боли, а потом старая советская схема книгоиздания восстанавливается в удельном масштабе.

В каждом областном городе есть отделение Союза писателей (как правило, "коммуно-патриотического"), и писатели эти по-прежнему пишут, как заведенные; есть областная администрация и мэрия, распределяющие деньги "на культуру". "Экспертами" в этом тонком деле почти неминуемо становятся местные "писатели" (и местные чиновники, и местные писатели давно друг друга знают, ибо состав тех и других мало поменялся с советских времен) - и недозагруженные областные типографии получают заказы. При этом никакого административного, идеологического, эстетического контроля - ни сбоку, ни снизу, ни сверху, ни из "центра". И в свет выходит огромное количество чудовищных, за пределами всяких критериев, книг. Полный культурный сепаратизм на государственные деньги. Довольны писатели, довольно и начальство - в любом отчете можно доложить о небывалом прежде расцвете литературы в крае, что доказывается количеством названий изданных книг... А писатель, не интегрированный в эту идиллическую схемку, обречен издаваться за свой счет, ежели он у него, конечно, есть. Или слать свои рукописи в Москву. А кому они здесь, ежели осмотреться, нужны? Разве только толстым журналам иногда.

Ну, и то, конечно, плохо, что книжки сейчас в России очень дорогие - относительно зарплаты тех, кому они по преимуществу нужны. Официальное жалованье (ставка) школьного учителя в провинции - что-то около 800 рублей в месяц. Работая на износ, он может дотянуть до полутора тысяч - из чего же ему книжки покупать? Он и газету-то покупает, крепко подумав. Ну, вот сейчас некое шевеление пошло во властных верхах на предмет образования, и, вероятно, с большой помпой учительское жалованье удвоят. Станет оно около ста долларов. Стыдоба! Но ведь и из этих учительских копеек сложатся многие тысячи рублей для Акунина или Марининой: учителя тоже люди, а последние романы Акунина в Иванове (300 верст от Москвы) продаются в книжных магазинах аж за 90 рублей штука.

А это ведь всего лишь массолит, что ж говорить о книжках, стоящих в культурной иерархии выше? Их просто в провинцию не повезут, потому что бессмысленно.

Вот, к примеру, читаю я сейчас "Дневники. Записные книжки" Ивана Егоровича Забелина, знаменитого историка российского, человека умного и своеобразного. Выпустило эту книжку издательство имени Сабашниковых - весьма прилично издали, с научным аппаратом, на хорошей бумаге и пр. Объем средний - страниц 400, и стоит эта книжка в "Библио-Глобусе" 126 рублей. Я несколько больше школьного учителя зарабатываю, и все равно морщусь, такие книжки покупая. Неприятный привкус у такой покупки: я-то ведь всего-навсего свою страсть к такого рода чтению удовлетворяю, а кому-то, может быть, эта книжка для конкретного дела позарез нужна, но он купить ее не может, поскольку дорого, а на библиотеку - при тираже 3000 - надежда тоже плохая.

А дневники у Ивана Егоровича замечательные - теплые такие, искренние, много быта - даром что был Забелин его историком. Читая, я даже начал выписки делать по старой привычке на случайных каких-то листочках.

Вот, например, о кружках Белинского-Герцена в 40-х годах: "Попоек и обедов не было, даже водки мало пили, один чай". Занятно, думаешь: то есть водку пить - тогда как бы попойкой и не считалось, просто особенность быта была такая - ежедневно водку пить.

Еще о Белинском забавное: "Виссарион отличался непостижимою быстротою понимания, готовый всегда отказаться ото лжи, если только ему докажут эту ложь. - А ты, брат, наврал, и очень наврал. - Как наврал, врешь ты сам, докажи, что наврал. - Ты, брат, наврал - и после доказательства Виссарион, как ребенок сознавался, что наврал и в следующем номере журнала писал: мы прежде ошибались и пр." Только вздохнешь: этакого простодушия от нынешних критиков не дождешься, а ведь Белинский был при том "неистовым".

Много у Забелина и слов, которые в нынешнем языке тоже есть, но в другой "аранжировке", то есть с суффиксами и окончаниями, которые не утвердились, а были, между тем, выразительны. Ну, например, - "пропагандир". Или - "тенденциальная" точка зрения.

А то вдруг встретится такое, из-за чего в словари приходится лезть: "Едет будто бы Ананов, богатый человек, в эгоистке. Его жандармы остановили вскачь, выводят из коляски под руки" (1861).

"Эгоистка" - это чудесно! Даже и неважно, средство это передвижения или одежка какая-нибудь (все-таки средство передвижения, если Далю верить), настолько образ хорош: "Богатый человек в эгоистке".

Ну и, разумеется, как во всяком дневнике умного русского человека, у Забелина много нелицеприятного и грустного о России - сверху донизу. Почти ничего не изменилось...