Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Книга на завтра < Вы здесь
Рецензия после рецензии
Л.Ф.Кацис. Владимир Маяковский: Поэт в интеллектуальном контексте эпохи. - М.: Языки русской культуры, 2000

Дата публикации:  18 Января 2001

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Признаться, я сильно запоздала с этой рецензией. В чем каюсь. Но нет худа без добра. В результате случилась вещь редкая, а на моей памяти - чуть ли не единственная в своем роде. Неспешный, академический (в библиографическом отделе, по крайней мере), раз в два месяца выходящий "НЛО" обогнал оперативный, ежедневно обновляющийся РЖ. Хотя в случае с книгами Кациса это и для "НЛО" прецедент: "сегодня в газете, а завтра в куплете" - не его кредо; в том же библиографическом отделе 45 номера, где В.В.Николаенко рецензирует летние книжки Кациса1, - наполовину, как водится, издания прошлогодние и позапрошлогодние. Но тем уникальнее ситуация, и складывается она в пользу Леонида Фридриховича Кациса. Очень нужные и своевременные книжки он написал.

И все же во всей этой истории (т.е. в том, что первое слово оказалось за "НЛО") есть своя логика и если не закономерность, то правомерность во всяком случае.

Существует такая вполне очевидная вещь, как прагматика текста. Она происходит там, где кончаются отношения "автор - книга" и начинаются отношения "книга - читатель". В случае с Кацисом здесь всегда присутствовала известная двойственность. Его аудитория достаточно широка (почти как у М.Золотоносова, да и пишет он зачастую приблизительно о том же), но делится на две неравные и, скажем так, неравноценные части. Для т.н. "широкого круга читателей" Кацис - автор элитарный, высоколобый, большой ученый, может быть, даже "слишком ученый": редко кто из "широкого круга" всерьез забирался вслед за этим автором в его интертекстуальные дебри, однако как раз в силу всех этих головокружительных сближений, фейерверка имен и цитат, случайной и оттого еще более загадочной терминологии, - короче говоря, в силу всех этих интеллектуальных излишеств - возникал известный решпект, безусловное почтение: не понимаю, но уважаю.

Что же касается узкого круга не к ночи будь помянутых специалистов, то здесь Кациса никогда не праздновали и полагали рифмой к Эткинду (тому, что про Эрос и Танатос). Правда, скандальное недоумение первых конференций сменилось спокойной привычкой, а привычка - смирением и отчасти признанием. Автор примелькался, лет через -цать из анфантеррибля превратился в человека с заслугами, Академия ему не светит (хотя все может быть опять же), однако статьи в системных журналах и грантовые монографии - сколько угодно. И в этом смысле рецензии В.В.Николаенко очень показательны. У них есть своя эволюция: "Статью Кациса саму следовало бы откомментировать, - не без ехидства писал я в одной из первых своих рецензий". Теперь тот же автор без всякого ехидства признает за монографией о Маяковском исчерпывающую полноту контекста, а за контекстом, в свою очередь, актуальность и убедительность, после чего традиционные упреки в невнятности и методологическом идиотизме ("Кацис слишком часто теряет власть над интертекстуальной методой, об опасности которой писать в очередной раз мне уже просто неловко") выглядят обязательной данью жанру или дежурным отбыванием номера, - как бы то ни было, но, став традицией, они и самого виновника торжества в известном смысле узаконили.

В общем, короткий смысл длинной речи в том, что приговор рецензента "НЛО" должен был предшествовать этой моей статье, а не наоборот. Право судить о научных достоинствах книги Л.Ф.Кациса должно в первую очередь быть отдано специалисту - именно в силу своеобразной репутации автора и неравноценности его читательских резонансов.

Герой этой фундаментальной - громоздкой, но безусловно основательной в лучшем смысле слова - монографии в чем-то сходен с автором: он тоже анфантеррибль, и не только по жизни, но и по смерти имел серьезные проблемы и с репутацией, и с резонансом. Что касается школьного Маяковского, то до известного момента он был советским памятником, и когда наконец в этот самый известный момент был сброшен с пьедестала, казалось, справедливость восторжествовала. Никто кроме и никто более не нуждался в этой процедуре, разве что вместо "хрестоматийного глянца" и монументального "основоположника" той же самой неподготовленной, мягко говоря, аудитории был явлен Франкенштейн, моральный урод и бытовой мазохист.

Судьба Маяковского не школьного, а академического складывалась, кажется, более адекватно: тон был задан Якобсоном и Харджиевым, "советское маяковсковедение" можно вынести за скобки, однако если присмотреться к научному аппарату той же - новаторской по пафосу - монографии Кациса, вдруг окажется, что все или почти все ее открытия, неожиданные аллюзии и "далековатые сближения" так или иначе были проговорены - иногда между делом, иногда в других контекстах, но в каждом отдельном случае открытия Америки в буквальном смысле... не происходит. Произошло другое: впервые все эти "интеллектуальные контексты" собраны воедино, и экзотическая фигура "грубого гунна", до сих пор "выламывающаяся" из всех мыслимых идеологических систем и интеллектуальных иерархий (речь все о том же "широком круге читателей" Маяковского, притом что Маяковский никогда не был и не стремился быть поэтом элитарным), в эти контексты вписана. И хорошо, что это сделал именно Кацис. Сделай это, к примеру, Омри Ронен, отличная получилась бы книга, выпустил бы ее какой-нибудь американский университет, и стала бы она достоянием все того же узкого круга не к ночи будь помянутых... и т.д. Книга Кациса, именно по причине методологической спорности, наделает некоторого шороху, и конечный результат будет иным: "интеллектуальный контекст" отныне станет достоянием и широкого круга газетных арт-критиков, тех, кто несет культуру в массы. И это вовсе не плохо, а, наоборот, хорошо.

Что же до пресловутого "метода Кациса", то вот так, чохом, объявить его некорректным - тоже не вполне прилично. Ловить блох на протяжении 700 с лишним страниц - занятие, прямо скажем, неблагодарное. Тот же рецензент "НЛО", нарвавшись на вранье в цитатах в "Русской эсхатологии...", запоздало пожалел, что прочитал монографию о Маяковском без "предвзятой настороженности".

Мы сделаем иначе.

Мы однажды практически наугад откроем этот том и попробуем проследить за головокружительными пируэтами Кацисова интертекста: "Глава 1.1.2. Гейне. Анненский. Маяковский". Суть главы в том, чтобы описать "многократно описанную и до нас роль творчества немецкого поэта для Маяковского", но не прямым, а окказиональным образом: "часто мотивы творчества того или иного поэта возникают у Маяковского благодаря чьему-то посредству". Здесь таким посредником, по версии Кациса, стал Анненский, вернее, его статья "Генрих Гейне и мы". Вот, казалось бы, и все. Прямой путь - лучший из всех возможных. Но Кацис никогда не искал прямых путей. Вначале следует пространный пассаж о Маяковском и Северянине, потому как означенная статья Анненского "стала одним из подтекстов стихов Игоря Северянина". Стихи такие:

Прах Мирры Лохвицкой осклеплен,
Крест изменен на мавзолей, -
Но до сих пор великолепен
Ее экстазный станс аллей.

В статье Анненского о Гейне тоже есть слово "мавзолей" (но не для рифмы и в контексте несколько другом, чтоб не сказать обратном). Цикл стихотворений Северянина называется "Пролог". И у Гейне есть цикл в "Книге песен" под таким же названием. И "то, что это (анненско-гейневские подтексты Северянина? - И.Б.) близко к истине, подтверждает важнейший образ стихотворения Северянина, где герой целует "холодный мрамор" Сфинкса. Ведь в поэме "Флейта-позвоночник" герой будет целовать губы любимой, сравнивая их с холодом вырубленного в скалах монастыря". Я пока следую за текстом Кациса и не пропустила ни одной логической связки, так что все вопросы - не ко мне. "Флейта-позвоночник" упомянута здесь затем, что далее речь пойдет о "национальном вопросе", который "начиная с "Флейты-позвоночника" будет сопровождать жизнь и творчество Маяковского". Вопрос этот "занимал и Достоевского, и Розанова, и, кажется, Анненского, не говоря уже о Гейне".

Вот такую затейливую фигуру проделывает мысль Кациса в продолжение всего лишь нескольких абзацев (с. 34-35). Притом что приведенные в этой главе контексты из Гейне, Анненского и Розанова в самом деле создают эффект стереоскопии, слеплено все это таким невероятным образом, что благодарить автора уже нет никаких сил.

Напоследок хочется привести еще один замечательный пример интертекста, но на этот раз не из Кациса, а из Омри Ронена. Кацис приводит цитату про хрестоматийные "Стихи о советском паспорте" без конкретной отсылки к статье Ронена. Итак: "Вольная шутка Маяковского восходит к письму И.С.Тургенева, которое поэт мог прочесть в том самом # 5 "Нового мира" за 1926 г., где были напечатаны его "Стихи Сергею Есенину": "Черт бы его побрал - был, кажется, в Люцерне, в Базеле, в Келе, в Мангейме, в Майнце, - постепенно потерял зонтик, шинель, шкатулку, палку, лорнетку, шляпу, подушку, ножик, бумажник, три полотенца, два футляра (фуляра? - И.Б.) и две рубашки и теперь скачу в Лейпциг, с чемоданом, пачпортом в кармане и х...м в штанах, и только! И смех и горе!" Собственно, вот анекдот, он же образцовый интертекст - с указанием конкретного источника конкретного текста, более чем вероятных обстоятельств знакомства с ним; наконец, он объясняет известную двусмысленность политических стихов. Ничего более про анализ Ронена не знаю и сказать не могу: Кацис здесь по какой-то непонятной причине утаивает свой источник. Тем не менее тургеневский контекст в самом деле позволяет так или иначе связать "Стихи о советском паспорте" с парижским любовным циклом (сама фигура Тургенева здесь становится знаковой); притом, как сам Кацис справедливо в какой-то момент замечает, "к советской паспортной системе международный паспорт Маяковского отношения не имел. Однако впервые советский человек получал возможность жениться с этим документом за границей". Вот, казалось бы, и весь сюжет (разве что еще один "интертекст" сюда просится: "...На право вас любить не прибегу к пашпорту..."), однако эта стройная картина - плод моей реконструкции. Потому что Кацис тут вспоминает Марину Цветаеву:

Дай! (На языке двуостром:
На! - двуострота змеи!) (?),-

Аверченко и "Пушторг" Сельвинского, и все это вперемешку с Бруно Ясенским и Эренбургом. Последовательность описать не берусь, все так или иначе к Маяковскому имеет отношение, вот только распутывать этот невероятный клубок - в самом деле отдельная работа для следующих комментаторов.



Вернуться1
Практически одновременно с монографией о Маяковском в "ОГИ" вышла Кацисова "Русская эсхатология и русская литература".


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Александр Скидан, Сумма поэтики /16.01/
Аркадий Драгомощенко. Описание. - СПб: Издательский Центр "Гуманитарная Академия", 2000.
Александр Уланов, Возможно неточно /16.01/
Аркадий Драгомощенко. Описание. - СПб: Издательский Центр "Гуманитарная Академия", 2000
Ирина Каспэ, Кода восхода /15.01/
Вера Павлова. Четвертый сон. - М.: Захаров, 2000.
Вера Павлова. Линия отрыва: Книга стихотворений. - СПб.: Пушкинский фонд, 2000.
Шамшад Абдуллаев, Тоска и воля /11.01/
Петер Хандке. Страх вратаря перед одиннадцатиметровым. - СПб.: Амфора, 2000.
Олег Дарк, В сторону Адамовича /10.01/
Марина Цветаева - Георгий Адамович: Хроника противостояния. - М.: Дом-музей М.Цветаевой, 2000.
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Книга на завтра' на Subscribe.ru