Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Книга на завтра < Вы здесь
Городской альбом - 3
Enter 2000. Книга донецкой прозы. - Донецк, 2001. - 324 с.
Родомысл. #2, 2000. #3, 2001. - Енакиево, 2001.


Дата публикации:  25 Июня 2001

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

"Текст города Д."

"Городской альбом" - это статьи о городах, происходящие из книжек, которые эти города представляют. Я начинаю с объяснений, потому что первые две статьи - о Львове и Черновицах - появились без малого год назад.

Третья будет о Донецке, что следует из реквизитов, однако тут есть большая разница. Тогда речь шла о городах как таковых, и поводом были путеводители и фотоальбом. С Донецком совсем другая история. Мне не попадались издания, так или иначе культивирующие визуальный Донецк, любовно описывающие городское пространство со всеми его ландшафтными и архитектурными красотами. Что не означает, будто Донецк-город не способен вызывать известных чувств. Я читала однажды статью о Минске, смысл которой был в том, что легко, мол, писать про города с историей и биографией, а каково писать про города, в которых нет ничего, кроме них самих, города, которые никоим образом собой не отягощают, и находясь в которых тем острее ощущаешь собственную самость и собственное одиночество.

Я не стану утверждать, что "текст города Д." исключительно эгоцентричен, но и "Донецка-города" - городского текста - из антологии донецкой прозы под названием "Enter" и с первым концептуальным заголовком "Текст города D., или Игры в прятки на терриконе" - как-то не вырисовывается. Возникает, правда, смутное ощущение некоего рельефа (того же террикона), и странное слово остается в памяти. Кстати, оно означает искусственный рельеф, не природой, а человеком сделанные горы. Можно было бы выстроить на этом "терриконе" что-то концептуальное об артефактах, видимостях, мнимостях и нарочитости текстов, вокруг них порождаемых. Но это будет слишком просто и потому неверно. (Не исключено, что в языке "Enter'а" террикон - это те самые курганы темные, солнцем опаленные - из старой песни о главном. Но тогда показательна как раз таки смена языка).

Если под "текстом города Д." подразумевать "Enter", как того хотят составители, то есть сборник, совокупность текстов, собранных под одной обложкой, это будет абстрактный "текст города Д.", - здесь вам скажут "гипертекст", еще скажут "виртуальный", да и вообще как-то обалдевают от новых слов, мания начинающих юзеров, надо думать. Одно название чего стоит. Но там и вся конструкция-рубрикация выстраивается на таком юзерском енглисхе с разного рода изысками. Например: Dama & amp; @. Это когда пишут женщины про женщин, или мужчины - опять-таки про женщин. А @, соответственно, - довесок к ребусу.

Так вот, совокупный "текст города Д." несет в себе качество единого культурного пространства, когда "пространство" понимается как троп. Прямых пространственных характеристик здесь нет (или почти нет). Исключение составляют, наверное, два коротких рассказа Дмитрия Пастернака, органичные внутри собственной архаики: предмета - Дома, Бабы (так! не "бабушки", что привычнее уху, но Хранительницы Очага), затем постепенно появляется то, что за Домом, вокруг Дома - Карьер и "террикон Фудзи" (это уже из японского кино, надо думать). Реальность существует где-то в процессе перетекания мифа в историю: главное событие - смерть Бабы, столь же неизбежная и естественно ожидаемая, сколь и странно-невероятная в этом медленном, пристальном и незыблемом мире. И здесь то исключение, что подтверждает правило: этот очень "внимательный к пространству" текст - не городской по сути. Города как такового тут нет и быть не может. Там же, где он есть (у этого автора, кстати, тоже) - его как бы и нет. Есть общеурбанистическое времяпрепровождение: кофейни, магазины, университет, библиотеки, казенные институции и жилища - и нет домов, улиц, садов и памятников, почти нет топонимики, то есть того, что делает городское пространство опознаваемым. Насельники этого неопознаваемого города очень внимательно присматриваются к себе и себе подобным: это сплошь библиотекарши и учительницы, студенты-филологи, бывшие и настоящие, одинокие девушки и пьющие мужчины, попадаются люди без определенных занятий, читавшие Миллера - со всеми вытекающими. И у них практически нет привычки разглядывать и узнавать что-то другое, кроме своего антропо-изоморфного собеседника. Наверное, "город с историей", город как подчиняющее себе пространство, город, который довлеет любому, кто пишет в этом городе (...так отчего ж до сих пор этот город довлеет / мыслям и чувствам моим по старинному праву...), в самом деле лучшее лекарство от эгоцентризма - в культурном смысле, хотя опять же - как сказать... В случае с Донецком мы имеем очень узкий круг книжно-пишущих людей, и за тем, что выходит из под пера этих людей, в первую очередь встает вкус к литературе, причем современно-журнальной (чтоб там не говорили о смерти толстых журналов и разрушении единого культурного пространства: в донецких библиотеках в очередь читают "Новый мир", - факт!), затем известный реальный и культурный опыт - урбанистический в габитусе; но каков город - Донецк, чем отличается он от других русских и украинских, больших и малых городов, широки ли там улицы, как они, эти улицы, называются, бывают ли там переулки, есть ли там свой "Сайгон", или свой памятник Пушкину, - короче говоря, из "текста города D" Донецка-города не возникает. Если бы издатели "Enter'а" назвали свой "General Overview" "Текст города Х." (Харькова - т.е.), или за сакраментальным D. скрывался, скажем, Днепропетровск, ничего в этом "тексте города..." существенно не изменилось бы.

Для книжки, о которой речь, это не хорошо и не плохо, просто, прежде чем говорить о том, что в ней есть, хотелось бы сразу определиться с тем, чего в ней нет и искать не стоит, несмотря на пресловутое "General Overview".

А вот условный Донецк - как пространство культурное или, как раньше говорили украинские краеведы, - "культурный уголок", угадывается легко, причем и новейшая антология, и журнал, имеющий уже хоть небольшую, но историю ("Родомысл" выходит второй год, будучи журналом региональным по интенции, издается он при этом, как ни странно, в Енакиево, но превалирует здесь Донецк), образ этот создают очень последовательно. И тот контекст, который в прозаической антологии приходится реконструировать и вычитывать между строк, в журнале уже проговаривается со всей очевидностью. Вообще, "Родомысл" - это имеет смысл сказать сразу - журнал идеальный именно в журнальном своем качестве: он более чем собственно литературу "региона" представляет именно литературный и культурный контекст. И по прочтении двух номеров все действующие лица и исполнители этой игры ("игры в прятки на терриконе"?) становятся вам не просто известны, но знакомы как соседи по лестничной клетке: вы знаете про них все - где учились, кем работают, как выглядят (это, правда, с трудом, - полиграфия оставляет желать), кем друг другу приходятся, кого любят, кого нет, и т.д. Здесь масса читательских рейтингов - от женщин и от мужчин, от молодых и от старых, но все они более или менее единодушны в выборе поэтического "короля" (вернее, "королевы") этих мест. В этом очень узком и свойском культурном кругу царит матриархат, причем женщины (одна - с большим отрывом, несколько других - в плотной группе "бегущих за лидером") столь очевидно доминируют, что появление авторов-мужчин в "дамской" рубрике и с "дамской" прозой воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Сакраментальная "Dama & amp; @" - центральная - не только по местоположению, по качеству тоже - рубрика донецкой антологии. Открывает ее... мужчина по имени Владимир Рафеенко с незамысловатыми историями из жизни девушки, которую зовут Потопа (с Петром Пустотой не имеет ничего общего, по счастью, но в пресловутом "General Overview" определяется как "апокалиптическая ... метафора всемирной катастрофы"). А завершает другой мужчина - Владимир Скобцов с травестированным комиксом "Василий и Маргарита". Владимир Рафеенко появляется на страницах антологии не однажды и, судя по читательской критике "Родомысла", его "Краткая книга прощаний" имеет в этих краях бурный резонанс. В одном из читательских писем эта проза названа "рафеенированной", однако, несмотря на претенциозно-интеллектуализированный стиль програмных заявлений "Enter'а", она все же обретается где-то в орбите "Русской книги людей" Владимира Тучкова. Причем донецкая "Книга..." даже скорее "про людей", нежели выхолощенные до глянцевого эффекта тучковские миниатюры. Но феномен любопытный, если задуматься: одно дело - умственно порождаемая поп-культура в тиражной Москве, и совсем другое - воспроизведение тех же образцов в штучно-домодельных провинциальных изданиях. Наверное, это даже скорее хорошо, чем плохо. Обычно провинциальные элиты в силу неадекватности собственной акустики склоняются к формату "fur wenige" и в нем благополучно загибаются. Другой путь: растяжка от модной женско-иронической прозы до журнала "Магазин" - кажется продуктивнее, и в житейском смысле, и, как ни странно это звучит, в общекультурном. В самом деле, читателя трудно завоевать самозабвенным профетическим бормотанием, и всякое культурное миссионерство начинается с доступных массовых форм. Большинство авторов "Dama & amp; @" вполне органично выглядели бы в известной "женской" серии "Вагриуса", хотя лучше было бы, если б в местных пределах заработали наконец тиражные издательства, и донецко-днепропетровско-харьковский читатель, подобно утопическому некрасовскому мужику, не Доценко с Марининой, а собственных Рафеенко и Хаткину с базара понес.

То было отступление о культурной перспективе, теперь же собственно о дамах.

Дамы - или как вслед за Гоголем повторяют теперь теоретики постфеминизма - господа дамы здесь, как было уже замечено, "делают игру". Если оставить за скобками многоликую Елену Стяжкину (она же Юрская, она же Турубинер) с эротическим сериалом из жизни сексуально раскрепощенной университетской лекторши и Светлану Заготову, по прочтении "Дневника" которой вспоминаются все те же теоретики постфеминизма, сообщившие не так давно, что соответствующая проза "вышла из сорокинских штанов" (а что еще можно вспомнить, читая скучные откровения в роде: "Опять снилось дерьмо"), остаются Элина Свенцицкая, известная в российских столицах по Фестивалю малой прозы, и, за пределами Донецка, к сожалению, известная мало, но безраздельно царствующая в этой епархии Наталья Хаткина. Дамы здесь с характерной ренессансной способностью - делать все! - стихи и прозу, критику, журналы и книжки, Элина Свенцицкая даже билингвальна в своем роде: пишет прозу на русском и стихи на украинском. Впрочем, лучше бы она этого не делала, потому что думает она по-русски, что очевидно. И украинские авторы из "OSTа", кажется, недвусмысленно ее чураются. Вообще русско-украинские отношения в Донецке и окрестностях выглядят откровенной дистрибуцией: они никоим образом не соприкасаются. Украинский "OST" смотрится маленькой культурной автономией - даже внутри концептуально открытого "Enter'а".

Русская проза Свенцицкой безусловно оригинальнее ее украинских стихов, но это еще небольшой комплимент. Хочется думать, что весь этот бытовой гинекологический абсурдизм a la Петрушевская мы уже в свое время проехали, хотя в самом деле есть указания на застревающий психоз, и чем дальше от очагов распространения, тем дольше застревает. (Там, например, есть рассказ про девушку - в медицинском смысле - которая очень боялась гинекологического кресла, и дальше все как в детской страшилке: ей без конца слышится, как по радио объявляют: Девушка, девушка! Кресло на колесиках едет по улице! Девушка, девушка! Кресло на колесиках подъехало к твоему дому... и т.д. Все это было бы даже смешно, если б остальные рассказы не были про то же самое.)

Наконец, про Наталью Хаткину: last but not least.

Это довольно сложно - писать о Хаткиной. Я уже делала это, и, кажется, не однажды. Речь тогда шла о местных иерархиях, о том, что Хаткина - лучший поэт давнишнего донецкого журнала "Многоточие", и о том, что откровенная литературность лучше подражательной литературщины, по невежеству выдаваемой и принимаемой за "авангард". Все справедливо. Сила Хаткиной в том, что она делает из собственной литературности сюжет. Она пишет стихи от имени женщины, которая больше всего любит читать стихи. И как теперь выяснилось, она пишет прозу от имени такой же "книжной" женщины, и на ее библиотечной профессии держится сюжет:

Откуда берутся дети? Я, наверное, редкий экземпляр, но этот вопрос меня никогда не волновал. Когда мои маленькие сверстники еще колебались между аистом и капустой, мне уже все было доподлинно известно: дети заводятся между книжными страницами. Вот моя мамочка перечитывала "Легенды о короле Артуре", и как раз в конце главы о безупречном рыцаре Ланселоте и королеве Гвиневере родилась я. ("Бумажная бабушка")

Каковы перспективы этой простодушно-читательской литературы в пору романов филологических, феминистских, постфеминистских и постмодернистских, каких угодно, только не простодушных? Боюсь, что неважные. Растиньяка из Хаткиной не выйдет, и вряд ли она отправится в поход на столичные мейнстримные издательства. Кажется, ей достаточно единодушного голосования Донецка и окрестностей. Хорошо ли это? Как сказать... Здесь вопрос не о сверчках и шестках, не о первых на деревне etc. Вопрос в известном тщеславии, присущем любому дару и приводящем его в движение, а каково его направление - центростремительное или центробежное, - не суть. Суть в движении, между тем абсолютная монархия в пределах одного, отдельно взятого "города Д." - плохой стимул. Более всего силу и слабость этой царственной позиции видно как раз таки в журнале: Хаткина исключительно хороша в роли "организатора процесса", похоже, что ее культовое участие и есть залог жизнеспособности такого специфического литературного организма, как провинциальный журнал. Интерактивные рубрики - ее удача, а вот критика - провал. Монарх может только миловать и быть снисходительным, что она и делает. А вот у критика такого права нет.

Но как бы то ни было, Наталья Хаткина, равно как и другие создатели и участники нынешнего донецкого "литпроцесса", свое место в культурной истории Донецка уже застолбили. Есть заведомый парадокс в концептуальной открытости "Enter'а" и неизбежной самодовлеющей "отдельности" всякой провинциальной ситуации. Зачастую участники этой "игры" лицедействуют по законам "домашнего театра": актеры - они же зрители. И фокус в том, что все знают друг друга, партер кипит и всякое действо обречено на успех. Нет и не может быть одной лишь отстраненности, которая есть необходимое условие всякого профессионального занятия. Рампа здесь более чем условна, а акустика такова, что голос из зала слышнее всех других шумов. И спрятаться в таком пространстве решительно некуда: какие уж тут игры в прятки на терриконе...


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Наш МИД издательского дела /21.06/
Однажды Пушкин в письме к брату Льву назвал себя "министром иностранных дел" на Российском Парнасе. В современном российском книгоиздании достойным наследником данного титула, как и самого пушкинского дела, можно, вероятно, назвать издательство "Радуга", отмечающее в этом году свой 20-летний юбилей.
Тамара Эйдельман, Урок Тивадара Сороса /18.06/
Тивадар Сорос. "Маскарад. Игра в прятки со смертью в нацистской Венгрии". В 1944 г. большая часть венгерских евреев была уничтожена - уцелеть смогли только около 100 тысяч жителей Будапешта. В этой ситуации Сорос, снимающий комнату у ненавидящей евреев хозяйки, каждый день ходит в кафе и плавает с сыновьями в бассейне.
Александр Уланов, Тысяча лет цветка /15.06/
Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи: в 2 т. СПб., Гиперион, 2001.
Линор Горалик, Здесь курят Мальборо /15.06/
Кристофер Бакли. "Здесь курят". - М.: Иностранная литература, 2001.
Дмитрий Бавильский, Екатеринглюк /13.06/
Валерий Исхаков. "Читатель Чехова". "Дружба народов", 2001, #5
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Книга на завтра' на Subscribe.ru