"Она выбрала узорчатую бумагу, которая, будучи того же синего цвета, что и платья танцовщиц Госэти, как нельзя лучше подходила к случаю, и, нарочно изменив почерк, написала эти несколько строк изящной скорописью, с переходами в тональности туши - от густо-черной к тающе-бледной, еле уловимой глазом". Наверное, так писала тысячу лет назад сама Мурасаки Сикибу.

Во дворце - павильон Грядущей прохлады и ворота Таинственного блеска. В структуру учреждений входит Управление Темного и Светлого начал. Герои "Повести о Гэндзи" служат при дворе. (Но ни слова о делах! "Левый министр, по обыкновению своему не желая упускать такого случая, вышел к ним с корейской флейтой".) Попадают в опалу и скитаются по живописно запустевшим местам. Зачитываются повестями о любви. Посещают любимых и впадают в тоску. Церемонии, праздники, музыка.

И все балансирует на тончайших гранях; все видимо как сквозь дымку. К музыке присоединяются время года и воздух: "Японское кото звучит особенно проникновенно и ярко в осенние вечера, когда окрестности залиты холодным и ясным лунным светом. Причем играть лучше не в глубине покоев, а на вольном воздухе, чтобы звуки струн свободно сплетались с голосами насекомых". Мечтать о встрече в течение весны и лета, увидеть девушку осенью - и разочароваться в ней. Женщины, молчащие, таящие обиду - и вдруг исчезающие. Месяцами собираются что-то рассказать - а потом рассказ заменяет подаренная флейта. Обсуждают, какой вид сверчков лучше поет. Девушка, которой признание в любви досталось по ошибке, вместо другой, уклонившейся от встречи, "прежде жизнерадостная и беззаботная, с каждым днем становилась все печальнее". Император грустит об умершей любимой, а в павильоне его главной жены и матери наследника - громкая музыка. Восхищаются элегантностью жестов - и умирают от тоски, балансируя между любовью и отстраненностью. И чем больше красота, с которой встречаются, тем сильнее дурные предчувствия. "Принцесса напоминает весенний побег ивы, неспособный противостоять даже ветерку от соловьиных крыльев". Неразрешимость отношений все безысходнее. Но у зимы тоже есть своя красота. "Зимняя ночь, когда искрится снег, залитый чистым лунным светом, и причудливый, лишенный красок пейзаж так странно волнует сердце... Засохшие кусты и травы вызывают невольную жалость, ручьи словно захлебываются от рыданий, и что-то неизъяснимо жуткое чудится в скованной льдом глади пруда..."

И не так давно начали мы сами продвигаться к изяществу мелочей, радости печали, красоте недосказанного. "Несколько колледжей в Нью-Йорке включили "Гэндзи-моногатари" в курс литературы ХХ века... Я даже думаю, что психологически американцам ХХ века ближе "Гэндзи", чем европейская литература ХIХ века". (Дональд Кин)

В такой книге поэзия неизбежна. "Даже глупец может проникнуть в сущность поэзии, если три раза подряд прочтет "Повесть о Гэндзи", тогда и у него возникнет вкус и желание к поэтическому творчеству... Самое прискорбное - это стихи, написанные человеком, который не читал "Гэндзи", - говорит Фудзивара Сюндзэй уже через двести лет после Мурасаки Сикибу. Тем более что умение слагать стихи во времена "Гэндзи" было так же необходимо для продвижения по службе, как и умение играть на нескольких музыкальных инструментах, расписать веер в китайском или японском стиле. Частная жизнь без стихов тоже немыслима. Герои "Повести о Гэндзи" перебрасываются цитатами в обычной беседе не хуже постмодернистских литераторов. После свидания обязателен обмен пятистишиями-танка.

Неглубокой зовут
Эту речку, но чувства глубокие
Зародились в душе.
Почему же так далеко ты,
Отраженье в горном колодце ?-

пишет ушедший, а девушка отвечает:

Зачерпнуть не спеши,
Зачерпнешь - и раскаешься после.
Колодцу в горах
Отраженье решусь ли доверить ?
Он, молва говорит, мелковат...

Но всякое нарушение меры здесь тоже неизящно. "А некоторые мнят себя поэтессами, просто шагу не могут ступить без стихов, то и дело, причем, как правило, некстати шлют тебе свои произведения... Не ответишь вовсе - прослывешь бесчувственным мужланом, не ответишь достойно - позор на твою голову ! Спешишь утром во Дворец либо на праздник Пятой луны... а тебе приносят письмо с многозначительными намеками на какие-то корни..."

Хладнокровие и пылкость. Почерк должен быть красив, несмотря на все душевные смятения. Все должно быть изящно и в мелочах. Вот приготовления к рассматриванию картин: "Столики были покрыты желтовато-зеленой корейской парчой. Форма ножек и обвивающиеся вокруг них шнуры отвечали последним требованиям моды. Девочки-служанки были облачены в зеленые платья и кадзами цвета "ива". (Цвета одежд всегда тщательно описываются. Мурасаки Сикибу - прекрасный живописец.) И не дай бог привязать письмо к цветку гвоздики, если цвет бумаги с ним не сочетается.

Даже если прольет
На тебя свет свой утренний солнце,
Жемчужный тростник,
Не стряхивай сразу же иней,
Упавший на листья твои...

Это письмо, разумеется, "было привязано к тонкому стеблю тростника, на листьях которого еще сохранился иней".

И японский Дон Жуан, блистательный Гэндзи, никого не покидает, а разрывается между возлюбленными, каждую из которых любит по-своему - и по-своему искренно. Он не забывает даже тех, с кем виделся лишь однажды. "Все женщины, с которыми встречался он вот так, от случая к случаю, были особами незаурядными, каждая обладала своими достоинствами... Возможно, поэтому Гэндзи в течение долгих лет неизменно оказывал им внимание, и они отвечали ему нежной привязанностью. Разумеется, бывало и так, что какая-то из его возлюбленных, обиженная недостаточным, как ей казалось, вниманием с его стороны, устремляла свое сердце к другому, но Гэндзи смирялся, видя в этом лишь очередное проявление непостоянства мира". От многих возлюбленных много и печали, - когда с ними расстаешься, когда кто-то из них умирает.

Это книга, которую хорошо читать, вспоминая тех, кого рядом нет - умерших, оставившую или оставленную любимую. Проникая в то, что японцы зовут "мононо аваре", печальное очарование вещей, их красоту и хрупкость. В удивление и радость от происходящего - и горечь от его ускользания. "Начал накрапывать дождь, налетел холодный ветер с гор, водопад, наполнившись водой, громче прежнего загрохотал по камням. До слуха долетали сонные, невнятные голоса, произносящие слова сутры..."