Сборники Pro et Contra, с завидной периодичностью выпускаемые издательством Русского Христианского Гуманитарного Института, уже давно закрепили за собой особое место и вполне респектабельный статус на избалованном полиграфическими и интеллектуальными изысками рынке гуманитарного российского книгопечатания. Каждый выпуск Pro et Contra (представляющий собой главную составляющую загадочного проекта "Русский Путь") целокупно посвящается тому или иному "монументальному" персонажу русской культуры или науки, закрепленному в массовом сознании в качестве "духовного" бронтозавра и "властителя" интеллигентских дум.

В этой книжной серии уже увидели свет "сборные" издания, посвященные таким широко известным персоналиям, как Бердяев, Леонтьев, Розанов, Флоренский, Гумилев, Горький, Пушкин, Бунин, Ахматова, Набоков, В.Вернадский, И.Павлов, Мережковский, и вот ныне - пришел черед Михаила Михайловича Бахтина.

Главным здесь должно считаться внутреннее противопоставление "оценок" (это слово присутствует на титульном листе каждого из сборников) интеллектуальной и духовной деятельности представленных "героев", когда-либо данных самыми несхожими их (этих героев) "современниками" или "исследователями".

Нельзя сказать, что Бахтин естественно вписывается в галерею персонажей серии. Из всех объектов Pro et Contra он самый "осовремененный" и относительно (историографически) "молодой". Помимо этого, у редакторов (главным в этом случае был Константин Исупов) возникали (не могли не возникать) и чисто объективные трудности, связанные с особенной сложностью и многоплановостью выбранного ими поля исследований - современной бахтинологии (или бахтинистики). Сомнения, относящиеся к самой идее выхода этого сборника, звучат, как ни странно, даже на страницах уже отпечатанного выпуска:

"...благодарим и тех, кто резонно возражал против самой идеи издания книги "М.М.Бахтин: Pro et Contra" : они нас почти убедили".

И все же сборник вышел в свет и оказался, паче чаяния, весьма интересным и примечательным. Книга открывается специально к ней написанной статьей К.Исупова, блещущего всеми необходимыми качествами современного информированного бахтиноведа. Автор попытался (весьма успешно, на мой взгляд) "прописать" Бахтина и его базисные концепты среди всего многоголосья западноевропейской и русской мысли, используя при этом достаточно широкий референтивный и философский аппарат, позволяющий явственно "утяжелить" многие высказываемые им соображения.

Между тем, классическими и весьма типичными для всех книг Pro et Contra могут считаться публикуемые и здесь тексты А.Луначарского, Н.Берковского, П.Бицилли, А.Бема, Р.Плетнева и других авторов этого поколения. Оказывается, что даже о Бахтине можно пытаться говорить на "привычном" (не отягощенном какой-то особенной глубиной) картонном языке, с помощью которого строились и строятся все прочие "мемуароцентричные" сборники этой серии.

"Тяжелая" наукообразная артиллерия начинается с переводного текста известной французской исследовательницы, на чей счет (совместно с другим "болгарином", Ц.Тодоровым) как правило спешат записывать "принесение" текстов Михаила Бахтина на территорию западной литературно-философской критики - а именно с Юлии Кристевой. Ключевые концепты Бахтина прокручиваются с чисто лингвистической эквилибристикой, к тому же удобренной старым добрым семиотическим колером. Насколько этот гальский текст понравился бы самому Бахтину - большой вопрос (мы знаем о его непростом отношении к тартускому структурализму с их знаковыми системами).

Сразу за работой Юлии Кристевой следует статья выдающегося русского ученого-гуманитария - академика Владимира Николаевича Топорова, посвященная мифологической подкладке (взятой сугубо схематически) "Преступления и Наказания". Эта работа имеет одну любопытную бахтиноведческую деталь: несмотря на то, что статья была впервые опубликована в специальном сборнике, посвященном семидесятипятилетию Бахтина, автор практически никак не актуализирует своей непосредственной зависимости от бахтинского вклада в достоевсковедение.

Сам юбиляр упомянут в статье Топорова лишь дважды, да и то в основном теле текста; ни одной нормальной ссылки на какую-либо работу Бахтина я в этом тексте почему-то не увидел.

За статьей академика Топрова составители резонно решили разместить известнейшую штудию его постоянного соавтора по семиологическим и мифологическим разысканиям - Вячеслава Всеволодовича (Комы) Иванова. Этот объемистый текст, озаглавленный "Значение идей М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге для современной семиотики", призван, по моему мнению, немало обрадовать читателя-исследователя, в первую очередь по причине полной недосягаемости первопечатного "тартуского" экземпляра. "Семиотика Бахтина" представляется академиком Ивановым (что вообще характерно для его трудов) весьма обстоятельно, рельефно и референтивно исчерпывающе. Позитивный эффект от чтения этой работы сильно омрачает лишь одно "методологическое" обстоятельство. Дело в том, что автор не проводит практически никаких концептуальных разграничений между текстами, подписанными именем "Бахтин", и текстами, подписанными "Волошинов" или "Медведев". В то время, на заре бахтинистики, многие ученые были несколько опьянены своим сенсационным "открытием" "Бахтина под маской" - по сути, гадкого подлога, сделанного в угоду сталинской цензуре. А многие изустные заявления самого престарелого ученого, сделанные им перед опекавшими его молодыми (на тот момент) филологами, лишь усугубляли дело.

Различные высказывания еще живых к тому времени (первая половина семидесятых) "очевидцев", например Лидии Гинзбург, тоже заставляли ставить знак равенства между Медведевым-Волошиновым и истинным Бахтиным. С высоты сегодняшнего дня надо заметить, что дело обстоит несколько сложнее, нежели это представлялось Вячеславу Всеволодовичу Иванову в семьдесят третьем году. Тексты Волошинова (вполне утонченного и образованного исследователя - филолога и музыковеда) никак не тождественны букве обычного Бахтина. Они написаны несколько иначе. В ином, что ли, ключе, в инобытийном языковом поле. Да, разумеется, с огромным, я бы даже сказал - непомерным давлением бахтинского разума. Только вот стиль в массе мест, сами словесные конструкции и интонации зачастую выдают другого (или других), не-Бахтина, и никак не могут принадлежать самому Михаилу Михайловичу. Вслед за Ниной Перлиной и Майклом Бернар-Доналсом можно мотивированно рассматривать эти "спорные" тексты в качестве (цититрую Бернар-Доналса): "плода многих рук, в том числе и Бахтина".

В свете этих соображений использование всех работ Волошинова - как это делает В.В. Иванов - "просто" в качестве дополнительного корпуса текстов Бахтина, не подписанных им, должно неминуемо представляться (в свете сегодняшней бахтинистики) неким досадным казусом.

Но главным "камнем преткновения" всех воспоследующих критиков этого бахтинского сборника, как мне кажется, должен все-таки стать сам выбор статейного состава его участников, сделанный составителем. А этот последний, посыпая голову пеплом, "опережает" свору грядущих хулителей своего труда и пишет:

"Досадно говорить, но на фоне беспрецедентного количества трудов о Бахтине и множества исследований, созданных в бахтинистской традиции, проблема отбора "самых-самых" репрезентативных текстов в рамках объема нашей книги оказалась нерешаемой даже теоретически".

С этим утверждением, между тем, согласиться весьма не просто. Во-первых, по поводу "объема нашей книги". Если сборник о Набокове содержал в себе 973 страницы, если второй том (при наличии первого) розановского выпуска серии все-таки имел, для примера скажем, - 590 страниц, то совсем неясно, почему столь "невероятно сложному" и важному Бахтину издателями было отмеряно лишь 550.

Во-вторых, не знаю, как о "самых репрезентативных" текстах, но о представлении тех или иных штудий (или даже отдельных фрагментов из них, как прекрасно делали редакторы выходивших в разное время "бахтинологий"), принадлежащих наиболее значимым в бахтинистике именам, говорить можно и непременно нужно. Тем временем отсутствие всех "самых-самых" имен, принадлежащих к "мировой гуманитарной мысли о Бахтине", не может не бросаться в глаза. Западные бахтинисты исчерпывается Юлией Кристевой и Клайвом Томасом, за пределами книги остаются как раз всех важные западные бахтиноведы. А именно - Кэрил Эмерсон, Нина Перлина, Майкл Холквист, Гари Морсон, Дэйвид Шепард (основатель единственного в мире Центра Бахтинских Штудий при Университете Шеффилда) и некоторые другие - такие, как А.Понцо, А. Ренфрю, К.Кларк, Д.Куюнджич, Р.Барский... Русский же бихтиноведческий пантеон исчерпывается в сборнике фигурами В.Махлина, О.Осовского и самого редактора К.Исупова. Совершенно непонятно, для чего понадобилось привлекать к печати относительно "маргинальные" в бахтиноведении фигуры, впрочем, ученых более чем достойных, просто не эксклюзивных специалистов по наследию Бахтина, - включая в сборник старые и относительно доступные статьи Л.Баткина, Д.Лихачева, С.Аверинцева. Никто из них не может (и не должен) считаться "показательным" и "нормальным" бахтиноведом, с точки зрения "современной международной науки о Бахтине". Редакторы сборника, по-видимому, несколько спутали жанровые образы объектов своих серийных выпусков - речь при подготовке "Бахтин Pro et Contra" должна была по преимуществу идти о привлечении конвенционально научных работ. И поэтому, Д.Лихачев или Л.Баткин, по идее, должны бы выступать не как некие "свидетельства исторического восприятия" фигуры Бахтина советской наукой эпохи махрового застоя, но в качестве адекватных современных бахтиноведов, а, к сожалению, именно в качестве таковых они себя не особо заявили. Поэтому достаточно обидно, что в таком амбициозном издании, как эта книга "Русского Пути", отсутствуют многие важные русские бахтиноведы, без которых трудно говорить о бахтинологии в России: И.Пешков, Н.Бонецкая, А.Грякалов, С.Бочаров, В.Тюпа, Н.Николаев и многие другие.

Слабая организация отбора необходимых материалов для сборника проявила себя и еще в одном - важнейшем - аспекте. Практически все статьи книги живо демонстрируют лишь "Pro" Бахтина, в то время как заявленное "Contra" явно скрыто от читательского взгляда. Критические точки зрения, направленные на построение альтернативных, анти-бахтинских моделей культурологии и филологии, исчерпываются либо анекдотическим курьезом (хоть и невероятно болезненным и кошмарно-несправедливым для реальной жизни самого Михаила Михайловича): стенограммой (разумеется, уже публиковавшейся ранее) "Заседания Ученого совета ИМЛИ им. А.М. Горького" на защите "Рабле в истории реализма" в качестве кандидатско-докторской диссертации. Либо анахроническим и немного ангажированным, не страдающем от избытка философской глубины "откликом" Виктора Шкловского, легко доступным - в его широко тиражированной книге семидесятого года издания "Тетива: о несходстве сходного".

Казалось бы: что может быть естественней, в этом контексте, знакомства с монографией Уильяма Берронга, строго разбирающего и научно критикующего всю концепцию карнавальной культуры Бахтина? Или почему было не включить в сборник, на правах самой что ни на есть острой и "модельной" бахтинской "contra", - известных "тоталитарных" работ Бориса Гройса (возможно, для имитации "диалогизма", стоило бы поместить рядом и русский перевод гневной отповеди Ренаты Лахманн, защищавшей Бахтина пред Гройсом).

Последний же "любопытный", мелочно формальный, казус, привлекший почему-то мое внимание, заключается подаче кратких биографических сведений о людях, волею редактора помещенных в этот выпуск "Русского Пути". Вначале говорится, что "мы решили ограничиться минимальными справками об авторах (при наличии о них сведений)".

И в результате - мы действительно можем найти краткие, впрочем, иногда немного необычные, сведения обо всех авторах сборника, за исключением двух (вот пример необычности: о Юлии Кристевой сказано: "исследовательница типов дискурса и специфики словесного искусства".) Двумя авторами (из представленных двадцати двух), о которых составителям сборника ничего не известно, оказались: Г.Волошин (этот факт еще как-то можно понять) и... Сергей Сергеевич Аверинцев, то есть о последнем в книге "М.М. Бахтин: Pro et Contra" сведения не приводятся.