"Я не учу истине в себе, не превращаю себя в прозрачный рупор вечной педагогики. Я, как умею, улаживаю некоторое количество проблем с вами и со мною..." Философия, наконец повернувшаяся к индивидуальному, неповторимому, необязательному, вероятному, нелогичному.

К возникновению. Как можно решиться на что-то? Кто, например, подписал Декларацию независимости США? Ведь народ, чьи представители эту Декларацию подписали, не существовал до нее. "Подпись измышляет подписывающего". Люди освобождаются именно посредством подписания Декларации. Но не таково ли и любое другое действие? Оно формирует человека, который одновременно и его начало, и его продукт. И перед началом - во всяком случае, не строгая логика. Если бы подписывающие Декларацию прежде стали выяснять, имеют ли они право, кто им это право дал и так далее, Декларация осталась бы неподписанной по сей день.

Признать произвольность некоторых построений, не стараясь замаскировать это логикой, - всего только честность. И никогда нельзя быть уверенным, что на рассуждение не найдется другое, его отрицающее, что на логику не найдется другая логика. "Кто подписывает все эти разрешения подписывать?" - никто. Бог далеко, и его подписи никто не видел. И потому всякое установление - дело человеческое, с неизбежными ошибками и произвольностью, к которому не резон относиться слишком всерьез. Потому Деррида и обращается к Ницше, который то противоположной мыслью, то образом, то утрированием ставил под сомнение каждую свою фразу, говорил, что скорее хочет быть шутом, чем святым.

А человек - свой проект. И только в самоотчете, в рефлексии, обернувшись, он убеждается, что действительно был. Но оглядывается неизвестно кто, его еще нет до оглядывания. Ничего не гарантировано. Опора поступка - он сам. Декларация "сама остается производителем и гарантом своей собственной подписи". Образец - потому и образец, что уникален и, строго говоря, не подходит ни для чего другого.

И каждое мгновение, дата - общее для всех 20 января, и оно же - свое у каждого, единственное и неповторимое. И стих - попытка удержать уникальный опыт времени, мгновения или даты. Но также и попытка сообщения другому, который этим опытом не располагает. Все самое важное внутренне противоречиво и невозможно, но, тем не менее, существует. Имя собственное непереводимо - принадлежит ли оно вообще языку? Но в Петре все же звучит камень, в Светлане - свет. "И чем был бы язык, не имей он возможности позвать по имени собственному?"

Хрупкость, исчезновение, рассеяние. "И вот - зола, это было, в общем и целом, как хрупкий и ломкий заголовок книги". Фраза, которая приходит сама и которую человек пытается понять. "Подобие кивка заставляло по-женски содрогаться призрак в глубине слова, в дымке, имя собственное в глубине имени нарицательного. Здесь золы нет, но: и вот - Зола".

Слово - только имя, не предмет, которого здесь нет. "Имя золы оказывается опять же золой самой золы, прахом". Но оно же - и память. Отступление огня внутрь. Помнится ли еще, тлеет ли внутри золы огонь? Именно там мы узнаем свое. Шибболет - слово-пароль, означающее не свой смысл, а манеру произнесения, народ, жизнь или смерть в конечном счете. Буквы - цвета золы. И написанное нами - наша зола, возможно, переживающая нас. И мгновенно исчезает сказанное слово. "Только об уступке, безо всякого отношения к тому, что мною из любви только что сделано, и я собираюсь вам сказать -" Не точка, но продолжение. Внимание к золе. К черточке над буквой, неразличимой при произнесении, но меняющей смысл фразы, превращающей французский артикль женского рода в указательное местоимение.

"Если само место окружается огнем (опадает в конце концов золой, падает в качестве имени могилой), его уже нет". Но зола есть. "Не бывает золы без очага или топки, без какого-то огня или места. Зола как дом бытия", свидетельство об огне в этом доме. А свет, все проницающий, все выявляющий, сжигающий все дотла, без золы, слишком чист и безразличен.

Не успокаиваться на определении, например, отнесении текста к жанру, потому что все тексты различны. Границы между философским и литературным текстами есть, но сложны "и, главное, менее естественны, менее внеисторичны и заданы, нежели о том принято говорить или думать". Даже и внутри философии "режимы доказательности весьма проблематичны, множественны, подвижны". Защищая сложившиеся формы философии, защищают скорее сложившийся институт, где люди привыкли себя уютно чувствовать. "Философия выговаривается и пишется на естественном языке, а не на языке абсолютно формализуемом и универсальном". Выговаривается на человеческом, живом языке. На французском, где во множественном числе озера неотличимы по написанию от силков и козней.

Множественность смыслов и языков спасает саму возможность мыслить - так как нет единого языка окончательно истинных формулировок. Перевод - превращение. Но даже по комментариям юристов (Деррида не ленится их приводить) в переводе оригинальна лишь форма. И тогда любой текст - в некотором смысле перевод (что странным образом совпадает со словами не философа, а поэта - Цветаева говорила, что всякое стихотворение есть перевод с небесного языка на человеческий). "Каждый язык как бы атрофируется в своем одиночестве - скудный, остановившийся в росте, немощный". Только воздействие других языков его и спасает, восполняя, выводя из мертвого равновесия. И, спасаясь множественностью, текст призывает других. "Это - желание, приказ, молитва или обещание, как вам угодно: "другой голос, пусть он придет в этот час, еще, другой голос..." Приказ или обещание, желание молитвы, я не знаю, еще нет". И никто не собирается закрывать традицию, она лишь включается в более широкое поле голосов. Никакое "закрытие" невозможно. "Другие интерпретации остаются возможными - и, без сомнения, необходимыми".

"Она, эта зола, была ему отдана или одолжена столькими другими..." И Деррида кружит вслед за Морисом Бланшо, и преследует обоих Виктор Лапицкий, замечательный переводчик (пере-носящий через воду? что? золу? огонь?).

"Мне хотелось бы избавить вас от скуки, траты времени и того порабощения, к которому всегда приводит последовательное сцепление, возвращение к предшествующим посылкам и рассуждениям, самооправданиям избранного пути..."