"Иностранная литература", # 3, март 2000 | Фрагменты публикаций номера | Пол Теру. Моя другая жизнь | Сергей Белов. Большой литературный базар, или Старый экспресс фантазии | Милан Рихтер. Испорченное стихотворение | М. Рудницкий. Из вступления к роману Э.М. Ремарка "Земля обетованная" | В следующем номере "ИЛ"

Содержание

ПОЛ ТЕРУ - Моя другая жизнь (Фрагменты книги. Перевод с английского Ольги Варшавер, Сергея Белова). СЕРГЕЙ БЕЛОВ - Большой литературный базар, или Старый экспресс фантазии.

МИЛАН РИХТЕР - Стихи (Перевод со словацкого и вступление О. Малевича).

ЭРИХ МАРИЯ РЕМАРК - Земля обетованная (Роман. Перевод с немецкого и вступление М. Рудницкого).

Статьи, эссе

ОЛЬГА ВАЙНШТЕЙН - Поэтика дендизма. Литература и мода.

ТЕОФИЛЬ ГОТЬЕ - Мода как искусство (Перевод с французского В.Мильчиной).

Курьер "ИЛ"

Авторы номера

Фрагменты публикаций номера

Пол Теру

Моя другая жизнь

От автора

Это - рассказ о жизни, которую я мог бы прожить, мемуары о том, чего не было. Однако в пародии, как в шутке, есть доля правды. Кроме того, память - свойство особое. Из всего этого следует, что даже воображаемая жизнь напоминает жизнь прожитую. Впрочем, в этой книге я руководствовался исключительно тем, что нашептывал мне мой alter ego: "А что, если?.."

Мои персонажи существуют исключительно в этих намеренно выдуманных историях, города также описаны весьма условно, и повествование, бродя тропами вымысла, является воистину путевыми заметками. Некоторые имена покажутся вам знакомыми: Энтони Берджесс, Натан Леопольд, королева Елизавета II и многие другие, но они тоже - alter ego, это совсем иные, а не реальные исторические лица. Что до самого рассказчика, Пол Теру из книги похож на меня чрезвычайно, но и он - участник маскарада. Хранить кое-что в тайне - по-прежнему привилегия писателя, и он вправе использовать вместо маски собственное лицо. Вот тут уж я никаких вольностей себе не позволял. Пускай рассказчик вымышленный, но маска - самая настоящая.

П. Т.

Эпилог: Личные вещи

На ящиках, доставленных из Лондона, значилось "Личные вещи". Я открывал их наугад, разрывал упаковку, расставлял освобожденные предметы на залитом солнцем газоне.

Большой медный самовар. Москва, 1968 год. На боку вмятина, оттого что я пытался запихать его ногой под сиденье, когда летел из Москвы в Дели, чтобы оттуда уже отправиться в Сингапур. Помню, как я волновался, не поинтересуется ли советский таможенник, где я менял валюту, чтобы сделать эту покупку. Менял я доллары нелегально, на черном рынке, по курсу один к восьми. Самовар обошелся мне в десять долларов. Но таможенник содрал бумагу, в которую самовар был завернут, и увидев, что это такое, улыбнулся и заметил: "Чай, значит, любите".

Деревянный чайник - красный лак, Токио, 1976 год. Подарок от моих хозяев. Мне понравился такой чайник в кафе, где мы ели лапшу. Я задержался возле него и сказал: "Какая прелесть!" На следующий день мне вручили точно такой же - без комментариев.

Толстая керамическая чашка. На донышке карандашная надпись: "Папе. Изготовлено Уиллом летом 1984 года под строгим надзором м-с Уэйлен".

Пенковая трубка. Чашечка - голова бородатого турка в тюрбане. Стамбул, 1973 год. Приобретена во время поездки, описанной в "Железнодорожном базаре". Серебряная пивная кружка с крышкой (сделано в Англии) - Уитбредовская литературная премия 1978 года за "Дворец изображений". Медальон с надписью "Журнал "Плейбой". Лучший рассказ 1975 года". Премия Массачусетского университета "Асошиейтед алумни" 1984 года - тарелка с надписью "За выдающиеся заслуги в профессиональной деятельности". Ее мне вручил губернатор Массачусетса Майкл Дукакис, неудачник президентской кампании 1990 года.

Сделанная в Индии металлическая шкатулка, изнутри инкрустированная серебром. На донышке надпись: "Элисон и Полу с любовью. Счастливого брака! От Барбары и Раджата, декабрь 1967 года. Кампала".

Половинка минерала пурпурного цвета. Подарено в Лондоне в 1972 году женщиной, которая сказала: "Это жеода. Неужели вы не знали?"

Ожерелье из собачьих зубов. Новая Гвинея. "Пожалуйста, приезжайте, Мистер Пол. Поедем опять ловить рыбу и много наловим". Медная черепаха - сосуд для курения фимиама, из Южной Индии, приобретено в 1986 году, когда Антон работал в лагере "SОS-дети!" неподалеку от Мадраса. В тот год он поступил в Кембридж.

Человеческий череп с откидывающейся пластиной наверху. Куплен за 150 фунтов у моей бывшей студентки из Сингапура Чен Е Чун. Она называла его "Генри".

Китайская светло-зеленая чашка из нефрита. Маленькая рыбка из горного хрусталя, купленная в Ченду, Сычуань. Большой медный храмовый сосуд, купленный на базаре в Лхасе, Тибет. Золотая Тара¹, тоже из Тибета. Чаша из человеческого черепа, отделанная серебром. Набор деревянных мисок, тоже отделанных серебром. Напоминание о путешествии 1986-1987 годов, описанном в "Железном петухе". Как заявил мне тибетский проводник: "Должен предупредить, что все это воспрещается вывозить из Китая. Можете, конечно, попробовать, но мое дело - поставить вас в известность".

Набор тростей. Одна из хребта акулы (с продетым внутри стальным стержнем), а рукоятка из клюва додо; другая - из эбонита, рукоятка - тигровый клык. Уэльс, 1982 год, поездка описана в "Королевстве у моря". Две малаккские трости - одна из ротанга с серебряным набалдашником, вторая - бамбуковая, трость-шпага.

Кожаная шкатулка из Флоренции, мамин подарок (1976 год), внутри морская раковина из Флориды. Медная керосиновая лампа, купленная на блошином рынке в Сингапуре в 1969 году. Череп маленького крокодильчика, купленный в Зимбабве во время визита к Уиллу, где он преподавал в Гуруве, 1988 год. В тот год он поступил в Оксфорд. Коровья челюсть, найденная в поле близ Эдлстона (Шотландия) во время семейной прогулки в 1982 году. В тот же день мы повстречали овцу, так сильно обросшую шерстью, что, упав, она никак не могла подняться - беспомощная, словно черепаха на спине.

Мощный микроскоп, приобретенный на аукционе в Патни (юго-запад Лондона) в 1975 году. Свой первый микроскоп я купил, когда учился в шестом классе и решил стать врачом. Я всегда жалел, что не связал свою жизнь с медициной, но с двенадцати лет обзавелся и вовсю пользовался самыми разными микроскопами.

Иголка дикобраза из Малави, 1964 год. Этот предмет, считающийся талисманом на счастье, был куплен мною на базаре в Лилонгве у мганги, знахаря, который исцелял тех, в кого вселялась нечистая сила. Он сказал: "Это стоит шестьдесят шиллингов". "Два", - ответил я. "Хорошо, хорошо", - отозвался знахарь и вручил мне иглу.

Кинжал с роговой рукояткой в форме льва. Приобретен в Коломбо, Шри-Ланка, 1973 год. Я вскрывал им конверты. Зубастые челюсти барракуды из Момбасы, 1985 год.

Рог антилопы куду, обнаруженный мною в лондонском магазинчике (1974 год). Прямоугольное мраморное пресс-папье. Лондон, 1978 год. Большой овал, керамика с глазурью, - феникс на пне. Кунминь, Китай, 1986 год.

Оловянный чайничек с ручкой из нефрита, Сучжоу, Китай. Большая резная лакированная рыба - из поездки по Янцзы, 1979 год. Металлическая чернильница в форме лягушки. Гонконг, 1987 год.

Маленькие деревянные ступка и пестик, чтобы смешивать бетель и лайм. Два резных деревянных борта от каноэ, два деревянных носа от каноэ в форме крокодилов, Новая Гвинея, 1991 год.

Две бронзовые буддийские Тары. Дарджиллинг, 1984 год. Голова китайской куклы-демона. Янгу, 1986 год. Бинокль. Трубка для опиума, Сингапур, 1970 год. Большой круглый аквариум с орнаментом из карпов. XVIII век, Шанхай. Африканский топорик из Малави, 1965 год. Картина на деревянной доске: мандарин и двое слуг - из вьетнамского храма, частично разрушенного при авиабомбежке, приобретена у китайского торговца антиквариатом, устроившего свой магазин на чердаке. Сайгон, 1973 год.

Деревянное кресло, купленное в Фулеме (Лондон, 1976 год) с двумя потертыми бархатными подушками. Квадратный ярд ткани из Гватемалы (ручная работа), портрет святого Доминика из Перу (XVIII век) - путешествие, описанное в "Старом патагонском экспрессе", 1978 год. Топографическая карта побережья Гондураса. Коврик из Ирана с орнаментом - мужчины с автоматами. Викторианская садовая статуя (свинец), вариация на тему "Освобожденного раба" Микеланджело.

Сборник стихов Фроста "На вырубке" с надписью "Полу Теру - от Роберта Фроста", 1962 год.

Тиковый письменный стол с большими оригинальными ножками и тиковое кресло. И то и другое изготовлено на заказ плотником-китайцем в Сингапуре по моему рисунку. Я сделал эскиз идеального стола писателя. Тогда я писал "Любовники в джунглях" на шатком обеденном столе и страшно страдал.

Картины, книги, папки, чемодан с рукописями. Небольшая сумма денег.

И еще большая стеклянная миска (на дне надпись "Сделано в Польше"). Куплена мною в 1964 году в Ньясаленде. Уж не знаю, как сохранилась за столько лет эта простая посудина. Это было одно из первых моих приобретений, но не потому дорога мне миска. В ней мой африканский повар Джулиус Могойа подавал фруктовый салат. Собственно, по его настоянию я и приобрел миску, и в тот же день Джулиус доверху наполнил ее ломтиками бананов, груш, апельсинов, мандаринов, добавил туда папайи и винограда. Салата оказалось слишком много. Прошла неделя, а я одолел только полмиски. Но Джулиус и не подумал ничего выбросить. Он только добавил еще фруктов, и миска снова наполнилась до краев. Так он поступал и впредь: перемешивал новое со старым, сладкое с кислым, твердое с размякшим. Джулиус никогда не опорожнял миски, даже если в ней оставалось всего ничего. Раз в неделю миска опять наполнялась, и год за годом я питался таким салатом. Теперь, в свои пятьдесят лет, я обрадовался салатнице, ибо понял, что это такое. Никогда не кончавшийся фруктовый салат Джулиуса стал для меня воплощением смысла жизни и символом искусства.

Перевод Сергея Белова

Сергей Белов

Большой литературный базар, или Старый экспресс фантазии ²

Творческий путь Пола Теру(фрагменты послесловия)

Выход в свет автобиографии писателя, которому не так давно исполнилось пятьдесят, может всерьез насторожить его поклонников: тяготение прозаика к подведению итогов - тревожный симптом угасания творческого импульса. Однако в случае с американцем Полом Теру (р. 1941) причин подозревать его в творческой немощи вроде бы нет. Теру написал книгу весьма оригинальную, где документальное, мемуарное, автобиографическое пропущено сквозь призму художественной фантазии, и эффект получился впечатляющий, как и следовало ожидать от писателя такого калибра.

"Лирический герой" "Моей другой жизни" только преодолел полувековой рубеж и переживает личный и творческий кризис. Любопытно, однако, что этот кризис был уже как бы спрогнозирован и проанализирован Теру в романе "Святой Джек" (1973), когда автору едва перевалило за тридцать. "Пятьдесят - опасный возраст... - рассуждает о себе герой-повествователь. - Он несет в себе все страхи, которые одолевают того, кто оказался застигнут врасплох, переходя улицу с оживленным движением, и уже не понимает, куда идет; или того, кто стоит в темной комнате, заставленной мебелью, и боится увидеть тараканов, присутствие которых чует нутром. Человеку пятидесяти лет есть много что сказать, но никто не желает его слушать. Его страхи кажутся невероятными - то ли в силу их новизны, то ли потому, что он их выдумал... Он испытывает неодолимую усталость. Ему хочется быть молодым, но он понимает, что ему положено уже быть старым. Но он не молод и не стар, и это его не на шутку пугает. Друзья все на него похожи, а значит, от них нельзя ждать помощи. Плохо прожить столько лет и, проделав долгий путь, понимать, что ничего не вышло и тебя может спасти только чудо, на которое, впрочем, нет смысла надеяться. Смотреть же в будущее и считать, сколько пустых лет тебе еще осталось, - значит поддаваться какому-нибудь криминальному искусу или начать воссылать молитвы Всевышнему. Успех гадок, говорят преуспевшие, но им внемлют лишь неудачники, изведавшие мерзости жизни и без помощи денег. И тогда тебе становится вдруг ясно: корабль идет ко дну, и удел пятидесятилетнего - вплавь добираться до островка, где его ждет не спасение, но поражение - в самых разных обличьях".

Цитата длинновата, но в ней при желании можно отыскать ключ к пониманию не только грустной "Моей другой жизни", но и к тому сложному узору, который образуют жизнь и творчество Пола Теру.

Пол Теру успел зарекомендовать себя большим искусником в деле превращения повседневного факта в художественную фикцию, каковая может выглядеть реальней самой реальности и, уж конечно же, куда занимательней и содержательней последней. Впрочем, относительность понятий "реальное" и "мнимое" теперь уже ни для кого не секрет, и - к прискорбию поборников диалектического материализма - реальность и становится реальностью исключительно благодаря усилиям созерцающего ее субъекта, а, "отражая жизнь", настоящий художник должен уметь творчески деформировать ее, пытаясь в результате "сдвига пластов" явить миру некие любопытные сущности.

В свое время Скотт Фицджеральд испытал необходимость самоисповеди и создал на бумаге образ человека, который, будучи наделенным всем необходимым для успеха, оказался у разбитого корыта. Текст впоследствии был опубликован под названием "Crack-up" (что в дословном переводе означает "трещина", "надлом"). Пол Теру, испытав надлом в середине своего жизненного пути и также почувствовав желание выговориться, пошел иным путем. "Моя другая жизнь", по сути перекликаясь со многими моментами книги Фицджеральда, построена по совершенно противоположному принципу. Вместо обжигающей исповедальности Фицджеральда - здесь сложная, вызывающая ассоциации с Набоковым, система защитных фильтров, проходя через которые искренность преобразуется в иронию, исповедальное теснится, уступая место игровому, рассказ о себе можно прочитать как универсальную историю, параболу сложного существования западного интеллигента XX столетия, обладающего творческим даром.

Любопытна и финальная глава псевдоавтобиографии - "Личные вещи", не без подтекста названная автором "Эпилог". Разрыв с женой обрел окончательность и бесповоротность. Из Англии приходит контейнер с личными вещами героя. Глава являет собой подробное перечисление того, что снова вернулось к хозяину, ныне оказавшемуся в Новой Англии. Предлагая читательскому вниманию этот каталог, Теру коротко его комментирует, поясняя, когда и при каких обстоятельствах стал владельцем очередного предмета. Можно предположить, что, заостряя читательское внимание на этих вещах, Теру как бы дает понять: жизнь его героя - уже не органическое сцепление разных факторов, не динамическая целостность, но скопище разрозненных фрагментов, утративших "валентность", то есть способность соединяться с себе подобными, создавая живую последовательность, - своеобразный аналог "разбитого корыта". Можно также предположить, что писатель демонстрирует читателям материал, из которого, одолевая апатию и удрученность, он со временем создаст новые увлекательные литературные фикции.

Можно, однако, и подумать, что это лишь подготовка для эффектной концовки. Последним экспонатом необычного "музея ненужных вещей" окажется приобретенная героем в Ньясаленде в 1964 году стеклянная миска, в которой повар Джулиус делал хозяину фруктовый салат, причем в чрезмерных количествах. За неделю была съедена лишь половина. "Но Джулиус ничего и не подумал выбросить. Он только добавил еще фруктов, и миска снова наполнилась до краев. Так он поступал и впредь: перемешивал новое со старым, сладкое с кислым, твердое с размякшим. Джулиус никогда не опорожнял миски, даже если в ней оставалось всего ничего. Раз в неделю миска опять наполнялась, и год за годом я питался таким салатом. Теперь, в свои пятьдесят лет, я с удовольствием увидел салатницу, ибо понял, что это такое. Никогда не иссякавший фруктовый салат Джулиуса стал для меня воплощением смысла жизни и символом искусства".

Красиво? Для ироничного, стилистически безупречного Теру даже слишком. Возможно, это очередная приманка для доверчивого читателя, возможно, насмешка над собственной писательской многозначительностью. А может быть, и что-то третье, неуловимое, из числа того, что так часто пускал в ход Теру, ныне написавший весьма оригинальную книгу о кризисе в жизни человека, похожего и на автора, и на многих читателей. Как заметил рецензент "Индепендент он санди" Блейк Моррисон, "книга выглядит искренней. А если она неискренна, то правдива". Формула, точно передающая суть документалистики Теру.

Милан Рихтер

Испорченное стихотворение ³

Там, в самом начале, ты что-то испортил,
гласную, слово, слог,
и теперь стихотворение несъедобно,
как клубника в банке
со шляпкой плесени.

Там, в самом начале, кто-то все испортил,
Господь Бог, двадцать четвертая пара хромосом,
и теперь стихотворение погребено,
как молитвенное покрывало
в общей могиле.

Там, в самом начале, ты что-то испортил,
женился, развелся,
и теперь стихотворение у тебя украли,
как сына у отца
и отца у сына.

Там, в самом начале, кто-то тебя подпортил,
не дал острые локти, глухую совесть,
и теперь стихотворению приходится туго,
как шуту,
говорившему царю правду.

Стихотворение испорчено,
чего-то ему не хватает,
его не исправишь,
как свою жизнь, предков, историю,
оно остается таким, какое есть.

Клубничина в забродившем сиропе.

Перевод со словацкого О. Малевича

Из вступления к роману Э.М. Ремарка "Земля обетованная"

Считается, что в нашей стране у книг Ремарка счастливая судьба. И это при том, что, прорвавшись к нашему читателю еще в конце двадцатых своим знаменитым антивоенным романом "На Западном фронте без перемен", а позже, уже в середине тридцатых, и его продолжением ("Возвращение"), автор затем на двадцать с лишним лет начисто исчез из нашего поля зрения, будто ничего больше не писал и не издавал. Нынешним поколениям не сразу и растолкуешь, чем не угодил коммунистическим правителям немецкий писатель-антифашист, чьи романы гитлеровцы сжигали на книжных кострах.

Ремарк с большим трудом снова стал пробиваться через "железный занавес" только в конце пятидесятых, когда - не в последнюю очередь благодаря усилиям журнала "Иностранная литература" - в читательский обиход всерьез и надолго вошли и "Три товарища", и "Триумфальная арка", и другие его романы.

Надо думать, душеприказчики и издатели Ремарка долго не решались выпустить в свет его посмертный, незавершенный роман. Их можно понять. Дело в том, что в свое время роль последнего слова писателя сыграл, и с успехом, роман "Тени в раю", опубликованный в 1971 году, лишь через год после смерти автора, и как бы поставивший точку в его послужном списке. "Земля обетованная", книга, так и не доведенная до конца, сохранившаяся в трех черновых редакциях, превращает эту красивую точку в лучшем случае в многоточие. Однако всякий, кто прочтет роман, согласится: в данном случае многоточие оказывается даже уместней, потому что открывает в привычном, давно знакомом нам облике автора новые черты, заставляя и на некоторые прежние его темы взглянуть иначе, в свете нового исторического опыта.

"Земля обетованная" - это незавершенное полотно, в котором даже композиция лишь угадывается, а кое-где проплешинами пустоты зияют пятна загрунтованного холста, но замысел в целом безусловно захватывает, а отдельные лица и мотивы выписаны с такой мощью, с такой азартной экспрессией, с таким неподдельным любопытством к материалу, к фактуре, а иной раз и с таким веселым озорством, что прорехи и огрехи только оттеняют несомненную силу живой и узнаваемой художественной манеры.

Роман обрывается, по сути, на полуслове, так что на последней странице этой журнальной публикации читатель не найдет привычного уведомления в скобках: не будет ни продолжения, ни окончания. Боюсь, что эта наша встреча с творчеством Ремарка действительно последняя. Впрочем, в ближайших номерах "Иностранной литературы" можно будет познакомиться с фрагментами созданной Вильгельмом фон Штернбургом биографии писателя, дабы убедиться в том, что жизнь Ремарка увлекательностью и крутизной сюжетных поворотов временами не уступала его романам.

М. Рудницкий

В следующем номере "ИЛ"

Автор как персонаж: биографический жанр во французской литературе / Филипп Соллерс о Казанове / Оливье Тодд об Альбере Камю / Мишель Сюриа о Жорже Батае / Жерар Де Нерваль о Жаке Казоте / Клод Пишуа и Жан Зиглер о Шарле Бодлере / Маргерит Дюрас о себе.

Примечания:

¹ Буддийская богиня.

² ╘ Наследники С. Белова, 2000

³ Milan Richter, 1987, 1992 ╘ О. Малевич. Перевод, вступление, 2000