Время возделывать и время пахать,
Время собирать урожай и время сеять,
Время ухаживать за девушками,
Время жить и место где умереть┘
Как хорошо было быть молодым
В то прекрасное время,
Когда зрели сладкие яблоки,
Зубатки резвились в реке,
А в сосновой роще
Желтым глазом подмигивал филин┘

Пол Фрэнсис Уэбстер

┘Иногда, особенно душной летней ночью, in the heat of the night, приходит в голову мысль о том, что ты опоздал родиться. Или родился не в том времени. Воздух насыщен жарой настолько, что даже вентилятор из принципа отказывается работать и, возмущенно хрюкнув пару раз, останавливает свои лопасти. Стараясь не разбудить спящую рядом жену, тихо крадешься на кухню, чтобы спокойно покурить, выпить ледяного кваса (cochon limonade), которым предусмотрительно запасся ранее. Пот льет градом, мозги потихоньку плавятся, за окном зеленые листья лета варятся в душном воздухе остывающего асфальта. Впечатление такое, что даже сигнализациям машин, обычно радующим своими верещаниями часа в 4 утра, сейчас лень пищать. Горячий воздух подымается вверх, минуя мое окно, - и правильно, без него жарко, дым сигареты поднимается ровным столбиком, параллельно открытой половинке окна затянутой сетью - движения нет ни в ту, ни в другую сторону. И тогда ловишь себя на мысли, что хочется изменить время, потому что в этом сейчас находиться не хочется. Не из-за жары. Просто не хочется. Как в анекдоте про поручика Ржевского: "Знаете, Наташа, просто не хочется┘"

Принято думать, что люди, которые опоздали родиться или родились не в том времени, не могут себя здесь реализовать и посему занимаются эскапизмом, вот и придумывают себе всякие занятия. Особенно любят такие заявления делать начинающие журналисты, которые чохом валят всех в одну кучу - толкинистов, исторических реконструкторов, почему-то байкеров и прочая и прочая┘ Ерунда. Им не нужно себя реализовывать. Они есть. Когда видишь, как через твой двор идут два парня в широкополых шляпах, выцветших банданах и клетчатых рубашках, кожаные жилеты/куртки лениво свисают через плечо, синие джинсы перехвачены широким ремнем с мощной пряжкой в две ладони, которой не напрягаясь можно слона убить, а тяжелые узконосые сапоги веско цокают подкованными каблуками по асфальту - первая мысль: ха! ну и удоды. Делать людям нечего, в ковбоев играют. Какие ковбои, где здесь мустанги, салуны и прочие шестизарядные револьверы? Смешно, ей-богу┘

Нам-то что, мы сидим на лавочке у лениво бурчащего фонтана и пьем ледяное невкусное пиво, единственное которое было в близлежащем магазинчике. Эти парни идут, явно или неявно копируя Юла Бриннера и Стива Маккуина из "Великолепной семерки", раскаленный воздух замедляет ход воспроизведения, они идут медленно, до реакции окружающих им дела столько же, сколько до очередного падения NASDAQ, один поворачивает голову и смотрит на меня, сквозь меня, спокойными зелеными глазами. И мне не смешно...

Он ничего не говорит, не цедит, в подражание Клинту Иствуду, сквозь зубы какую-нибудь фразу, не меняет выражения лица. Он просто смотрит. Я для него просто одушевленная деталь пейзажа. Он не испытывает ко мне никаких чувств, он просто идет мимо┘ И пиво пить уже не хочется. Он не живет в каком-то своем выдуманном мире Дальнего Запада, он живет в этом. Ему не надо никого убеждать, оправдываться, а реакция окружающих, восхищенная или насмешливая, как уже было сказано, ему по барабану. Он изменил свое время. Он не существует в двух мирах или двух временах - он их соединил, изменив. Он цельный, он то, что называют person of integrity. Я так не могу. Я не буду таким, как он.

Улица Наметкина напоминает Мемфис, штат Теннеси. Может быть, дело в Газпромовской башне, сыто задавившей пространство вокруг, может - потому, что улица немножко отличается от других улиц своей бесхитростностью, от той же бестолково-спешащей Профсоюзной, что по соседству, или от целеустремленного Севастопольского проспекта. Она напоминает South Highland St, когда едешь по ней до пересечения с Poplar Ave. Ровная асфальтовая лента, частые светофоры, нет такого бешеного траффика, как на Elvis Presley Boulevard. На перекресте Наметкина и Профсоюзной есть маленький симпатичный супермаркет, который народ именует "Яблоком". Он прохладный и уютный, даже, несмотря на скучающе-отсутствующих продавщиц. В нем хорошо покупать пельмени в 4 утра, когда выпито все пиво и истреблен дорогой 12-летний "Jameson" (после которого особо ревностные католики могут впасть в религиозный экстаз и общаться напрямую с Девой Марией, напрочь игнорируя действительность. Впрочем, ненадолго). На перекрестке South Highland St и Poplar Ave есть магазин "Buster's" (Buster's Liquors 191 S Highland, Memphis, TN 38111; тел. (901) 458-0929). Он тоже маленький и тоже уютный. Двухметровые охранники-негры искренне дружелюбны и даже разрешают снимать на видео "закрома родины". Там можно купить вино из Вирджинии, мандариновую "Stolichnaya", "зеленый" "Jack Daniel's", мескаль "Dos Gusanos", в котором плавают два червяка, в мирной своей жизни беззаботно пожиравшие листья агавы, - этот мескаль очень хорошо идет под "Дорз", когда сигаретный дым смешивается с дымным послевскусием этой мексиканской самогонки и безысходным голосом Моррисона: "The crystal ship Is being filled, A thousand girls, A thousand thrills. A million ways to Spend your time When we get back, I'll drop a line".

В своем следующем перерождении я буду жить напротив, в Luther Towers, что на 274 S Highland St., чтобы вечером можно было спокойно выйти и, неспешно бредя под зелеными листьями лета, магнолиями, которые давно превратились в символ, дойти до "Buster's", взять там "зеленого" Джека, а заодно уж и упаковку пива "George Killian", свернуть на Poplar Ave, заскочить в "Blockbuster" и совершенно неожиданно купить там компакт Mojo Nixon, а оттуда сам бог велел идти в книжный магазин "Bookstar", что размерами с футбольное поле, и сидя на кушетке просматривать книги, невообразимое количество книг, даже если бросить все, то все равно не прочитаешь все, что хочется┘ И, купив там продолжение "Касабланки", написанное Майклом Уолшем, ("As Time Goes By┘") неспешно вернуться обратно. На паркинге с обратной стороны Luther Towers пасутся самые разные машины - от вездесущих "Хонд" до задумчивых старых "Плимутов" конца 50-х. Я зайду в гости к милой бабушке миссис Хайд, и она угостит меня BBQ и Memphis coleslaw (такого капустного салата больше нет нигде). А потом я буду неспешно читать предысторию Рика и то, как он все-таки остался с Ильзой, а на экране в сотый раз по каналу АМС будут крутить Джона Уэйна. Или Гэри Купера. Или Джимми Стюарта. (Но не Хэмфри Богарта. Именно в этот момент Богарта и не будет.) Неважно. Это будет в другом времени. Времени, которое я не изменю, но которое изменит меня. И я не буду помнить о том, другом времени, когда мне так хотелось его изменить.

На улице Наметкина нет книжных магазинов. На улице Наметкина живет мой друг, он толстый и уверенный в себе, порой до нахальства. Он любит хорошее виски "Маккалан", Бобби Тиммонса, Мариенгофа и душистый узбекский плов. 15 лет назад, когда мы познакомились (он разбил мне очки), он любил водку, группу "ДДТ", Акутагаву Рюноскэ и большой кусок жареной печенки. Он не склонен к пижонству, он просто любит хорошие вещи. У нас есть общий друг - Юджин, лесник из Чаттануги, который долго жил в Мемфисе. Юджин приезжает в Россию раз в год, он ездит в Нижний Тагил, потому что Чаттануга и Нижний Тагил - города-побратимы. Встретив Юджина в Шереметьево, мы обязательно садимся на кухне у моего толстого друга, чтобы выпить ледяной водки, "жидкого кислорода", от которого начинают ныть зубы, и закусить ее черной икрой - это как ритуал, почему-то Юджин верит, что ледяную водку надо обязательно закусить икрой. Когда приезжает Юджин, а это бывает летом, то в Москве, как правило, стоит убийственная жара. Юджин обычно уточняет, что он недавно был в Мемфисе, и там точно такая же погода. После чего я обязательно интересуюсь, на месте ли "Buster's", а Юджин ухмыляется и заверяет, что с ним все ОК. Юджин понимает, что я имею в виду, когда думаю о зеленых листьях лета, как в буквальном - он, в конце концов, лесник, - так и в переносном. Через день мы его провожаем в аэропорт, а после, вечером, сидим вместе с моим толстым другом и спорим.

За бутылкой "Джек Дэниелса" он время от времени выплескивается философией, основательной и несколько приземленной. Иногда он впадает в демагогию и может защищать то, что месяц назад ругал, причем искренне и по-детски. Его невозможно переспорить и на него трудно обидеться. Он посмеивается надо мной и любит говорить, что "Lynyrd Skynyrd" супротив "King Crimson" - ну никак не тянут. Мы сидим на его кухне, термометр от жары зашкаливает, все просто вянет, и горячий асфальтовый зной добивает даже до его 14-го этажа. Отсюда, сверху, зеленые листья лета не видны. Видны лишь зеленые кляксы, но это совершенно иное. Наверное, поэтому он не понимает, когда я про них говорю. Зеленые листья лета - это то, что держит меня как якорь, когда я задумываюсь об изменении времени. Он не понимает тех, кто иногда мечтает изменить свое время. Точнее, он их понимает, но не понимает, почему они говорят об этом, вместо того чтобы менять. Он не хочет менять свое время. Ему это не надо, ему и так хорошо. Он мог изменить его тысячу раз, но на это он обычно отвечает: "А зачем?" Он себя и так реализовал безо всяких изменений. Я боюсь, что если он его изменит, хуже будет времени, а не ему. Изменяющие время делятся на две части - те, кто достигают гармонии, и те, кто потом разочаровываются. В его случае гармонии у времени точно не будет. А его разочаровать - это постараться надо.

В Мемфисе жара. Такая, что когда стоишь на Presley Plaza напротив Грейсленда, то нет никаких сил обалдевать от изобилия товаров с Элвисом, хотя обалдеть вроде как даже полагается. В Москве также жарко и остается себя лишь утешать, что в какой-нибудь Южной Джорджии еще хуже (и как там люди живут?). Вечер облегчения не приносит - раскаленная сковородка одинаково малосимпатична что в полдень, что в полночь. Единственные, кто не обращает внимания на жару - это старушки у подъезда, провожающие каждого проходящего бдительными взглядами. Бог с ними. Я неспешно выйду и, вместо того чтобы идти в Воронцовский парк, который под завязку забит одуревшими от зноя молодыми мамашами и пожилыми парами, я сверну направо и дойду до маленького открытого скверика с клумбой и четырьмя лавочками. Поздно вечером, обычно, сюда приходит тихий алкоголик из соседнего дома, у него сердитый той-терьер, сурово настроенный по отношению ко всем, кроме хозяина, мужик расслабленно курит "Беломор" и что-то бормочет себе под нос, а его маленький пес целенаправленно рыскает по близлежащим газонам. Но это потом, а сейчас никого. Небо превратилось в темно-фиолетовый фильтр и даже звездам лениво мерцать с высоты. Вязкий воздух гасит все, в том числе и звуки со стройки элитного дома неподалеку. И у меня ничего нет. У меня есть только одна вещь, которая останется со мной, что бы вокруг ни происходило - зеленые листья лета.