В жизни Века двадцатого... было два периода: собственно жизнь и жизнь после смерти. Для меня он существовал с 1987 года по 1991 год. А то, что было потом, - это были руины и тщетные попытки что-то на этих руинах создать. "Руины" - вот каков для меня, наверное, образ журнала. Мы реализовывали утопию. Я еще в диссидентах исповедовал такую идею, что необходима не революция и не реформация - необходима поляризация. Нужно всего лишь чуть-чуть изменить угол зрения, чтобы увидеть все существующее совершенно по-другому, обнаружить возможности там, где прежде виделись одни закрытые двери.

Мы делали не совсем журнал. Нет, конечно. Мы делали Век... как издание, которое было бы полезно и приятно читать, но вместе с тем мы последовательно пытались преодолеть ужас русского толстого журнала, выйти из этого поля тяготения и превратиться в участника актуального политического и одновременно культурного процесса. В конечном счете, я имею в виду 1991 год, нам этого сделать не удалось.

Удалось другое. Мы - я имею в виду "наших" авторов - нашли особенную позицию. В Веке лично я больше всего ценил такую маленькую умную хищную рыбку, которая плывет не против течения, а курсирует от берега к берегу, преодолевая течение, сносящее ее. И вот это движение от одного берега к другому и, конечно же, известная податливость страшному давлению времени и напору читательской аудитории - эти два движения и создавали Век. Кстати, Волошин рассказывал, как он, читатель, ходил на встречи с нами; Петя Авен, Миша Ходорковский - все они в ту пору были нашими приятелями, приходили к нам в гости, спорили.

Мы же уже тогда осознавали происходящее как революцию, а с революциями надо держать ухо востро. Всеобщему увлечению переменами мы последовательно противопоставляли свою совокупность принципов, идеологию, если такое выражение уместно. "Вековские авторы", среди которых были Вячеслав Игрунов, Гасан Гусейнов, Денис Драгунский, Симон Кордонский, Григорий Померанц, Андрей Фадин, ваш покорный слуга и, конечно же, покойный Михаил Гефтер, сыгравший решающую роль при формировании круга авторов (почти каждый новый текст я "пропускал" через него), - говорили о том, что, во-первых, с революциями надо обращаться крайне осторожно; во-вторых, что тоталитарное сознание, которое в ту пору ассоциировалась исключительно с привычками власти, идет не только сверху, но и снизу; в-третьих, что Россия - особая страна, она всегда находится на грани срыва в безгосударственное существование, поэтому без внятной концепции государства не следует отправляться в путь. Наши предостережения были не вполне расслышаны тогдашним обществом, что, впрочем, неудивительно. Мир, наука оказались совершенно не готовы к тому, что происходило в ту пору, когда миллионы людей одновременно (заметьте, тоталитарным путем!) выходили из социализма. И даже сейчас, по прошествии стольких лет, мы находимся лишь в начале процесса этого осознания.