23.03.99

Соглядатай

"Укрощение строптивой", Театр им. Станиславского, постановка - В.Мирзоева

Представить себе сегодня, чтобы новый спектакль Владимира Мирзоева был обойден вниманием публики, невозможно. Его пойдут смотреть, что бы и где бы он ни поставил. После "Амфитриона" в театре Вахтангова и "Двух женщин" в "Ленкоме" зритель вновь послушно возвращается к мучительно узкому пространству театра им. Станиславского. Название пьесы, вне всякой связи с сюжетом, заставляет сердце биться чаще - Мирзоев будет укрощать Шекспира!

Петруччо, разумеется, играет Максим Суханов. Иначе и не могло быть. Но на этом специфически "мирзоевский" набор заканчивается - ни Рутберг, ни Симонова здесь нет. Есть молодые актеры, ученики - и это почти автоматически задает общий тон спектакля. Студенческая работа с приглашенным премьером. Многоликое, многорукое тело движется по сцене, демонстрируя все, чему оно научилось, действуя четко, послушно и не без блеска. Когда появляется Петруччо, они пропускают его вперед, но тут же входят в пазы и подпирают его с боков. Это геометрическая конструкция, составленная из кругов, треугольников и ломаных линий. Даже цвет - сочетание желтого и голубого - кажется продолжением геометрии.

У "Укрощения строптивой" очень простой сюжет. Слишком простой. А чем проще вещь, тем большим смыслом нужно ее насытить, чтобы она удержалась на плаву. С самого начала Мирзоев заявляет, что он отнесся к делу серьезно. У строптивой Катарины (прекрасная работа Е.Морозовой) есть (наконец-то, есть!) все причины быть строптивой. Объяснение, может быть, кого-то и шокирует, но по крайней мере, в правдивости его не приходится сомневаться. Отец, несмотря на повадки комического толстяка, несомненно живет с младшей дочерью - потому и не хочет выдавать ее замуж. А старшая содрогается от каждого движения, чужого или своего собственного, мучаясь - не от ревности, а, возможно, от мысли, правильно ли она поступила, в свое время не поддавшись. Все это проговаривается как бы мимоходом - так что не каждый и успеет заметить. Но вой то ли собаки, то ли прикованной тонкой цепью служанки (О.Лапшина) не дает забыть, какой ад в душе у Катарины. Почва для прихода мужчины подготовлена.

Петруччо появляется в маске, которая, кажется, уже начинает прирастать к Максиму Суханову, - полуидиота-полууголовника, смесь "нового русского" и Форреста Гампа. Все долго и добросовестно валяют дурака, отпуская нарочито плоские шутки, - но поначалу кажется интересно. А потом происходит чудо - действительно, чего еще желать, одного чуда на спектакль совершенно достаточно. Когда перед приходом Катарины Петруччо на несколько минут остается один, Максим Суханов опускается на колени и начинает... ждать любовь. Тот, кто только что был тупым скотом, не интересующимся ничем, кроме денег, вдруг безо всякого объяснения, без малейшего даже намека на него, превращается в нежного, тонкого юношу, жаждущего встречи с неизвестным. "Она придет", - говорит он. - "Она придет - и начнется та необыкновенная игра, о которой я всегда мечтал". Даже дежурная скабрезность ничего не может изменить - с этого момента ясно, что дальше будет лирика.

Сцена первого свиданья Катарины и Петруччо оправдывает все надежды. Это лучшая сцена в пьесе - и лучшая в спектакле. Он был влюблен в нее уже до ее прихода, она так ненавидела саму возможность разговора с ним, что не могла в него не влюбиться. В конце концов между ними происходит такое кроткое, нежное, стыдливое объяснение, такое взаимное признание, что ни о каком дальнейшем развитии сюжета говорить невозможно. Больше играть нечего - все уже состоялось.

И действительно, следующие полтора действия - малоубедительные повторения. Каковы бы ни были ухищрения формы - сюжет стоит и начинает даже двигаться вспять. Петруччо с Катариной уже все отыграли, параллельная любовная линия никакого интереса не представляет, а заявленная инцестуальная драма растворяется в воздухе, как будто ее и не было никогда. Бьянка, которая поначалу с видом ненасытной сладострастницы предавалась утехам с новыми учителями, вдруг превратилась в невинную овечку. Отец, комикуя, выдал обеих дочерей. Катарина несколько раз вполне бессмысленно продемонстрировала свою строптивость, а Петруччо - фокусы по ее усмирению. Несколько эротических сцен, несколько балетных кусков - но в целом второе действие окончательно уничтожило первое. Финальную сцену испытания супружеской покорности режиссер снял, оставив только нравоучительный монолог Катарины - и лишив себя возможности соединить все нити в единое целое.

Одно хорошо - у Мирзоева нет этого набившего оскомину переворота, этого предполагающегося закадрового укрощения Петруччо. Здесь никто никого не укрощает - просто влюбленный Петруччо влюбил в себя Катарину доступным ему способом. Как ни обидно временами за Максима Сухнова - ему, по крайней мере, удалось сыграть бесхитростную любовную историю.

Ксения Зорина

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru