Интервью Татьяны Восковской с Эдуардом Тополем. Все мои книги написаны как большой сценарий.


				18.09.98

Все мои книги написаны как большой сценарий

Интервью Татьяны Восковской с Эдуардом Тополем

Татьяна Восковская: Вы живете в Америке и приезжаете в Россию. Где вы себя больше чувствуете эмигрантом: здесь или там?

Эдуард Тополь: Я себя нигде не чувствую эмигрантом. В России себя чувствовать эмигрантом трудно. Я не собираюсь эмигрировать из Америки в Россию. У меня американское гражданство, чем я очень горжусь и всегда это подчеркиваю. И не для понта, а просто мне это по душе. Я себя довольно уверенно чувствую в России. Я понимаю все, что тут происходит, но, конечно, каждый раз первые две недели уходят на то, чтобы снова войти в иные, чем в Соединенных Штатах, социальные и этические отношения. То есть чтобы заново привыкнуть к жлобству, к повсеместному рвачеству, хамству и научиться толкаться локтями. А когда прилетаю в Нью-Йорк, то уже в аэропорту чувствую себя как дома.

Т.В.: События политической жизни России вас живо интересуют? ¹

Э.Т.: Дело в том, что книга "Китайский проезд" - сумма моих впечатлений от политической жизни в России за последние годы. Конечно, все туда не уложишь. Но главное, что я ощущал в июне 96-го, там осталось. Я провел здесь семь месяцев, собирая материал для этой книги. Конечно, фабула выдумана, но сюжет и документы подлинные. Все, что там выделено курсивом, - подлинные документы. Работа американской компании за кулисами этой избирательной кампании - в подлинных документах, которые лежат у меня дома. Но это не документальный роман, там обозначено, что он создавался с претензией на историческую недостоверность. Конечно, меня это интересует, это мой жанр.

Т.В.: А писательство русских политиков вас не интересует?

Э.Т.: Только с познавательной точки зрения. Я читал вот Костикова "Роман с Президентом", Немцова. Оценивать литературные качества этих книг я не хочу. Это дело вкуса. Меня интересует только заложенная в книге информация, подтверждающая или опровергающая мои собственные построения, догадки. И все. С этой стороны я подхожу и к Немцову, и ко всем другим... Ведь пишут или те, кто уже выбыл, или те, кто собирается прорваться, как Лебедь или Лужков. Немцов пишет, что любит русскую литературу, Чехова. Но я не думаю, что он возит его книжку с собой. Я не думаю, что Борис Николаевич что-то читает, даже на отдыхе. Я имею в виду из художественной литературы. Это как-то не вписывается в характер. Мне трудно себе представить вождей с Чеховым в руке, или с Булгаковым, или с Битовым.

Т.В.: У вас такой... философский подход?

Э.Т.: Нет, не философский, чисто утилитарный, прагматический подход. У меня есть два романа, в которых фигурирует Михаил Сергеевич: в одном под своей фамилией, а в другом - нет. Это "Завтра в России" и "Кремлевская жена". Я писал эти книжки, когда мне еще не было ходу в Россию. Я характер, "внутренности" Горбачева пытался понять через его речь, но не ту, которая попадает в газеты. Дело в том, что в то время на радио "Свобода" была служба, которая записывала на пленку выступления Михаила Сергеевича, например, выступает он в Красноярске на площади, говорит что-то в микрофон. Со спутников "Свобода" брала прямо тот текст, который произносился в микрофон. Я был подписан на эту распечатку и получал стенограмму подлинной, живой речи со всеми оговорками, заиканием и так далее. Я сидел часами и вживался в характер... Я не берусь судить, не знаю, как в книгах моих вышло. Но для себя я много выводов сделал через эти речевые характеристики, многое себе представлял по поводу Горбачева.

Т.В.: То есть в данном случае вы пошли вслед за экзистенциалистами (Хайдеггером, Сартром, Камю и так далее), поскольку использовали язык персонажа как модель сознания?

Э.Т.: Я не вооружен никакими научными лингвистическими теориями. Я иду от своего литературного ощущения языка и житейского опыта. Знаете, есть такие плюшевые медвежата, набитые опилками. Так и речь Михаила Сергеевича - на 95 процентов марксистско-ленинские опилки из стандартного набора газеты "Правда", передовых статей и прочего. И вдруг как будто кто-то брал и переключал, и Горбачев начинал разговаривать своим языком. И какие-то человеческие мысли и слова появлялись. Для меня это было большим открытием. Оставшиеся 5 процентов для меня были очень существенны. Потому что он начинал говорить от себя. Но и до того он говорил от себя. В этом и трагедия, драма. Это отличительная особенность политического лидера, который как бы на 5 процентов шагнул в демократию. Но 95 процентов все-таки двумя руками держались за кресло и суть секретаря Коммунистической партии. И вот это для меня было главным ключом. Дальше для себя я мог фантазировать как хотел. Я не брал на себя роль Фемиды.

Т.В.: Эдуард, вы восемнадцать лет живете в Америке. К какой литературной традиции вы сами себя относите - к русской классической или американской?

Э.Т.: Однажды в магазине "Библио-глобус" я подписывал книжки читателям и почитателям. И одна девочка из школьной стенгазеты в упор задала мне вопрос: "Вы себя каким считаете писателем - хорошим или плохим? Какую бы оценку вы себе поставили?" Это был замечательный вопрос. Во-первых, в упор. Во-вторых, под ложечку. И, в-третьих, по сути.

Я вырос, конечно, на русской литературе, а не на американской. Но и с американской литературой я, конечно, знаком. Но я всегда был в восторге от журналистики и кино. Думаю, что этим более или менее определяется форма, в которой я пишу. Все мои книги написаны как большой сценарий.

Т.В.: Ну да: вы же закончили ВГИК.

Э.Т.: Да. И поэтому стараюсь, чтобы мотор работал, чтобы фабула двигалась. Я позволяю себе отступления, но, как мне кажется интуитивно, только на тот период, пока еще не отпустил читателя далеко. Вот чуть-чуть - пожалуйста, а потом опять сюжет. Это принцип современной американской литературы. Массовой, а не элитной.

Т.В.: Существует ли сейчас четкая граница между двумя этими жанрами, видами?

Э.Т.: Да, ведь есть писатели, которые ориентированы на малую часть читателя, на элитного читателя, на студентов элитных вузов или высокоинтеллектуального читателя. И есть авторы, которые пытаются работать на всю аудиторию. Это везде есть, все имеют право на существование.

Т.В.: Может ли, на ваш взгляд, сейчас тонкое, высокохудожественное произведение стать бестселлером?

Э.Т.: Может. Но оно должно быть написано так, чтобы всем было понятно. Для простого читателя можно написать все, только чтобы ему было понятно и интересно. Написать высокоинтеллектуальную вещь или даже заумь. Только должны быть выбраны форма и язык, которые будут держать даже неинтеллектуального читателя в интеллектуальном пространстве. Потому что проблемы одни и те же: жизнь и смерть, любовь и ревность, слава и богатство, предательство и дружба. Даже самый высокоинтеллектуальный автор об этом пишет. Только он это пишет как бы на другом уровне, другими красками и в другой форме. Я думаю, что Шекспир и Толстой были интеллектуальными писателями. В истории есть примеры высокоинтеллектуальных писателей, которые были доступны всем. А потом кто-то решил, что теперь надо бы выделиться на их фоне. Я не считаю себя большим интеллектуалом, но я пытаюсь в своих книжках говорить обо всем, что меня интересует. Может быть, я очень прост.

Т.В.: А как вы воспринимаете модернистские тенденции в литературе?

Э.Т.: Я не играю в эти игры.

Т.В.: Вас не интересуют они в принципе?

Э.Т.: Нет. Если это неинтересно, если это только выпендреж, то дальше второй страницы книга меня не удержит, даже если там Бог знает какие вкусные вещи. Потому что Булгаков неинтеллектуальный писатель, уж прямо скажем. Но человек так писал, что это еще долго будет жить.

Т.В.: Вы на себе сейчас пока не чувствуете влияния постмодернизма?

Э.Т.: Нет. Не чувствую и не собираюсь.

Т.В.: А есть ли у вас своя авторская маска?

Э.Т.: Хороший вопрос... Есть. Во всяком случае, я уже в том возрасте, когда хочется немножко подгримироваться. Мы все пытаемся выглядеть привлекательно. Но при этом я понимаю, что держать внимание читателя нужно если не фабулой, то за счет самоиронии и за счет авторского общения с читателями напрямую. И при этом, конечно, возникает некий имидж, некий образ автора, который я сам для себя выдумал и которого я хочу придерживаться. Я пытаюсь быть откровенным - может быть, не до самого конца, а так ну процентов на 80. До самого конца жена не разрешает. У каждого в жизни есть моменты, за которые ему стыдно и которые он вычеркивает из памяти. И тогда их как бы не существует. В моей жизни тоже есть такие, но я к ним не возвращаюсь. Но в том, что не вычеркнуто для себя, я пытаюсь быть откровенным.

Т.В.: Вашего лирического героя можно отождествлять с автором?

Э.Т.: Нет, в каждой книге есть свой лирический герой.

Т.В.: Один американский исследователь считает, что Хайдеггер оказал очень большое влияние на американскую литературу, потому что связал философские проблемы с литературными. И Хайдеггер считается предтечей экзистенциальной литературы. У меня в процессе разговора с вами все-таки складывается такое впечатление, что те приемы, которые вы используете, писателями-экзистенциалистами тоже использовались. Это случайно или вы все-таки на себе испытали влияние Хайдеггера, Кьеркегора?

Э.Т.: Можно я вам признаюсь по секрету - мы Хайдеггера не читали. Я не читал ни Хайдеггера, ни... I'm sorry, но я их не читал.

Вы знаете, как-то так случилось, что я вне этих игр. Книжки, которые я начал писать и пишу, - не для того, чтобы войти в литературу. Во всем, что делаю, я пытаюсь не лукавить с читателем, не морочить ему голову, не играть с ним ни в какие литературные игры. Прямым текстом излагаю то, что я думаю, или то, что я сочинил в фабуле. В этом мука моего ремесла.

Т.В.: Сейчас много ведется разговоров о конце литературы. Как вы относитесь к таким рассуждениям?

Э.Т.: Только если через три года будет конец света, тогда может быть. Сейчас нет серьезного автора в России, чтобы описать то, что происходит. Я уже пять лет жду, что кто-то напишет. В России с точки зрения литературы фантастические события происходят. Тут нужно перо Фейхтвангера и Бальзака соединить с пушкинским. Мне - не под силу.

А борьба Ельцина с Горбачевым - это же просто шекспировский сюжет! Страну надо было разрушить, чтобы один характер победил другой характер. Это было столкновение двух личностей. Но нужно иметь гигантский талант.

Т.В.: А среди молодых русских писателей вы сейчас такого не видите?

Э.Т.: Я не хотел бы никого оценивать. Вспоминая себя молодого, я понимаю, что это дело очень тонкое. В Москве есть западный журналист, наш брат эмигрант, который, обнаружив некий успех моих книг в России и на Западе, с удивлением сказал: "Как же это! Я его знаю сто лет, он в жизни с неба звезд не хватал!" Ну, может, для него я не хватал, но в принципе...

Сегодня я могу не угадать в ком-то особый талант. Но обязательно будет в России молодой литератор, который рванет на эту высоту, и таланта хватит, и не задохнется - напишет. Я не просто верю, я это знаю.

Т.В.: Вы сказали, что играете со своим читателем, но немного выше вы говорили о том, что "в такие игры я не играю". Где разница? Как вы определяете, что в эту игру вы играете, а какие игры для вас - за гранью возможного?

Э.Т.: Когда я сказал, что не играю с читателем в игры, имел в виду легкие игры, поддавки, просто чтиво. В каждом романе есть нечто, из-за чего я его начал писать и потратил на него полгода. Это должно быть в желудке, это должна быть серьезная болезнь. Потому что я меньше чем за полгода книжку написать не могу. Когда я решаюсь на книгу, я решаюсь на серьезную болезнь. Этой дурной болезнью буду полгода болеть. Так я называю тот эмоциональный, энергетический заряд, который полгода будет меня держать в материале, выключив из всей жизни, даже личной. А это не игра. Я не пишу легко.

Примечания:

¹ Интервью было подготовлено в августе 1997 года

russ@russ.ru