Russian Journal winkoimacdos
29.10.98
Содержание
www.russ.ru www.russ.ru
архивпоискотзыв

Пауль Целан
Стихотворения

Перевод, составление и примечания Марка Белорусца. - К.: 1998. - 112c.; тираж 300 экз.; ISBN 966-7027-00-7.

Книга, появившаяся весной этого года в Киеве, готовилась к выходу без малого пять лет назад. Все эти пять лет невеселые обстоятельства ее издательской истории в самом деле удивительным образом совпадали с перипетиями выхода в свет первого сборника Пауля Целана ("Песок из урн", 1948). Рукопись мытарилась в коммерческих издательствах, австрийские гранты уходили "на уплату издательских долгов". Наконец, точно так же, как в случае с целановским сборником, книжка вышла "при финансовой поддержке и помощи друзей". Эти параллельные сюжеты поведал в своем предисловии Марк Белорусец. Между тем, стоит задуматься, почему, в самом деле, из всех немецких поэтов главными для нас явились австрийцы?

Проще всего ответить на этот вопрос, исходя из местных, украинских обстоятельств. Австро-Венгрия - слишком близкий сосед, а с какого-то момента границы и вовсе сместились, так что свой-чужой стали неразделимы зачастую даже в рамках одной писательской судьбы. Почти год назад при поддержке Kultur Kontakte вышел "украинский Тракль", а еще немногим ранее была предпринята попытка собрать в маленькой книжке нескольких киевлян - переводчиков Рильке (Рильке в переводах русских поэтов. - К.: Cartel, 1996). Есть причины чисто прагматические: исключительная активность Австрийской культурной миссии на фоне издательской апатии германских институций.

Так почему же мы так часто говорим о Целане, переводим Целана и, в конце концов, издаем Целана, хотя, кажется, Целан - один из самых труднопереводимых поэтов, писавших по-немецки. Целан стал третьим австрийцем, после Рильке и Тракля, явившимся в советское и постсоветское культурное пространство сначала биографической легендой, а затем опытом перевода. "Мода на Целана" всегда была эзотерична, отчасти "вычитана" из западных интеллектуалов. Среди комментаторов Целана стало общим местом отвечать на известный вопрос Адорно: "Можно ли писать стихи после Освенцима?" Предполагается, что поэзия Целана доказывает, что можно. Целан был любимцем "недисциплинарных" филологов - от Гадамера до Деррида, комментарии к Целану ежегодно исчисляются томами. Другая причина целановской непереводимости в принципе коренится в основаниях его поэтики: Целан - один из тех поэтов, чья рефлексия направлена на язык как таковой.

Даже при той ангажированности, которой нынче страдают определения с приставкой пост-, приходится признать, что Целан - поставангардист. Основным концептом его поэтики стал язык "после Освенцима": по Целану, язык, как все прочие живые существа, пережил Холокост, и с этим надо что-то делать. Как всякий пост-, Целан ощущает слово как дежавю, уже сказанное, - отсюда столь острое ощущение "чужого слова", цитаты без отсылок. Если цитаты из Мандельштама русскоязычный переводчик каким-то образом способен донести до русскоязычного читателя, то каким образом можно перевести, например, стихотворение

Weggebeizt vom
Strahlenwind deiner Sprache
das bunte Gerede des An-
erlebten - das hundert-
zungige Mein-
gedicht, das Genicht.,

полностью смонтированное из цитат и словесных блоков, заимствованных у Нелли Закс?

(Выжженный
горячим ветром твоей речи
пестрый треп пере-
житого - на сто ладов пере-
ложено, заложено,
ничего не стоит.)

(у Марка Белорусца: Вытравленный лучистым ветром твоего слова...)

Другой случай непереводимого Целана - многократно переводившийся (едва ли не всеми, кто переводил Целана на русский, и в нашей книжке - он тоже переведен) "Псалом":

Niemand knetet uns wieder aus Erde und Lehm,
niemand bespricht unsern Staub.
Niemand.

(Дословно: Никто вылепит нас снова из земли и глины,
Никто назовет наш прах...).

Согласно существующему в иудаизме запрету на произнесение имени Бога, Никто - это Тот, Кто воскрешает мертвых. И в то же время - Никто. Но в русском языке отрицание тавтологично: отрицание в местоимении требует отрицания в глаголе. Соответственно, во всех русских переводах: Никто не вылепит нас... - Текст приобретает однозначность, которой в оригинале не было.

Наконец, нерасположенность позднего Целана к переводу заложена в поэтической онтологии: поздний Целан - алхимик языка. Целан первых сборников, "Мака и памяти" - эффектный метафорист с навязчивой мелодической интонацией - переводится, кстати, чаще и охотнее. Уже после "Решеток языка" Целан колдует со словами, словоформами, т.н. "полыми формами" - пропусками, пустыми строками, с корневыми этимологиями, наконец. Поздний Целан обращается к подсознанию языка, по характеру семантических сцеплений это более всего напоминает сон. Я не знаю, как возможно пересказать сон, и не представляю, каким должен быть перевод Целана.

Я могу лишь повторить, что соблазн русского верлибра обманчив и сбивает на прозу. Легче имитировать сбивчивую интонацию и известного рода эмоциональный "раздрай". Наконец, может получиться что-то вроде Айги. (Кстати, Айги, как известно, переводил Целана на чувашский.)

Наша киевская книжка выстроена исключительно последовательно, проводя аллюзии высокого безумия, сбивающегося в невнятицу: на первой странице обложки воспроизведен гельдерлиновский Palakscн, завершается книжка послесловием Г. Айги ("В-шорохи-и-шуршания..."), внутри - Целан в переводах Марка Белорусца. Даже путаница с указанием страниц в примечаниях здесь вполне уместна; что же касается Айги-Целана, то они, видимо, до такой степени "родня" для составителя этой книжки, что, увлекшись комментариями к Целану, он продолжает комментировать и Айги - в один ряд, не делая различий.

Безусловно, было бы лучше, если бы зеркальный прием, использованный в оформлении (исключительно удачном, художник В. Иващенко), воспроизводился бы и в текстах. Но отсутствие немецкого языка, кажется, объясняется причинами, которые принято называть "нетворческими": гранты были "съедены", а для "частных лиц", взявших на себя этот труд, подготовка двуязычного издания вещь дорогая и непосильная. Книжка получилась красивая, что справедливо: всякий труд должен быть вознагражден, а многолетний энтузиастический труд Марка Белорусца заслуживает гораздо большего, чем эта наша зоильская рецензия. В конце концов, книжка уже есть, и теперь ей:

Стоять в прозрачной тени
боли.
Никому-и-ничему-сторожем.
Никому не известен,
тебе
только.
Со всем, что есть в этом мире,
кроме
языка

Инна Булкина
inna@inna.kiev.ua

Поиск книги в магазине "о3он":

книга на вчера Отзыв книжные обзоры

© Русский Журнал, 1998 russ@russ.ru
www.russ.ru www.russ.ru