1.

В издательстве "Эксмо" вскоре выходит книга Владимира Войновича, посвященная личности и творчеству Александра Солженицына.

Кажется, это первый опыт известного писателя-сатирика в создании крупномасштабного non-fiction. До этого, правда, были его еженедельные колонки в "Известиях", вяло пережевывающие общие места. Поднабравшись публицистического опыта, мастер сатирических описаний решил сваять крупномасштабное полотно (по сути, не изменив своей известинской манере размазывать кашу по тарелке), вот и замахнулся, так сказать, на Александра нашего Исаевича.

Критики уже отметили, что по сути новая книга Владимира Войновича - воспоминания. Такое мнение, например, высказала Алла Латынина ("Время МН", 04.06.2002): "Первое впечатление - мемуары как мемуары".

Существенное заявление, если учесть, что воспоминания - жанр сугубо личный, приватный. В них автор рассказывает о времени и о себе, о своем месте в этом мире и собственном понимании конкретных исторических, бытовых или культурных событий, коим ему выпало стать - свидетелем или участником. То есть, по сути дела, мемуары - это такой растянутый во времени бенефис.

Вспоминательная интонация книги Владимира Войновича, посвященной демифологизации Солженицына, более иного говорит о мощной зависимости автора от другого человека - нашего дорогого Александра Исаевича: именно из нее мы узнаем, что самые важные вехи жизни одного писателя так последовательно связаны с деятельностью другого.

Подобной зацикленности на другом, кажется, не демонстрируют, ставшие притчей во языцах, даже многочисленные питерские "друзья" Иосифа Бродского, для которых чужая Нобелевская премия разделила их собственные творческие пути на два неравных периода - до и после.

Это ж надо так себя на другого человека замотивировать, чтобы сделать его главным персонажем на празднике собственной самости!

Я не думаю, чтобы какая-нибудь оперная или поп-дива, проводящая свой бенефис, стала бы приглашать выступить вместе с собой более сильных конкуренток по бизнесу. Или неужели Владимир Войнович так низко оценивает творчество нобелевского лауреата?

Войнович об "Узлах": "Я попробовал почитать - не пошло. Скучно! Громоздкий текст с языком, местами вычурным, а местами просто невыразительным, с петитными многословными вставками и выпадающим из стиля неуклюже-модернистским приемом переноса действия на воображаемый экран. "Голос Америки" изо дня в день передавал главы в авторском исполнении. Я перестал слушать "Голос Америки". Разумеется, какие-то солженицынские поклонники встретили его "повествование в отмеренных сроках" с восторгом, но в целом эмигрантская пресса растерянно молчала. Сказать, что это хорошо, было по совести невозможно, а сказать, что плохо, долго никто, включая меня, не решался".

Но теперь маски сброшены! Раньше кончился век, а вслед за ним, и величие Солженицына. И теперь великого теленка можно раскладывать по полочкам.

Неразрывное единство и борьба противоположностей здесь не выходит, ибо отныне складывается так, что Войнович не выглядит самостоятельной фигурой, теперь он воспринимается как скол с биографии Солженицына, его трикстер.

Есть в литературоведении такой термин, описывающий связку героя (бога или там великана) и его сниженной, пародийной копии. Дон Кихот и Санчо Панса - классический пример такой пары. Или вот пример более близкий нашим осинам - Василий Иванович из анекдотов про Чапаева - тоже ведь пример пародийного снижения общественно-значимого пафоса. То есть, развитие трикстера может идти вширь (ментальные привязки) и вглубь (времен). Все зависит от характера авторского построения.

Творчество Владимира Войновича, с помощью сатирических произведений боровшегося с советской властью, - классический пример снижения той же самой борьбы, которую на своем, доступном только ему уровне вел Солженицын. Именно поэтому между их текстами можно найти массу соответствий.

История эпического солдата Чонкина, метафорически передающая историософские размышления Войновича о сути русской истории, русского характера, в такой системе будет соответствовать "Красному колесу". "Иванькиада", описывающая круги советского коммунального ада, - "опыту художественного исследования", в котором написан "Архипелаг ГУЛАГ". "Путем взаимной переписки", соответственно, можно расположить рядом с историей взаимоотношений русских и евреев в "Двести лет вместе". Песенное творчество Войновича - с опытами словарного расширения русского языка. Ну а "Шапка" ("Кот средней пушистости") - легко встанет рядом с "В круге первом".

Перечисления и совпадения эти можно продолжать. Скажем, найти смысловые пересечения (почувствовав при этом разницу масштабов) и в раннем творчестве двух титанов, и в их поздних, поствозвращенческих, трудах.

Книжка Войновича про Солженицына в этом ряду весьма показательна будет. Найдя соответствие с солженицынскими воспоминаниями "Бодался теленок с дубом" и "Угодило зернышко меж двух жерновов". Пересечения эти заметны уже на уровне названий солженицынских книг и как нельзя более точно описывают психоаналитические истоки новой работы Войновича.

Так и оказывается, что борьба у этих двух писателей совершенно разная. И если Солженицын борется (боролся) за наше "общее дело", то Войнович тоже всегда весьма последовательно боролся, но лишь за себя. Иными словами, за право быть самостоятельным человеку приватному, частному.

Поэтому, в конечном счете, все и выливается в книгу разборок со своим психоаналитическим патроном, от которого трикстер Войнович, всю жизнь неосознанно подражавший величию отцовского замысла, хочет отказаться. То есть убить.

Александр Исаевич, кстати, тоже, очень долго и упорно выводил на чистую воду Михаила Шолохова, доказывая городу и миру, что автор "Тихого дона" вовсе не грозный коммунистический классик, а никому не известный казак Крюков. Вот оно, значит, "разоблачительное усилие" к нему и вернулось. Правда, откуда не ждали.

Теперь, когда лев стар и дряхл, развенчать его былое величие представляется совершенно не сложным. Проблема лишь в том, что эта частная драма, вынесенная на всеобщее обозрение, не имеет никакого отношения к жизни сегодняшнего дня, из которой титаны уже давно ушли, оставив простор для беспафосных профессионалов, крепких и не очень.

Последовательный шестидесятник, Владимир Войнович, видимо, до сих пор уверен в незыблемости логоцентристских ценностей, и потому написание такой книги для него - факт, безусловно, знаковый, можно сказать, героический. Только не для этих времен, не для этой жизни.

Немного в сторону. У трикстеров ведь тоже могут быть свои сниженные копии, целые сонмы отпечатков и теней. Так, скажем, в нынешнем розыгрыше "Национального бестселлера" (теперь без упоминания этой премии, видимо, долго не сможет обойтись ни одно критическое эссе) участвовал неприятный текст Сергея Яковлева "На задворках "России", напечатанный журналом "Нева" (2001. # 1, 2). Выдвинула его на соискание "НБ" неизвестная мне Нина Краснова.

Убежден, что публиковать и номинировать такие тексты можно только из вредности или из глупости. Сергей Яковлев, некогда сотрудник ведущего литературного журнала "Новый мир", уволенный за проступки, несовместимые со званием сотрудника ведущего литературного журнала, пытается свести счеты со своими бывшими коллегами.

Ну типа сводит. Только у кого жемчуг мелок, а у кого белье - не такое уж и грязное (на фоне беспредела, творящегося в стране и в душе самого Яковлева). Мелкие финансовые нарушения, редактор новый пришел, заветы Твардовского забыли...

Следует отметить, что "Новый мир", несмотря на чудовищные сложности, выходил и продолжает выходить, продолжает с большим отрывом держать первое место среди аналогичных изданий по тиражам, читать и критиковать "Новый мир" интересно и поучительно: потому что он - живой и светится.

Подобно Войновичу, Сергей Яковлев поступил мужественно: на миру и смерть красна. Вонявость, оказывается, тоже. Я бы после такого текста его ни на какую работу бы не устроил - мало ли что он потом, с треском уволенный, про новых своих коллег наваяет!?

А Нину Краснову, текстов которой я ни разу не встречал в "Новом мире" (не отсюда ли мотивы выдвижения растут?!), я бы просто пожалел: выдвигать подобную макулатуру на литературную премию в XXI веке означает совершенно не представлять, на каком свете мы находимся.

Только полная потеря ориентации в пространстве может позволить человеку решить, что кому-то сейчас могут быть интересны мелкие литературные разборки, дурно пахнущие, да к тому же еще и прескверно написанные. Поддержала товарища, ага. Шерочка машерочку. Теперь будем ждать, кто Нину Краснову на какую-нибудь премию выдвинет, а коллеги из менее интересного издания (вероятно, у "Невы" нет никаких экономических сложностей) какой-нибудь ее пасквиль не напечатают.

2.

Ситуацию с книжкой Владимира Войновича, вероятно, трезво оценивают и в самом издательстве "Эксмо", иначе как объяснить преждевременный разогрев интереса у потенциальных читателей, распространение пробных экземпляров среди "литературной общественности", назначение премьеры нового бестселлера на самое глухое, летнее время?!

За всем этим хорошо видны, прослеживаются пиаровские технологии, которыми нас в последнее время просто замучили. Вспомним ли мы массированное продвижение "Гарри Поттера" или же все тот же пресловутый "Господин Гексоген". Это значит, что активно навязываемая книга не стоит на своих ногах и нуждается в извне привнесенных подпорках, накачке, потому что фактом собственно литературы не является - просто еще один симулякром, бессмысленным и беспощадным, стало больше.

Дело не в том, что Солженицын, за какие-то прошлые достижения, должен оставаться фигурой вне критики, вовсе нет: взвешенное и компетентное мнение о творчестве Александра Исаевича может здорово помочь в осмыслении нашего нынешнего положения. Но делать это, как мне кажется, следует не так пристрастно и намеренно субъективно, как делает Войнович.

Потому что есть реальная проблема - место Александра Солженицына в истории русской литературы и в текущем, актуальном процессе. И есть, да, существует методологическая сложность, связанная с адекватностью восприятия творчества Солженицына нашими современниками.

Мне кажется, что некоторое недоумение, возникающее в связи с Солженицыным, связано с неточным определением главных задач, движущих, продвигающих его от текста к тексту. Все-таки деятельность Солженицына имеет к собственно литературе, литературному творчеству, куда меньшее отношение, чем это кажется на первый взгляд.

Солженицын - пророк и трибун, важнейший общественный деятель и даже политическая фигура, и произведения его (особенно в последнее время) оказываются столь далеки от решения художественных задач, что относить то, что он делает, по ведомству литературы - мне представляется вряд ли возможным.

Просто у нас еще нет, не выработано правильного и точного определения таким харизматичным и разносторонним деятелям общественно-культурного процесса, просто словечко еще не найдено.

Да, Солженицын по-своему разрушает жанровые и стилевые стереотипы, свойственные русской литературе, но при этом идет не от внутренних задач, свойственных именно что художественному творчеству, но от общественной значимости послания, которым перегружаются все его произведения.

В этом смысле Дмитрий Александрович Пригов и Владимир Сорокин, освободившие нынешних писателей от тоталитарного наследия полуживых жанров, сделали для изящной словесности (как таковой) много больше, чем легендарный тираноборец. Потому что все творческие устремления их выходят из нутряных, глубинных свойств художественного творчества, служат задачам развития именно что словесного искусства.

А Солженицын - пастырь и политик. Отсюда, вероятно, и проистекает неадекватность восприятия Александра Солженицына людьми, которые опираются на поверхностные признаки (тексты Солженицына публикуются толстыми журналами, зачастую содержат традиционные сюжетные элементы, отдельные художественные приемы) бытования литературных текстов, помещая Солженицына не в ту нишу, где он на самом деле находится.

Другими словами, изящная словесность и общественный пафос теперь должны существовать и существуют отдельно. И смешивать их не следует: пример суеты вокруг "Господина Гексогена" очень ярко это продемонстрировал.

Вот и Войнович, намертво приклеенный к Солженицыну, не по той номинации проходить теперь должен. Показательна последняя "художественная" книга Владимира Войновича "Замысел", в которой он легко и небрежно накидывает массу несвязанных между собой сюжетов.

Каждый из них легко развернуть в отдельный роман. Однако этого не происходит: снова, совсем по-солженицынски, писателю не до этого, он теперь более серьезными вещами занят.

Ну да, теперь мы знаем, какими.