Какое русское ухо не вздрогнет от имен Гераклион, Хоразин, Сепфорис... Я настаиваю на том, что русское ухо, а не еврейское. В идее Земли Обетованной есть обобщенность, абстрактность, слитность восприятия. Русское же ухо реагирует на географические точки, о большинстве которых неизвестно, что это такое. Может, все дело в таинственности. Когда я узнаю, что Эйн-Керем - "Источник-в-Винограднике", мое влечение к перемещению успокаивается. "Звучит столь же нейтрально как скажем Сосновка" (пунктуация оригинала. √ О.Д.)

Или и правда, есть что-то общее в пышности, плавности, чрезмерности, какой-то "раскаленности" здесь и там. "Белый камень". А может, и не белый он там никакой. Узнает же Бараш в Иерусалиме "лужайку у Покрова-на-Нерли". Или это реализация детских, очень русских снов?

В названии "Средиземноморская нота" - отзвук теории о едином средиземноморском мире. В него сложным, окольным путем включается и Россия (за что спасибо, конечно): через Дарданеллы и Босфор. Это "включение" очень лестное, но, к сожалению, легко, больше интуитивно, чем исторически или географически, отвергаемое. Мы внутренне понимаем, что никакого отношения к этому теплому, ласковому, бессмертному миру не имеем. Он нас не примет. И большей противоположности, чем "средиземноморский человек", "русскому человеку" нет.

И Александр Бараш это знает. В его стихах, всегда очень умных (размышление для Бараша - почти физиологическое отправление), постоянно возникает противостояние двух "культурных миров". Не их объединяет в себе и связывает русско-еврейский поэт, а они его раздирают. Отсюда "берутся" стихи.

Бараш пишет: "я никогда не признаю смиренного молчания // перед лицом смерти (она же будущее) // Слушайте почему вы // ничего не делали // когда вас // убивало время". И о "мертвых": "Слишком ясно, что мы - одно и то же // причем в любую минуту". Взаимообмен (туда и всегда обратно), сопротивление, упорство в том, чтобы остаться. Это еврейская точка зрения.

А вот русская: "мир не антропоморфен - и незачем сопротивляться смерти // Мы носим в себе этот синдром как раковые больные". Антропоморфность означала бы, что есть только человеческое. Откуда взяться смерти, нечеловеческой выдумке?

Не то что бы с какой-то из этих точек зрения я отождествлялся. Или бы считал, что они "верно" определены. Приметы "еврейского" и "русского" можно оспорить, формулировки заменить. Нравится само это эстетическое противостояние, разнообразящее мир. Заключенное в одном человеке, оно мучительно. Вынесенное за пределы "меня", утешительно; в самой его вечности (так будет всегда!) есть ласкающая сознание устойчивость, гармоничность, непременность.

У Бараша верлибры подавляют не только количественно. Они взяты за основу поэзии. Обыкновенно это географические или исторические заметки. Для верлибров естественно превращение в дневник, словно оно в них заложено.

Мало кому удавалось преодолеть утомительное однообразие верлибров, когда они следуют во множестве. На это требуется невероятное усилие. Возможно, в человеке существует устойчивый ритм, который и выражает верлибр. Искусственные ритмы стиха, да с рифмами, этот общий ритм ограничивают (или искажают) то так, то эдак. Отсюда разнообразие. Зато в монотонности верлибров и всплывают, как острова, образы, вроде орла, который "как ресница в пустом стакане" (и это несмотря - или благодаря ей - на мандельштамовскую ассоциацию) или "карамельного привкуса" от Иерусалимского Королевства".

Но и рифмы и "строгие" ритмы "родные" у Бараша. Как в чудесном стихотворении "Мария Египетская". Неуловимо православное, оно вызывает привкус мяты, знакомый по церкви, и, как лучами в окно, пронизано еврейскими интонациями.

Так что всякий раз даже странно, когда этих ритм и рифм нет. Но "вот-вот" возникнут. Любой его верлибр точно стремится "доорганизоваться". А возникают, и вот уже опять стремятся стать "не-собой": рифмы - не рифмами, ритм - расплыться. И это понятно. В рифмах умирают слова, в силлабо-тоническом стихе - синтаксис. Оттого-то русскому человеку, стоящему одной ногой в могиле, так "пристал" "строгий", рифмованный стих.

В израильском детективе я прочитал: герой отправился в Израиль, чтобы попасть из прошлого в будущее: из 2000-такого-то в 5 тыс. такой-то. (См. двойную датировку выхода книги Бараша.) Точнее было бы сказать наоборот. Это ж надо еще осмыслить, а от нас ускользает постоянно. Русские и евреи живут - и те, кто не думает об этом - в разные эпохи. У Бараша: за столько-то "до вашей эры". И в другом месте: "до прихода Мессии ничто // не может не только // закончиться но и // начаться". То есть "у них" ничего еще и не произошло.